женно остановился в нескольких шагах от меня и молчал.
- Акуловский, что ты хернёй занимаешься? – Ругаться мне в этот момент совсем не хотелось, поэтому начал вполне миролюбиво и спокойно, - товарищ солдат, командира взвода не выбирают: и нравится он тебе или нет – ничего здесь не поделаешь, а подчиняться надо. Ты мне тоже не нравишься, но я тебя почему-то не сбагриваю в другое подразделение. Вот ты с Рубцовым нажрался: и если ты думаешь, что я не знаю, откуда в батарее временами выпивка появляется - то ты ошибаешься. Знаю…, что когда ты сопровождаешь колонну, то в Моздоке меняешь бензин на водку и везёшь сюда.
- Чего тогда не наказываете, если знаете? – Угрюмо спросил солдат.
- А ты сам, солдат, разве не понимаешь, что этого делать нельзя? Или обязательно надо в морду тебе заехать, чтобы ты этого не делал?
Солдат отвернул в сторону лицо и молчал, а потом с ожесточением начал говорить. Я же не перебивал его и внимательно слушал.
- Товарищ майор, не любим мы его. Ну, что он за командир взвода? Любой из нас, если поставить вместо него на взвод, справился бы лучше, чем он. Ничего не умеет, да и главное не хочет. Поэтому мы и живём хуже, чем другие взвода. А тут, когда мы первый раз на сопровождение колонны пошли, боевики на колонну наскочили. Духи по БРДМу бьют, а командир взвода сидит впереди и хлеб жрёт, как-будто ничего не происходит. Я разворачиваю башню и с обоих пулемётов по боевикам. Они в тридцати метрах от дороги повысовывались из-за кустов и бьют с автоматов, пулемётов по нашей машине. Пули как горох по броне стучат. А взводный молча жрёт…, хоть бы какую-нибудь команду подал. Я успел только одну очередь с пулемёта дать и ясно видел, как одному из боевиков голову разнесло пулей из КПВТ и мы проскочили. Взводник, как жрал хлеб, так и продолжал жрать, а меня на привале рвало и выворачивало. Хоть бы мне слово сказал: отругал или похвалил бы, а он просто смолчал. Я теперь не могу видеть, как он жрёт, - Акуловский всё заводился и уже кричал. На шум выскочили солдаты и молча наблюдали издалека за всем происходящим.
Я со своей стороны тоже стал «заводиться», но стиснул зубы и молча выслушивал все эти вопли и крики. Когда солдат выдохся, тяжело вздохнул и подал команду на построение батареи. Послал на позиции, чтобы командиры взводов оставили дежурные расчёты, а с остальными солдатами пришли на построение.
Батарея построилась и я под молчание подчинённых молча прошёлся вдоль строя, внимательно вглядываясь в лица солдат. Осмотр только подтвердил моё предположение: половина батареи была пьяна. Но солдаты, встречаясь взглядом со мной, приободрялись и старались показать себя бодрячками. Лишь Рядовой Кушмелёв вызывающе и насмешливо смотрел на меня, даже не стараясь скрыть опьянение: типа - Ну что комбат? А мы опять пьяные и чтобы ты тут не говорил и не делал, ничего с этим не поделаешь…. Придётся смириться…
Неприкрытая насмешка солдата, ещё больше разозлила меня: - Рядовой Кушмелёв, выйти из строя. Постойте здесь, товарищ солдат, и послушайте командира батареи. – Солдат вышел и продолжал насмешливо, но уже и снисходительно улыбаясь, наблюдать за мной.
Я начал говорить, и чем больше говорил, тем больше горячился. Горячился от того, что видел, как мои слова не могли пробиться к душе солдата. Видел их непроницаемые лица и никакого раскаяния от того, что они пьяны, что комбат мечется и беситься от бессилия изменить
положение вещей. Кушмелёв всё откровенней и откровеннее ухмылялся, наблюдая за моими метаниями вдоль строя. И я, подчинившись какому то внутреннему наитию, внезапно остановился напротив него и вперил свой яростный взор в его наглые глаза. Он выдержал мой взгляд и наглая, торжествующая улыбка ещё больше раздвинула его губы. Это стало последней каплей в чаше моего терпения. Стремительно шагнул вперёд, резким движением поднял руки и большие пальцы обеих рук вогнал в уголки рта и, тут же растянув в разные стороны губы до предела. Увидев дрогнувшие в испуге глаза солдата, я зарычал ему в лицо: - Ты, сучонок, комбат бегает перед строем, рвёт своё сердце, пытаясь достучаться до вас. А ты ухмыляешься здесь. Только попробуй ещё раз ухмыльнуться и я тебе рот до ушей разорву. Ты что, сука, думаешь, что я развлекаюсь здесь перед строем? Мне приятно это делать? Да я заколебался работать с вами…. – Замолчал, переводя дух, но не отрывая взгляда от глаз солдата. Потом, совершенно не думая о последствиях, резким и сильным ударом ударил Кушмелёва головой в лоб. Удар был такой силы, что у меня на несколько секунд всё поплыло перед глазами, но это состояние быстро прошло. У Кушмелёва, от удара кокардой моей шапки рассекло кожу на лбу и оттуда обильно пошла кровь. Взгляд у него, от сильнейшего удара, затуманился, но насмешки в них уже не было, а только один страх.
Я выдернул пальцы изо рта солдата, стряхнул с них слюни. Злость мгновенно улетучилась, осталась только усталость: - Всё равно, что хотите думайте обо мне, но с пьянкой в батарее буду бороться ещё сильнее. С этого момента в батарее объявляю сухой закон. И это я начинаю с себя. Старший лейтенант Кирьянов, притащите сюда мой коньяк.
Через две минуты две двадцатилитровые канистры с коньяком стояли рядом со мной. Я открыл их и сильным ударом ноги опрокинул на землю, куда стремительно хлынул тёмно-коричневый поток и в воздухе резко запахло спиртным. Я вытряхнул последние капли из канистр.
- Всё – сухой закон. Офицеры тоже не пьют. Сержант Торбан окажите медицинскую помощь Кушмелёву. Остальным разойтись.
Через несколько минут я подошёл к отцу Большакова, который наблюдал всё происходящее со стороны: - Что, Григорий Иванович, осуждаете меня наверно?
Большаков глубоко и тяжело вздохнул: - Если бы я узнал об этом там, в Бурятии, то конечно осудил бы вас. Но, побывав здесь, увидев всё это, я не могу одобрить вас, но в тоже время не могу и осуждать. Я ведь прекрасно вижу и понимаю, что вы так поступаете не от того, что у вас было желание избить солдата. Ведь вы, замполит, командиры взводов делаете всё, чтобы сохранить солдат целыми и невредимыми. А пьяный солдат, да ещё с оружием в руках, это источник угрозы и опасности. Я тут уже третий день и постоянно им пытаюсь тоже самое вдолбить: они вроде бы соглашаются, но всё равно пьют. Только сына своего и сумел удержать от выпивки. Вы тоже со своей стороны не обижайтесь на них: гоняйте их больше и вы добьётесь своего. Солдаты очень уважают вас.
Торбан наложил повязку на голову Кушмелёва и тот теперь бродил по расположению. Вокруг него периодически кучковались солдаты, что-то возбуждённо обсуждая. Через час он на тридцать минут удалился в другие взвода, потом вернулся и опять вокруг него закрутились бойцы. Я издали наблюдал за этими непонятными переговорами и перемещениями, понимая что солдаты обсуждали всё что произошло на построении.
По радиостанции поступила команда: замполитам прибыть в штаб полка с машинами для получения гуманитарной помощи, а через два часа Кирьянов вернулся обратно и стал выгружать посылки из кузова. Я к этому времени, опять оставив на позициях дежурные расчёты, собрал личный состав у себя на командном пункте. И сейчас с удовольствием наблюдал, как радостные солдаты возбуждённо толпились вокруг Кирьянова и получали из его рук посылки. Помимо того, что делегация привезла посылки, которые собирали по всей Бурятии на каждого солдата и офицера полка, они привезли именные посылки и письма от родителей своим сыновьям. Шестнадцать моих солдат получили такие посылки и письма от родителей, но и другие солдаты и офицеры не были обойдены вниманием. В каждой фанерном ящичке, помимо вещей, лежали письма от детей, которые собирали в школах посылки. Мне тоже достался небольшой ящичек. Достал оттуда письмо третьеклассников одной из школ, где они поздравляли с наступающим праздником 23 февраля, и желали вернуться домой целым и невредимым. Письмо меня тронуло до глубины души, я даже не сумел дочитать письмо до конца, так как почувствовал, что на глаза навернулись слёзы.
Когда я свернул письмо, ко мне подошёл Кирьянов: - Борис Геннадьевич, чуть не забыл: Вас вызывает к себе командир полка
Только появился у входа в штаб полка, как оттуда вышел командир: - Копытов, ты как раз вовремя. У тебя в батарее солдат есть. Чёрт, всё фамилию забываю…. А вместе с делегацией приехал отец этого солдата, вон как раз он и идёт. – Из кочегарки, где размещалась офицерская столовая вышел здоровенный мужик в камуфляже и, вытирая рот носовым платком, направился к нам. Когда он приблизился, на его плечах я увидел майорские звёзды.
- Павел Павлович, помещение вам подготовили. Сейчас сына вашего из батареи вызовут. А это командир батареи – майор Копытов. Можете пообщаться с ним.
Майор дружелюбно протянул мне такую же здоровую и широкую ладонь: - Кушмелёв Павел Павлович.
У меня дрогнуло сердце, перед мысленным взглядом промелькнул его сын с перевязанной головой, но тоже пожал руку и спокойным тоном представился: - Майор Копытов, Борис Геннадьевич.
Кушмелёв повернулся к Петрову: - Нееее…, я в батарее буду жить, там с комбатом и пообщаюсь. Надеюсь, мне место там найдётся? – Это он уже обратился ко мне.
- Конечно, Павел Павлович. Какие проблемы? Берите вещи и пойдёмте.
Через десять минут я и Кушмелёв шли по дороге в батарею. Сзади пыхтели два солдата, которые тащили за нами здоровенную сумку.
- Ну, как мой сын служит? Как тут обстановка? – Поинтересовался Павел Павлович.
- Придём на батарею, там сын вам всё и расскажет, - уклонился от ответа, переведя разговор в другое русло. Остановились у землянки и солдаты с облегчением опустили сумку на землю. А из землянки на шум выскочил Алушаев, и я тут же отправил его за Кушмелёвым.
Павел Павлович с любопытством оглядывал расположение, а я показал, где проходит передний край боевиков и с беспокойством ожидал появления Кушмелёва-младшего.
- Папа, ты что ли? – Раздался сзади радостно-изумлённый голос солдата. Мы обернулись, - Ни фига себе, я даже и думать не думал тебя здесь увидеть.