Надя посмотрела на нее ошалело.
– А вы че, ребят, гиде перекантовались? Где-где, в какой пизе? – Она затряслась нервным смешком. – Гостиницы куевые, сараи бляцкие, без воды, поибаццо толком нельзя, куды бежать? В море, что ли, подмываться нах?
Степан вдруг понял: Лялечка спятила.
Желание плотской любви и животный страх довели ее мозг до того истощения, когда на язык навернулись все нехорошие слова, которые в далеком 93-м она вдруг услышала от одного из рабочих, вломившихся в квартиру. И она – причудливо раскрепостилась.
– Бля-а, епари тут вроде некуевые. Но хохлы, провинция. Бля-а, ты ж тоже из провинции, чувиха! Ну, ты из какой провинции? Саратов – это не кок собачий. А тут Украина – окраина окраины. Одни мудоепчики…
– Крым – русская земля, – возразил Неверов и торопливо осушил кружку.
– А куй его знает… Я в политике не ипу. В сторонку уипала, и усе, песец, отдыхаю…
– Приятно было повидаться, Ляля. Ты права, делать здесь нечего. Слушай, а нам уже пора!
– Уходите? – испуганным голосом спросила Ляля.
Степан жестом подозвал официанта.
– А я вас не напугала? – Ляля сделала резкое движение, пытаясь поймать Степана за руку. – Чего это – я да я говорю. А вы? А может… – она заглянула ему в глаза. – Я вспоминала… Ты же такой смельчак, так? Может, гульнем как следует? – Она перевала потерянный взгляд на Надю. – Все вместе! Попьем, покупаемся. Если что – у меня в отеле это… места много… это…
– Чего-чего? – Надя кисло поджала губки.
– Того! – вскинулась Ляля.
Где-то далеко громыхнула гроза…
– Нет! – Степан мгновенно понял идею.
Он представил душный номер, слипшиеся простыни, изнывают обе девочки, беленькая, красноватая, в пуху, и загорелая, с черными волосинками и пахом, меховым, как наушник плеера… Они втроем. Круто! Он, самец, за! Но для Нади одна эта идея будет оскорблением. Что она подумает про его привычки? Не с Лялей же ему, с этой черной голубкой, оставаться в Ялте.
Степан бросил деньги на стол:
– Спасибо, до новых встреч!
Жестокие и нормальные двое выскочили из кафе «Сено».
Летний лагерь закончился через неделю. Оба поехали в свои Москву и Саратов. Мирные, взвешенные, вроде еще не спятившие и, может быть, обреченные не спятить никогда. Завести семьи. Работать, растить детей, однажды умереть.
И им дела не было до того, что Ляля ночью босиком бежала по длинному молу и рыдала. Рычала на звезды. Она упала. Ползла, сдирая кожу коленок.
– Народ, прости меня!
Шумный всплеск… Вынырнула. С неистовой убежденностью вновь окунула себя под воду. Отплевывалась, насильно погружалась, заплывая дальше…
– Народ… – звучало в шуме волн.
В последний лагерный вечер Степан, обменявшись с Надей телефонами и проводив ее до дальнего пансионатского корпуса, остался один. Он шел по темной улице. Внезапно с ним поровнялся путник, куда-то быстро шагавший.
Вырвался вперед и обернулся. Звезды блеснули в крупных очках Филина.
– Голова болит. Нет ничего от головы?
– Извините, нету.
– Всегда вы так! – Яковенко припустил по улице и слился с чернотой.
Южные звезды светили близко-близко, благословляя все живое.
Счастливый соловушка
«Счастливость» – это сладкое и спелое, чавкающее, апельсиновое слово было придумано их партией «Счастливая Россия».
Так объявил лидер партии на первом съезде.
Его звали очень исконно – Кондратий Зубков (говорят, он происходил из древнего рода отшельников-раскольников, пивших собственное семя). Кондратий Зубков руководил важным органом власти. Он был невысокий горбатый человек за пятьдесят с крупной седой головой. У него были серые стеклянные глаза, излучающие странный свет, челюсть вперед, поросшая жестким седым волосом, и зубы. Это были мистические зубы. Зубов во рту, казалось, было больше, чем нужно. Тридцать пять, а то и сорок. Этот лидер выступал, приоткрывая рот, и тогда приоткрывалась страшная буря его рта – свирепая пена и острые скалы. Одинаковые зеленоватые пики наполняли его рот и кромсали речь. Получалось, что говорил он сквозь зубы, даже кричал: «Ура!» сквозь зубы. Характерное рычание – звук, искаженно пробивающийся через кость. Точнее всего было бы назвать его голос сверлящей дрелью. Машинкой стоматолога. Очевидно, зубы мучили лидера. Выражение постоянного страдания от зубной боли, даже зубоболезненной задумчивости, даже некоторой зубной мудрости, то есть погруженности во внутренние, ротовые задачи, – это трудное, то ли тупое, то ли просветленное выражение не покидало его щетинистого лица. Иногда страх своих зубов пробегал по его лицу, и каждая щетинка вставала навытяжку.
И при всем при том он постоянно отмачивал шутки. Он пробовал обморочно хохмить, веселить народ, выбрасывал дерзкие кличи, был пародоксов друг.
На первом съезде «Счастливой России» он был – сама буря.
– Счастливость, – наступательно прорычал он, не отрываясь от бумаги. – Счастливость – не смейтесь и не удивляйтесь. Да, мы заявляем, что решили пополнить словарь русского языка! Президент, глубоко любимый и уважаемый… – Челюсть оратора выдалась вперед, обнажились роковые скалы нижнего ряда, бешено мотнулся язык, как обреченный парус, и круговым движением слизнул пену с губ. – Президент назначил этот год годом языка. Мы предлагаем русскому языку… – он сделал паузу, скрежетнул зубами, напрягаясь, потому что слюна накапала на бумажку. – Неологизм, – прочитал он. – Звучит просто – счастливость! Партия «Счастливая Россия» ответственно заявляет, что именно «счастливость», термин, вобравший полноту вековых устремлений народа, должен быть утвержден как идея России 21-го века! И в дальнейшем станет родным непереводимым словом для всего человечества, а может быть… – и тут оратор изобразил усмешку, скособочив щетинистый мешочек правой щеки, – и для межпланетных цивилизаций…
У него была своя молодежь.
Они назывались «Птенцы Счастливости».
Они были почти что «Ниша». Тоже служили Кремлю и оберегали Кремль, но беднее на эмоции, ведь содержали их скуднее. Вел «птенцов» – гламурный певец Денис с псевдонимом Соловей.
Певца назначил Кондратий. Возможно, он завидовал чистым звукам, изливавшимся из певцов, Кондратия тянуло к противоположностям. Так, он часто посещал оперу, где спрятавшись в затемненной ложе скрипел зубами и утробно скулил, внимая бесперебойным ариям.
Певец, назначенный Кондратием, был не первой молодости. Ему было под сорок. Его трели вместе с восторженно запрокинутой головой в желтой вате кудрей без конца транслировал телевизор. Певец купался в славе, и в искусственных волосах, и в юном голосе. Он держался с тем чувством собственного достоинства, с каким соловей держится за ветку. Волосы были как утренний позолоченный туман, накрывший пташку. Он боялся своего голоса, как Кондратий страшился зубов. Денис словно бы омолаживался, голося. Он купался в голосе, рождая голос, и рождался заново. Певец раскачивал голову, не давая голосу скрыться обратно в глотку. И каждое утро жевал подсолнечное масло, чтобы горло не грубело. От певца фанатели. Он был соловей ТВ. Оперным голосом он пел куплеты – про любовь, деньги, попсовые страстишки. Гимн «Счастливой России» тоже пел:
За счастливость в России! —
Наш партийный девиз.
Мы счастливо спросили:
«Где счастливая жизнь?»
И березы счастливо,
И счастливо цветы,
И счастливая слива —
Мне ответили: «Ты!»
Такой вожак привлекал активистов толпами. Не за деньги и без выгод, сотни ребят, в основном подростки, большинство – девчонки, записывались в движение «Птенцы Счастливости».
У певеца Дениса было восемь исправных заместителей. Он служил украшением. И даже не он – организацию красил его знаменитый голос.
Соловей жертвовал временем раз в месяц. Именно с таким постоянством он прилетал на Общий слет. В Слете участвовало человек сто пятьдесят отобранных, всякий раз – пятьдесят новых лучших активистов из регионов. Общему Слету предшествовали собрания по территориям – во всех округах Москвы, во всех округах Питера, и в сорока городах, где были «птенцы». Общий Слет устраивали в большом стеклянном спортзале в начале Рублевского шоссе.
Той осенью Неверов решил работать всерьез – деньги нужны, да и интересно охотиться на важную добычу. Так Степа получил корочку молодежной газеты «Реакция», и задание. Первый раз он шел в организацию как журналист.
Задание репортеру дали четкое: что это за «птенцы»? чему учит певчий вожак? о чем звенят его подпевалы-звеньевые? какие настроения и планы? каков курс дальнейшего полета?
Попасть на Общий Слет оказалось нетрудно. Слеты проводились открыто как пиар-шоу, их регулярность пресытила прессу, и каждому журналисту тут были рады.
Неверову удалось поговорить с певцом перед началом собрания. Они встретились в раздевалке. Длинная зеркальная кишка была пуста. Напротив зеркальной стены зеленела обычная стена, из которой голо торчали железные крючья. Под крючьями на скамье мрачно сидел крупный охранник, весь как бы состоящий из мрачных колбас, разной степени копчености. Охранник смотрел в себя. Степан сидел рядом с охранником, мерно дышал, держал высоко голову и смотрел в зеркало, приятно отмечая, насколько он все же стройнее охранника. А певец в это время принимал душ. Слышалось веселое насвистывание и напевное бормотание сквозь воду. «Человек отличается от птицы, – подумал Степан. – Птицы любят петь в потоках света, а человек любит петь и свистеть именно под водой…»
Вода умолкла. Охранник напряженно подался корпусом вперед, запрыгали мокрые шаги, охранник вскочил и почтительно придвинулся к входу в душевую, на пороге возник ошалелый, с голубым полотенцем на голове принц песни. Он поймал глазами Степу, улыбнулся и выдал смешливым альтом:
Возвращайся, счастливость!
До свиданья, беда!
– Привет! Извини, времечка, как всегда, не хватает… Чур, не фоткать! А то зарэжу… Давай общаться, родной. Я себя пока укантропупю…