– El Fuego[64], – сказал какой-то мужчина. – Нуэстро волкан.
Наш вулкан. Он так это произнес, будто у каждого местного тут было по персональному вулкану.
Будь это в Соединенных Штатах или в любой другой развитой стране, такое озеро давно бы окружили многоэтажными отелями и аттракционами. Появились бы пляжи с зонтами, яхточки, водные лыжи. Но здесь ничего из этого не было. Только небо, вода и вулкан.
Вместе с десятком других путешественников, представляющих собой несколько сторонников контркультуры, тройку стареющих хиппи и очумелую средневозрастную парочку, на которую словно сошло озарение, я двинулась к пришвартованной у пристани лодке. Хозяин лодки жестом пригласил меня забраться на борт.
Опять же не задавая никаких вопросов, я протянула ему доллары, уже разменянные на мелкие купюры, и назвала место, подсказанное мне женщиной в фартуке.
День клонился к вечеру, солнце зависло над вулканом. Над нами пролетела стайка птиц. Хозяин лодки стоя греб веслом в сторону дальнего берега. Рядом со мной зачмокал завернутый в шаль младенец, сосущий грудь матери.
Мы причалили к какой-то деревушке, и к нам на берег вышла семья со свежим уловом, а другая семья принесла на продажу яйца. После этого мы сделали еще три остановки: на одной, где имелась прибрежная гостиница, вышли трое немцев, затем возле шаткого помоста со старой лачугой сошел пожилой американец: когда он перебирался через сиденья мимо меня, в нос ударил запах пивного перегара и недельного пота.
Ланчеро[65] жестом дал понять, что скоро мне выходить. К тому времени я осталась единственным пассажиром в лодке. Эсперанса оказалась конечной остановкой.
Когда я сошла на берег, небо за вулканом уже окрасилось в розовые тона. Меня сразу же окружила стайка босоногих мальчишек, и каждый претендовал на роль моего проводника. Один из них стоял в сторонке и не толкался, и я выбрала его.
– Мне нужно где-то остановиться, – сказала я. После пары лет изучения испанского в школе я не могла похвастаться богатым словарным запасом, но мальчишка все равно меня понял.
Он поискал глазами мой чемодан. Я молча покачала головой.
Звали его Уолтер. Он сказал, что ему семь лет, но я бы дала ему не больше пяти. Он говорил не умолкая, изображая из себя взрослого и давая понять, кто тут хозяин. Когда мы двинулись в путь, Уолтер взял меня за руку – но не так, как это сделал бы мой сын, а как человек, который не даст мне заблудиться и всегда приободрит. Этот мальчик сразу же взял надо мной опеку. Что-то у меня пока не получалось обходиться без детей.
Как оказалось, Уолтер даже знал некоторые английские фразы – очевидно, почерпанные из общения с туристами. Так что мальчик этот говорил одновременно на двух языках – на испанском с небольшой примесью английского, ну а пробелы он заполнял красноречивой жестикуляцией.
Указав на спящего возле дома-развалюхи мужчину, Уолтер заметил:
– Держись от него подальше. Он предложит экскурсию на вулкан и там обчистит тебя. Он – боррачо. – Судя по виду того дядьки, я поняла, что боррачо означает «пьяница».
– Очень вкусные тамалес, – сказал Уолтер, вперившись голодным взглядом в продуктовый ларек. И я купила ему одну кукурузную лепешку.
Мы оказались на мощеной дорожке, где могли разминуться лишь два очень худых пешехода. Пришлось посторониться, пропуская свору собак, таких же худосочных, как мой проводник, причем, судя по оттянутым соскам, две собаки недавно ощенились. Мы прошли мимо сидящей на обочине девочки трех-четырех лет от роду. (Но с таким успехом ей могло быть и шесть, тут все дети мелкие.) Никаких родителей рядом не наблюдалось. Девочка продавала обручи для волос и протянула мне один. Наклонившись, я подарила ей банан.
Мы оказались, как я догадывалась, в центре городка – с бейсбольной площадкой, церквушкой и продуктовой повозкой, из которой пахло курицей, жаренной на прогорклом масле. Пара тук-туков маялась в ожидании пассажиров, но Уолтер сразу же отмахнулся от них. Возможно, он боялся, что, если мы возьмем транспорт, ему меньше заплатят. Я шла за своим юным проводником, слушая его безостановочную болтовню. Худо-бедно, но большинство из сказанного мне было понятно.
Солнце клонилось к земле, уже скрывшись за вулканом. Не зная, сколько нам еще идти (ведь становилось все темнее), я сделала минутную передышку. Дорога была грязной и каменистой. Еще несколько дней назад я собиралась умирать, а теперь беспокоилась, как бы не вывернуть лодыжку.
– Я веду вас в самое красивое место в нашем городке, – объяснил Уолтер.
10. Каменное яйцо
Через пять минут мы уже стояли у массивных деревянных ворот с резной вывеской «Йорона»[66]. К деревянному столбу был привинчен старинный звонок.
Ворота распахнулись, и передо мной возникла женщина. Несмотря на серьезное выражение лица, она не показалась мне недружелюбной. Обменявшись парой фраз с Уолтером, она сунула ему в руку несколько монет, давая понять, что на этом его миссия закончена.
Я подумала, что надо бы спросить, есть ли тут свободные комнаты и дорогие ли, но почему-то воздержалась. Женщина поискала глазами чемодан и, не обнаружив оного, не выказала удивления.
– Надо бы спуститься, пока совсем не стемнело, – сказала она.
Ступеньки были каменными, и их было не меньше сотни.
– Меня зовут Лейла, – сказала женщина. Определенно, она была американкой.
– Ирен, – представилась я, едва не выпалив свое прежнее имя Джоан.
Трудно было угадать возраст Лейлы. Где-то около шестидесяти. Но с таким же успехом ей могло быть и все семьдесят пять. Она была очень худа. Совершенно белые волосы. Натруженные руки, какие бывают только у тех, кто десятками лет занимается физическим трудом. Но лицо ее, хоть и изборожденное морщинами, было овеяно каким-то волшебным сиянием. Сразу подумалось: уж не растет ли в ее саду какое-нибудь магическое растение, которое она добавляет в мазь, обращающую вспять процесс старения.
Лейла легко спускалась, а я совсем измаялась. По обе стороны от ступенек тянулись густые заросли растений, которые я могла видеть разве что на страницах специальных книг или в ботаническом саду.
Покидая свою квартирку в Сан-Франциско безо всякой надежды на будущее, я не прихватила с собой карандаши, и теперь с удивлением подумала, что мне их очень не хватает. Я бы с радостью нарисовала этот дикий волшебный сад.
Растения ниспадали друг на друга каскадом: над головой, пробивая шатер из плюща, свисали бананы, орхидеи томно льнули к деревьям. В одном месте мне попалcя на глаза островок бамбуковых зарослей, чуть дальше стояла в полный рост каменная обезьянка. Еще дальше я увидела массивное каменное яйцо. Что за странный выбор для камнереза?
– У нас тут живет человек по имени Отто, занимается каменными скульптурами, – объяснила Лейла. – За долгие годы я много чего у него купила. И вот однажды он заявился с этим яйцом. Оно весит фунтов двести[67], не меньше, и тем не менее он умудрился обойтись без посторонней помощи, притащив его сюда.
– Он хотел, чтобы вы купили его? – поинтересовалась я.
– Нет, он хотел занять денег, чтобы доехать на автобусе до Сан-Фелипе[68] и найти покупателя для своего творения, – сказала Лейла. – Билет туда и обратно стоил тридцать гарса[69]. Восемь часов в пути. И тогда я поинтересовалась, сколько он хочет выручить за это яйцо. И он сказал, сотню гарса. Это примерно около десяти долларов.
– И вы его купили.
Лейла излагала свою историю сухо, без малейшей доли сентиментальности.
– Мне просто не хотелось, чтобы он мотался в такую даль, – сказала она.
Когда мы закончили длинный спуск, я увидела дом, вернее, в основном его тростниковую крышу и свет в окнах. А чуть дальше в прощальных лучах закатного солнца сияло озеро.
– Сейчас Мария покормит вас ужином, – сказала Лейла, должно быть, имея в виду кухарку. – Надеюсь, вы любите дорадо.
Она пояснила, что рыбу поймал местный рыбак Паблито. Он гарпунист.
– За ужином будут другие постояльцы? – спросила я.
– Нет, только вы, – ответила Лейла.
Мы подошли ко входу.
Лейла открыла передо мной дверь – синюю, с резными птицами и деревянной ручкой в виде рыбы.
Какой же я увидела в тот день «Йорону»? Наверное, раем, возникшим из ниоткуда в самые черные для меня времена.
Отель был похож на дом из сказки. Повсюду на глаза попадались какие-нибудь необыкновенные плоды творчества Лейлы или местных искусников. Каменные обезьянки, ягуары, яйца, превращенные в беседки заросли плюща вперемешку с цветами невероятно буйных расцветок. Через гладкие круглые камни перекатывались искусственные ручейки, вода в которых в зависимости от угла падения света казалась то аквамариновой, то синей. Были тут высеченная в изножье горы скамья и шезлонг из цельного куска дерева. В окружении пяти разновидности орхидей, растущих прямо из ствола дерева, с ветки свисала лодочка с разноцветными подушками. Над головой красовался нарост, превращенный в сову.
Фруктовая роща могла похвастаться лимонными и гранатовыми деревьями, папайей и пикообразным имбирем с красными вспышками цветов. Стрелиция королевская, бугенвиллея, гардения, белла-де-ноче[70] с таким неповторимым ароматом, что ее можно было узнать и с закрытыми глазами. Я в жизни не видела места прекрасней. В него было вложено столько любви!
Однако нельзя было не заметить царивший здесь упадок. Подпорные стенки крошились, ступени, по которым мы спускались сюда, шатались под ногами, а перила во многих местах сгнили. Розовые кусты забивали сорняки, прудик зарос ряской, а ветер доносил запах гнилых фруктов из компоста. За домом накопилась целая гора пустых винных бутылок, а рядом были свалены разбитые тарелки, нуждающиеся в починке стулья, к которым никто так и не приложил руку. Краска на входной двери шелушилась, да и сама дверь ужасно скрипела. У входа в галерею стояла витражная лампа, собранная из стеклянных и фарфоровых осколков с вкраплением камушков, ракушек и бусин. Такая лампа могла бы создать на полу радужный остр