Дом самой Андромеды стоял внизу у озера и был окружен двадцатью пирамидальными постройками, куда можно было втиснуть разве что матрац и, воскурив свечу, помедитировать в одиночестве. В этих пирамидках и жили слушатели курсов. Общие встречи проходили на территории центра, включавшего, помимо прочего, ботанический сад и храм для медитаций. Проблема питания снималась сама собой, поскольку большинство участников программы постились, довольствуясь орехами и ломтиками папайи.
Катерина тоже была из числа ранних переселенцев. В Калифорнии она звалась Кэти, но потом, как и многие другие переехавшие в Эсперансу, выбрала для себя имя, более подходящее для новой жизни.
Кэти переехала в деревню в начале семидесятых, и сейчас ей было далеко за пятьдесят. С длинными седыми косами, в сандалиях на босу ногу, она так и осталась верна своим юношеским идеалам.
Катерина открыла здесь небольшой магазинчик, где торговала ткаными сумками и даже экспортировала их в США. Особенно хорошо они продавались на концертах Grateful Dead, когда группа еще находилась в зените славы.
Деньги от экспорта Катерина отдавала на бесплатные обеды для нуждающихся. А еще она сочиняла песни и исполняла их под гитару на английском или примитивном испанском. В ее текстах было много про издевательство над окружающей средой, про благородство и страдания народа майя, про любовь к ближнему и про то, что война – это всегда зло. Неизменными в ее репертуаре оставались две старые песни: одна была посвящена Поправке о равных правах[97], а вторая – Леонарду Пелтиеру[98].
Еще был Вейд. Поговаривали, что в прежней жизни он был высокооплачиваемым юристом из Чикаго, но потом у него самого случились какие-то проблемы с законом.
Если пойти вверх по крутой тропинке, то в полумиле от города вы увидите здание, похожее на храм. Это и есть ресторан Вейда «Эль Буффо». У входа стоят фонтан и женская обнаженная скульптура, определенно перемещенная из развалин какой-то древней церкви или собора примерно шестнадцатого века.
Жареный кролик, фирменное блюдо «Эль Буффо», был не только частью меню, но и украшением зала. По периметру стояли деревянные клетки, и в каждой сидело по кролику. Большие и толстые уже приближались к тому, чтобы стать блюдом, но и участь маленьких крольчат тоже была определена.
Даже для людей, которые не придерживались вегетарианства, как, например, Катерина, зрелище было удручающее.
Увы, ужин в «Эль Буффо» всегда наводил на мысль о прямом соотношении между едой и декором.
Имелось в Эсперансе еще одно заведение – под названием «Иль Пьячере»[99]. Его владелица Розелла проявила недюжинный талант, создав очень стильную, можно сказать, волшебную атмосферу. Ну а хозяин «Эль Буффо» явно был лишен чувства меры.
Должно быть, в прошлом Розелла была самой красивой из местных женщин гринго, а попала она сюда из Италии в результате неудачного брака.
Без всех декоративных элементов «Иль Пьячере» превратился бы в самое заурядное заведение, но Розелла сделала из него конфетку. Сад она украсила религиозными скульптурами из церквей, разрушенных в результате землетрясения 1978 года, установила газовые фонари, а в тени огромных папоротников примостила деревянные столы ручной работы. С веток деревьев свисали белые огоньки и крошечные колокольчики, а в центре сада в старинной печи из литого чугуна всегда пылали дрова.
Будучи поклонницей итальянской оперы, Розелла включала в своем ресторане исключительно записи Франко Корелли, Энрико Карузо, Леонтины Прайс и своей любимой Марии Каллас. Возможно, именно музыкальные пристрастия хозяйки отвадили хиппи от «Иль Пьячере», но в том и состоял расчет.
21. Всего лишь деньги
Лейла многим со мной делилась во время наших вечерних посиделок, но оставалось непонятным, откуда она брала деньги на содержание отеля. Каждый раз, когда я спрашивала, сколько должна за свое пребывание, она лишь отмахивалась, позвякивая серебряными браслетами.
– Сейчас не время об этом говорить. Потом.
Как я поняла, бывали времена, когда «Йорона» действительно процветала. Автор путеводителя по Центральной Америке посвятила отелю целую страницу, заключив: «Незабываемые впечатления. Пять звезд!»
В течение нескольких лет, как заработал отель, все комнаты были забронированы на несколько месяцев вперед. Лейла в основном фокусировалась на благоустройстве сада и приобретении красивых вещиц и текстильных материалов: старинные реликвии из старых церквей на тему святых и Мадонны, каменные и деревянные резные предметы, всевозможные художественные произведения, подсвечники из тыквы бутылочной, маримбы[100] или какое-нибудь необычное плетеное кресло-качалка. Мария, в свою очередь, занималась кухней, составляла меню, и ее блюда были таким же шедевром, как и расписанные Лейлой керамические тарелки, на которых эти блюда подавались.
Вечерами мы сидели вдвоем на патио, а днем выбирались в деревню, и по дороге Лейла рассказывала о «Йороне» былых дней. Я зримо представляла себе, как в мерцающем свете свечей сидят и беседуют гости, как звенят под звездами их бокалы, а за озером запускают фейерверки в честь рождения очередного ребенка. Как гостившая в «Йороне» пара профессиональных танцоров исполняет на причале танго. В другой раз в качестве платы за проживание скрипач с женой-флейтисткой каждый вечер играли для гостей. Музыка плыла над водой, а потом со всей округи слышались аплодисменты и восхищенные возгласы.
– Если и существует на земле рай, – сказала мне Лейла, – то он здесь, и построили его мы.
– Но что же изменилось? – поинтересовалась я.
– Ну… Даже рассказывать не хочется. Жил в деревне один иностранец, который много чего для меня делал. И я ему доверяла. Я, конечно, глупо поступила, это верно. Не особо следила за финансами, а этот человек нагло меня обкрадывал. Я даже Марии с Луисом ничего не рассказала, иначе Луис схватился бы за мачете. Одним словом, из-за своей недальновидности я погрязла в долгах, и отель начал приходить в упадок. Но, с другой стороны, это всего лишь деньги.
Возможно, как призналась мне Лейла, все произошло оттого, что она все время стыдилась своего положения – ведь у нее был самый красивый в деревне дом и самый большой участок земли. Она прекрасно понимала двойственность своего положения и как тонка грань, по которой ходит. Кто она – эксплуататор или благодетель? Для местных, сводивших концы с концами, Лейла была просто богачкой. Она, конечно, старалась давать подработку как можно большему количеству людей, но понимала, что образ жизни, поддерживаемый ею в «Йороне», сильно контрастировал с тем, как живут местные.
Осевшие тут гринго, сделав Эсперансу более привлекательной для туристов, одновременно подрывали внутренние устои. Американцы скупали участки за казалось бы баснословные суммы, но потом деньги кончались, и местные прозревали. Ведь они лишались земли, которой владели на протяжении многих поколений, и теперь их потомкам негде были селиться и выращивать урожай.
– Я, конечно, стараюсь, чтобы добро перевешивало зло, – поведала мне Лейла. – Но при этом прекрасно понимаю, что для них было бы лучше, если б мы вообще сюда не приезжали.
Появилась Мирабель и поставила перед нами напиток в кувшине кустарной выдувки. Сегодня это была папайя, настоянная на имбире, мяте и лимонной траве. Неподалеку Элмер поливал розы и, как всегда, при виде этой прекрасной девушки впал в ступор. Его руки, державшие шланг, безвольно опустились, и под ногами образовалась огромная лужа. А он все стоял, преисполненный пречистого благоговения.
Перехватив мой взгляд, Лейла кивнула:
– Мальчишка влюблен в Мирабель с самого первого дня, как пришел к нам. И сразу же заявил родителям, что однажды женится на ней.
Казалось бессмысленным держать в доме Мирабель при наличии всего одной гостьи, если рассуждать с финансовой точки зрения.
– Нет, я не могу ее уволить. – Лейла словно отгадала мои мысли. Допив напиток, она отставила бокал. – У нее много младших братьев и сестер, кто-то же должен их кормить. Ну и, в конце концов, эта девушка – просто услада для глаз.
Как бы то ни было, я была уверена лишь в одном – что Элмер полностью попал под чары Мирабель. Стоило ей пройти мимо, чтобы сорвать зелень или собрать букет, он сразу же забывал обо всем на свете.
22. Банкиры стучатся в дверь
К концу второй недели своего проживания в «Йороне» я уже прониклась ее необычайной, щемящей красотой. Спрóсите, почему именно так, откуда эта нотка грусти? Да потому, что тут все приходило в упадок. Куда ни погляди, повсюду царило волшебство, но вместе с тем что-нибудь сломано. Именно из-за этого слова – надлом – я чувствовала себя на своем месте. Потому что здесь тоже происходили печальные события и были трудности.
О собственных печалях я молчала, но, беседуя с Лейлой или с Марией (насколько позволял мой испанский), знала, что в деревне нет семьи, где не умер бы ребенок, муж, жена. Все эти люди горевали не меньше моего, только совсем по-другому. Для них смерть оставалась частью жизни. Прощаясь с Марией или Луисом, гости говорили: «До следующего раза», а те каждый раз отвечали одно и то же: Si Dios me concede un otro ano de vida. «Если Господь дарует мне еще один год жизни». Ведь что угодно могло случиться. Сегодня твой ребенок здоров, а через неделю он умрет от какой-нибудь инфекции. Или в горах на тебя свалится камень. На озере рыбак может утонуть, если порыв ветра перевернет его каюко[101]. Даже самые молодые не принимали жизнь как данность.
И я поняла еще кое-что, отчего мне стало особенно грустно. Это касалось Лейлы. Несмотря на ее неуемную энергию, стремительность, с которой она преодолевала лестничный пролет из ста ступенек, живость, с какой она выбирала рыбу на рынке, составляла букеты или складывала каменные горки, развешивала музыку ветра или расставляла свечи, Лейла все равно выглядела уставшей. Такое большое хозяйство требовало не только денег (которых Лейле не хватало), но и много физических сил, а также самоотверженности. Самоотверженности у нее хватало, а вот силы уже были не те.