Почему? Осознание пришло лишь под утро.
Отель «Йорона» был для Лейлы чем-то вроде ребенка – ведь она вложила в него всю себя, посвятила ему всю жизнь. Пусть она уйдет, но отель должен остаться. Какая мать захочет пережить своего ребенка?
26. Я купила карандаш
Прошло три недели, а я до сих пор не представляла, во сколько обходится мое проживание в «Йороне». Я пыталась заговорить об этом с Лейлой, но всякий раз она отвечала, что разберемся потом. Ясно, что в таких местах не вывешивают расценок, и я решила прикинуть сама. По моим расчетам, сумма приближалась к той, что отстегнул мне от своего выигрыша Роман. Нет, все же нужно поговорить с Лейлой. Во сколько обходится моя комната, вся эта прекрасная еда и вино по вечерам? Но Лейла продолжала отмахиваться от моих расспросов.
– Все это неважно, – говорила она. – Пусть жизнь идет своим чередом.
При мне ни один гость так и не заселился в «Йорону», но Лейла и не думала расстраиваться по этому поводу. Наши вечерние посиделки на патио я расценивала как подарок судьбы, и Лейла это понимала. Понимала без слов, насколько мне необходимы покой и безмятежность. Со скорпионами или без (чьи укусы хоть и были неприятны, но не вызывали никаких последствий, как объяснили Карлу Эдгару), не было на свете для меня более безопасного места, чем это.
Мне просто повезло, что я села на зеленую черепаху и в итоге оказалась в этом ветхом отеле на берегу озера, окруженного вулканами, – в стране, о существовании которой прежде и не ведала. А потом случилось и вовсе невероятное. Порой целое утро я могла чувствовать себя совершенно нормальным человеком. Впервые после трагедии во мне вдруг проснулся интерес к жизни. Как, например, интерес к истории жизни Лейлы, ее саду, к деревенским событиям. К моим беседам с Уолтером. К готовке Марии. К птицам. И тогда я решила, что останусь тут, пока у меня не закончатся деньги.
У меня уже получалось строить планы на будущее, хотя бы на один-два месяца. Да, я действительно возвращалась к жизни. И все чаще меня тревожила судьба самой Лейлы и ее отеля. Вечерами, лежа в постели, я думала, как же мне спасти «Йорону».
27. Потерянная дочь и коробка с красками
В тот день, гуляя в саду и заприметив очень красивую колибри с переливчатым фиолетовым оперением и желтой грудкой, я посокрушалась вслух, что не имею под рукой хотя бы цветных карандашей.
– Минуточку, – сказала Лейла и, встав из-за со стола, куда-то ушла. Вернулась она с плоской жестяной коробкой и набором кистей – кстати, очень хороших. Проживая в Сан-Франциско, я любовалась такими в магазине художественных принадлежностей, но не могла их себе позволить.
В коробке же находились краски. Судя по торговой марке, английские, но их срок годности истек больше двадцати лет назад.
– Это я для дочери покупала, – сказала Лейла.
В мозгу промелькнуло: так у нее дочь умерла… Я не стала ни о чем спрашивать, Лейла сама рассказала:
– Ее зовут Шарлотта. Отец – один из моих постояльцев. Мы тогда даже не отстроились до конца, была всего одна комната. Он был орнитологом из Испании, приехал изучать птиц. Всего лишь короткий роман, который ни во что не вылился.
Я молчала. Ждала продолжения.
– Я была тогда совсем молодой, – сказала Лейла. – Когда забеременела, то совсем растерялась, не знала, что делать. Потом родила, но к тому моменту наши отношения уже закончились. Мне тогда казалось, что я не справлюсь с Шарлоттой, а Хавьер сказал, что заберет ее с собой в Испанию и ею займется его мать.
Уже через несколько месяцев Лейла осознала ошибку и написала Хавьеру, что ей не следовало отказываться от ребенка. И нельзя ли, чтобы она виделась с дочерью хотя бы время от времени. Ради этого Лейла была готова переехать в Барселону, чтобы разделить родительские обязанности.
– К тому времени Хавьер уже влюбился в какую-то другую женщину, и они поженились, когда Шарлотте исполнился год. Никакой другой матери, кроме Софии, она и не знала.
Хавьер написал, что с Шарлоттой все хорошо и что она счастлива. У нее есть любимые бабушка, дяди и кот. Она обласкана любовью, и у нее скоро родится братик. «Если ты желаешь Шарлотте счастья, то лучше забудь о ней», – заключил он.
И что могла поделать Лейла в таких обстоятельствах?
На протяжении нескольких лет она умоляла, чтобы Хавьер с Софией привезли к ней дочь, которую считали своей. Хотя бы повидаться. Наконец, когда девочке исполнилось восемь, они согласились.
– Я пообещала не говорить, кто я такая, – сказала Лейла. – Для нее я буду оставаться просто хозяйкой отеля. Но София привязалась ко мне, искала со мной общения, а София с ума сходила от ревности.
Девочка была очень похожа на Лейлу. Однажды вечером, когда на небе высыпали звезды, Лейла, памятуя свою дружбу с Ноэми в Небраске, научила Софию танцевать, как девушки из «Фоли-Бержер». Увидев это, София заявила, что они уезжают. На следующее утро они сели в лодку и уплыли.
После этого Лейла отправила много писем – сначала Хавьеру, а потом и самой Шарлотте. Но кто знает, удалось ли девочке прочитать те письма?
– То, что я отказалась от собственной дочери, – самая большая печаль в моей жизни, – призналась Лейла. – Я до сих пор думаю о ней. Иногда даже мечтаю, как она вдруг возьмет и приедет ко мне. Ведь ей скоро исполнится сорок.
Да, эти краски я покупала для своей Шарлотты, – прибавила она, вручая мне коробку. – Но мне так и не довелось подарить их ей.
И тогда я спросила: не пыталась ли Лейла найти свою дочь, не летала ли в Испанию?
– Эта тема давно закрыта, – сказала Лейла. – А что до красок, то пользуйтесь на здоровье.
28. Шестьсот семьдесят две разновидности птиц, не считая светлячков
К концу четвертой недели моего пребывания в «Йороне» у меня уже выработались привычки. Вставала я рано вместе с птицами и отправлялась завтракать на патио. Каждый день Мария стелила свежую скатерть, а еду подавала на керамических тарелках, расписанных еще более причудливыми птицами, чем те, что летали в саду.
Обычно Лейла не нарушала моего утреннего уединения, оставляя какое-нибудь чтение под кофе – книгу о ритуалах майя или древних инструментах, пожелтевшую от старости газетную вырезку о впечатлениях от Эсперансы знаменитого испанского гитариста. Он даже написал песню про Лаго Ла Пас.
Если говорить о более серьезном чтении, то Лейла одолжила мне книгу 1960-х годов с цветными фотографиями птиц, обитающих в этом ареале. Если верить другому изданию, которое Лейла держала на кофейном столике в гостиной, в этом уголке мира проживало шестьсот семьдесят две разновидности птиц. А когда я прочитала на обороте суперобложки со слегка покоробившимся глянцем, что автор, Мерле Джи Финстер, дописывал книгу, уже страдая от редкой тропической болезни, и что он не дожил до ее публикации, то испытала легкую эмоциональную дрожь.
Знакомство с произведением Мерле Джи Финстера заставило меня пересмотреть распорядок дня. Я не отменила прогулок с Уолтером, по-прежнему каждый день отправлялась с Лейлой на рынок за овощами, но по возвращении непременно спешила к раскладному столику в саду, где меня ждала коробка с красками, стакан с водой и прекрасные соболиные кисти. Я могла рисовать цветы, насекомых, но чаще всего обращалась к теме птиц, чьи названия выкопала из книги Мерле Джи Финстера. Пятнистолобый чешуйчатый древолаз. Аспиднохвостый трогон. Лиловошалочный расписной малюр. Смеющийся сокол.
Мы сидели на террасе, пили кофе с мороженым из маракуйи и угощались макарунами. С противоположного берега доносился тихий колокольный звон, а затем послышалось пение. Должно быть, шла церковная служба. Волны бились о прибрежные камни, и вдруг над водой сверкнул огонек, потом второй, а потом весь воздух озарился сиянием.
– О боже, – выдохнула Лейла. – Я примерно помнила, что уже очень скоро, и очень надеялась полюбоваться на это еще раз.
О чем это она?
– Это светлячки, – пояснила Лейла. – Они собираются тут один раз в году, устраивают потрясающее зрелище, а потом снова исчезают. Возможно, это служит напоминанием, что красота не длится вечно. И надо радоваться, пока можно ее лицезреть, вместо того чтобы потом оплакивать ее уход.
29. Падение
Шел второй месяц моего пребывания в «Йороне». Мы с Лейлой по-прежнему совершали прогулки в деревню, но однажды, поднимаясь по ступеньками, она присела на полпути, чтобы перевести дух.
– Ничего страшного, – сказала она. – Иногда из-за полуденного солнца у меня кружится голова. Знаете что, идите без меня.
Позднее, вернувшись из своего одиночного похода на рынок и принеся корзинку продуктов, из которых Мария приготовит очередной потрясающий ужин, я разложила краски, намереваясь нарисовать особенно прекрасный закат. Должно быть, Лейла тоже им залюбовалась и подошла ко мне в своих длинных шелковых одеждах. Мы стояли у воды, устремив взгляды к горизонту. Закат полыхал прощальным заревом – никогда прежде я не видела ничего подобного.
– Знайте, что ваша любовь не иссякла, – сказала вдруг Лейла. – Вы еще сами этого не понимаете, но здешние птицы излечат ваше раненное сердце.
Я ничего не ответила, да и не должна была.
– В книге вашей жизни обязательно будут написаны новые главы, – продолжила Лейла. – Потерянного ничем не заменишь, но вы обретете что-то другое. Что-то очень прекрасное, наиболее приближенное к любви.
В то время слово «любовь» полностью отсутствовало в моей вселенной, ведь не проходило и часа, чтобы я не думала про сына и мужа. А мысль о том, чтобы снова открыть сердце навстречу новой любви, создав вероятность очередных потерь, казалась мне невообразимой. Та любовь, которую я познала, – к мужчине, к ребенку, – была блюдом, к которому я не могла больше притронуться, словно у меня была на него аллергия. Впрочем, позднее я все-таки признала, что открываюсь навстречу другим людям. Так было с Уолтером, с Марией. С Лейлой.