Таким человеком мог быть кто угодно.
– Ну, у него еще на фасаде табличка про астрологию майя.
Это она про Андреса. Помнится, Лейла советовала мне держаться от него подальше.
– Он сидел на улице, рисовал все эти красивые символы майя, и еще на нем была рубашка с бахромой из ленточек с бусинами. Я ему говорю: но хабла эспаньол[107], а он затряс головой – мол, это ерунда – и приложил руку к сердцу. Мне так захотелось войти к нему в лавку, чтобы он погадал мне по руке, но Сэм сказал, но что нам пора возвращаться, чтобы отдохнуть перед восхождением на вулкан. Ой, правда, нам же вставать в четыре утра.
На следующее утро Сэм с Гарриет ушли задолго до моего пробуждения. Мария напоила их кофе, дала с собой бутерброды. Элмер ждал их наверху в тук-туке, чтобы довезти до тропы, по которой и будет совершено восхождение.
После семи утра Гас привел бригаду рабочих. Начитавшись путаных записей Лейлы в гроссбухе, я устроилась в саду и стала рисовать, едва прислушиваясь к мужскому смеху и разговорам. К полудню в «Йорону» спустились несколько женщин в традиционных костюмах трахе, принесли для мужей еду в плетеных корзинках – глиняные горшочки с печеными бобами и рисом и тортильи, бережно завернутые в домотканые салфетки.
Время от времени я кидала взгляд на гору с вулканом, пытаясь представить, где сейчас находятся Сэм с Гарриет. Время шло к пяти, а они еще не вернулись. Я знала, что Марии не нужно напоминать про ужин, и всего лишь попросила оставить калитку для четы Холлоуэй открытой. Достав из коллекции Лейлы бутылку вина, я отправилась в гости к Гасу и Доре.
Большинство гринго строили себе дома, как у других местных – с соломенными крышами и глинобитными стенами, возведенными под самыми немыслимыми углами. Затянутые плющом веранды из узловатого кофейного дерева и развешанная по веткам музыка ветра. Но жилище Гаса и Доры отличалось. Не считая традиционной бамбуковой беседки и гамака, облик дома и используемые материалы скорее ассоциировались с каким-нибудь рабочим пригородом, где люди имеют стабильный доход. Несмотря на скупую эстетику, было очевидно, что хозяин предпочитает обстоятельность во всем и вся и планирует расширить свое жилище.
Навстречу мне по мощеной дорожке выбежал маленький темноволосый мальчик примерно того же возраста, что и мой погибший сын. Еще два месяца назад я бы разволновалась, но сегодня отреагировала более или менее спокойно. Следом за мальчиком (его звали Лука) из дома вышла беременная женщина с большим животом и протянула мне руку. Она, Дора, определенно не любила обниматься.
– Наслышана о вас, – сказала Дора. Я даже удивилась: что такого мог знать обо мне Гас, если я по большей части молчу, а говорит – он?
Дора выросла в Чили, говорила с легким акцентом, но ее английский был безукоризненным. У меня сразу сложилось впечатление, что она либо хорошо образованна, либо происходит не из бедной семьи. Дора не была красива, но обладала выразительной внешностью. Узкое лицо, проницательные глаза и крупные, необыкновенной белизны зубы. Мне показалось, что прямо сейчас она пытается оценить меня со всех сторон. Не только как я выгляжу и как одета, но и надолго ли я тут, а если так, то хорошо это или плохо.
Дора была из тех женщин, что воспринимают свою беременность отстраненно – для нее это было все равно что ходить с засунутым под футболку баскетбольным мячом. Ее тело, кроме этого огромного роскошного живота, находилось в прекрасном тонусе, в чем я убедилась, когда, предложив мне сесть, Дора легко уселась на кушетке в позе лотоса.
Она пренебрегала ношением бюстгальтера. Во-первых, из-за большого срока беременности (и также потому, как я поняла позже, что она все еще кормила трехлетнего Луку грудью). Во-вторых, грудь ее, напоминавшая два спелых плода, была чрезвычайно красива, и Дора имела все основания этим гордиться.
– Мой муж говорит, что мы станем лучшими подругами, – заметила Дора, когда Лука пристроился к материнской груди под пышными складками блузки. – А вы что думаете?
Ужин был вкусным и полезным – чечевица с жареными овощами и аргентинский напиток йерба матé[108], какого я раньше не пробовала, – Дора посоветовала мне пить его через соломинку. Несмотря на горький вкус, я осушила целый стакан. Затем Дора подала пудинг с кэробом и льняным семенем.
Если Дора была серьезной и вдумчивой, то Гас являлся ее полной противоположностью. Смешной, говорливый, любил себя поругать, а других похвалить, особенно Дору.
Он повстречал ее в индийском ашраме, излив весь свой восторг на гуру, так кардинально поменявшего его жизнь.
– Если по чесноку, коллега, – сказал Гас, вручая мне самокрутку (Дора к таким вещам даже не притрагивалась), – в юности я был совершенным негодником. – Я занимался доставкой пива в соответствующие заведения, поэтому мог по-тихому стырить упаковку из трех-шести банок. Но и заметали меня не раз, так что тюрьма мне стала как дом родной. Можно сказать, что я там прописался. Постоянный клиент, так сказать, моей любимой гостинички в графстве Ланкашир.
– И что же изменилось? – спросила я.
Дора сделала из него человека. И они никогда бы не встретились, не дай он деру на Гоа, когда его должны были арестовать за бла-бла-бла ограбление одной забегаловки. Ограбление хотел повесить на него один гад, потому что Гас как раз проживал на этой улице в городке Бернли[109].
– На самом деле я и близко там не был, – сказал Гас. – А что мне было делать, если алиби на ту ночь я мог получить от мамочки собственного друга, пока ее муж находился в отъезде?
Вдруг вспомнилась старая песня про черную вуаль, в голове запел мамин голос, но его перебил голос Гаса.
– Да я и попал-то в ашрам, чтобы поесть на халяву, – признался он. – Но задержался там совсем по другой причине.
И он снова посмотрел на Дору. Он всегда смотрел на нее. Дора уже сто раз слышала этот рассказ, поэтому, откинувшись на подушки и придерживая заснувшего у груди Луку, она демонстративно закатила глаза.
– Поначалу она отшила меня как назойливую муху, – сказал Гас. – Но я не сдавался. Уж если я на что нацелюсь, от меня так просто не отвяжешься.
Узнав, что Дора ходит на медитации во время восхода солнца, Гас присоединился к ней. Многолетний физический труд сделал его сильным, но не дал гибкости. Тогда Гас стал посещать йогу с таким же самозабвением, с каким еще совсем недавно бегал в пивнушку.
– Знавала я таких балаболов, – сказала Дора. – Им бы только все одно.
– В ашраме появилась пара, практиковавшая акро-йогу, – продолжал рассказывать Гас.
Мы стояли на берегу и смотрели на них. Закат, пение, свечи. Казалось, эти двое спустились с… как ее… с горы Олимп. Нас было человек пятнадцать, и мы стояли и глядели на них, раскрыв рты. Мне вообще-то трудно заткнуть фонтан, но даже я стоял молча и любовался, и впал в романтическое настроение. А потом этот парень обернулся к нам и говорит: не хочет ли кто-нибудь подержать партнершу, пока она будет летать.
И тут Гас сделал шаг вперед и сказал: «Я хочу».
Дора ни за что бы не вызвалась, но инструктор по акро-йоге выбрал ее.
«Вы производите впечатление очень целеустремленного человека», – сказал он Доре.
Глядя на Дору, сидящую в позе лотоса со спящим ребенком на руках, я понимала, почему инструктор выбрал именно ее. В этой женщине чувствовалась глубокая сосредоточенность и нетерпимость к поражениям.
– Я, конечно, хорохорился, – сказал Гас. – Но вот лежу я на коврике, задрав ноги, а рядом со мной женщина, о которой я грезил уже две недели как, и сердце так громко ухает в груди, что может заглушить рев стадиона во время игры Роверсов[110].
Тренер акро-йоги объяснил Доре и Гасу, что нужно делать. Дора ставит стопы на ладони партнера, а он упирается голыми ступнями ей в живот, и даже чуть ниже – ближе к костям таза. Чувствуя подошвами ног ее прекрасное тело, Гас едва не задохнулся от восторга.
«А теперь держитесь за его руки и оторвитесь от земли», – сказал Доре учитель.
И Гас выпрямил ноги. Не такое простое дело для парня, в основном накачавшего мышцы рук (он бросил школу в день своего пятнадцатилетия. Тягал тачки с цементом, перетаскивал бревна).
– Меня вряд ли можно было назвать гибким. То есть не в психологическом, а в физическом смысле, – поправился Гас. – Но я хотел поднять эту юную леди как можно выше, хотел, чтобы сбылась ее мечта. – Первый раз в жизни он не оплошал.
Свадьбу сыграли в ашраме. На Доре было красивое белое платье, Гас тоже был в белом.
– Если б мои старые кореши из Блэкберна увидели меня в таком виде, то решили бы, что я спятил, – сказал он. – Но первый раз, в свой тридцать один год, я как раз был в своем уме. Ведь я уломал эту женщину выйти за меня.
Уламывать людей. Наверное, это был главный талант Гаса.
39. Прерванный медовый месяц
Я шла домой и думала про Гаса с Дорой, про их житье-бытье в домике из шлакобетона, с небольшим огородом и с аккуратным двориком, по которому разгуливают курицы. У них прелестный ребенок, скоро родится второй… Во время общения с ними меня не покидало чувство, что этих двоих объединяет нечто большее, чем любовь или секс. У них была общая цель – все для семьи, все в дом. И ради этого Гас ни перед чем не остановится.
На первый взгляд они не очень-то подходили друг другу. Гас – весь такой громкий, заводной, тогда как Дора глядела на мир с прохладной отстраненностью. Но я сразу обратила внимание, как зорко она оберегает мужа, как насторожилась, когда Гас начал излагать свои планы относительно ремонтных работ в «Йороне». Дора знала его добрую, щедрую натуру. Ее же обязанностью было не допустить, чтобы я злоупотребила этими его качествами.
Что вовсе не подорвало моей симпатии к Доре. Ее тяга к порядку и дисциплине, неизбывная преданность интересам семьи и Гасу вызывали уважение.