41. Вопрос семьи
Как-то вечером Мария собрала тарелки после ужина, поменяла скатерти на столах, унесла серебряные столовые приборы и попросила присесть для разговора.
– Надеюсь, вы тут счастливы, – сказала она. Я уже без труда понимала испанский, но на такой вопрос трудно было ответить однозначно.
– Мне очень повезло с вами, Луисом и Элмером, – сказала я. – Вы просто замечательные.
– Должно быть, вам одиноко, – заметила Мария. – В таком-то огромном доме.
– Да ведь я не одна. У меня ведь есть вы, Луис и Элмер. А еще Мирабель с Уолтером. Не говоря о постояльцах. – Комнаты действительно хорошо сдавались. Пусть с перерывами, но дела явно шли лучше.
– Постояльцы вам не семья, – сказала Мария.
Я не настолько хорошо говорила по-испански, чтобы распространяться на эту тему.
– Это хорошо, что вы заняли себя работой, – сказала Мария. – Но не забывайте и про любовь.
42. Папка с письмами
В столе Лейлы имелся один ящик, который я все никак не могла разобрать. Открыла его однажды и обнаружила там полный беспорядок из бумаг: вскрытые письма вперемешку с невскрытыми, как будто Лейле не было до них дела. Наконец я все-таки решила взглянуть поближе.
В одной из папок оказались любовные письма со штемпелями Венесуэлы, Австралии, Италии. Их писал Лейле на протяжении более десяти лет некий Джаспер. Вспоминал о времени, проведенном ими в Панаме, на острове Роатан[112] и в Оахаке[113], как они плавали в море вместе с дельфинами, как однажды ночевали в лесу и повстречали там ягуара.
«Ты снишься мне каждую ночь», – признавался Джаспер в письме, которое Лейла даже не вскрыла.
За более чем двадцать лет у Лейлы накопилось множество писем от потенциальных клиентов, интересующихся отдыхом в дикой местности, а также от турагентств, которые слышали о «Йороне» и хотели протоптать туда дорожку. Как я поняла, вся эта корреспонденция так и осталась непрочитанной.
В восьмидесятые к Лейле обращалась женщина, пожелавшая снять отель для ежегодной конференции на тему ткацкого искусства майя. Какой-то ученый-археолог хотел привезти в Эсперансу группу студентов для изучения недавно обнаруженных там древних развалин. Лейла не ответила ни на одно из этих писем.
Разбирая этот злополучный ящик, я стала понимать, почему дела в отеле не налаживались так долго. Лейла была артистичной натурой, создавала красивые пространства, блюда, сады, водопады, мозаику, витражи. Но у нее совершенно не было деловой хватки.
Еще на дне ящика лежала совсем старая папка с письмами, конверты были вскрыты. Было очевидно, что на протяжении многих лет Лейла неоднократно доставала их и перечитывала. Письма касались утерянной ею дочери Шарлотты.
Первые два письма были немногословны и касались того, как Шарлотта развивается. «Она уже ходит и начала говорить. Любит собак. У нее явный талант к танцам».
Поначалу Хавьер писал Лейле по нескольку раз в год. Затем с перерывом в пару лет, после чего переписка прекратилась. В последнем письме лежало черно-белое фото с симпатичной супружеской парой лет тридцати, у которых было двое детей: мальчик лет десяти и девочка лет двенадцати. К фото прилагалась записка: «Мы с Софией не намерены показывать нашей дочери твои письма. Прошу тебя не терять напрасно время и больше не писать ей».
Может, Лейла и отсылала еще письма, но ответа из Испании так и не получила.
Последнее письмо датировалось февралем 1979 года.
43. Королева мусора
Природа Эсперансы отличалась особой красотой, но при этом в городе существовала большая проблема с уборкой мусора. Пока не приехали иностранцы, никто в глаза не видел ни пластика, ни целлофана. А потом появились магазинчики, продающие содовую с апельсиновой отдушкой, пакетики с чипсами и конфетами. Для местных товары были в диковинку, вот они и покупали их для своих детей.
Я не раз была свидетелем, как добропорядочные путешественники, завидев мусор на обочинах дорог, старались принять хоть какие-то меры. Так в центре деревни могли появиться симпатичный контейнер и табличка с просьбой не разбрасывать где попало пластиковые бутылки, консервные банки и использованную упаковку. Под это доброе начинание сразу появлялся мэр и обращался к народу с торжественной речью. Народ кивал и улыбался, а путешественник уезжал довольный, что хоть чем-то помог деревне, да и планете в целом.
Проходила пара дней, потом неделя. Мусор накапливался, пересыпаясь через борта контейнера, и рядом вырастала гора отходов, за которой уже и таблички-то не было видно. Еще через месяц после торжественного открытия помойки она становилась бесполезной, и народ снова бросал мусор где попало.
Всем этим добрым людям, пытавшимся помочь Эсперансе, было невдомек, что для освобождения контейнера требовался мусоровоз. Но даже если б он и был, все это нужно куда-то увозить. Не сваливать же мусор возле дороги.
И тут в деревню приезжает Амалия. Фигурой она была весьма колоритной: высокая, с буйной гривой кудрявых волос, в развевающихся платьях, украшенных рюшами, бусинами и кусочками шелка. Создавалось впечатление, будто она нахватала всего подряд, порезала на лоскуты, а потом сшила заново по своей особой задумке. Такими же были и ее жакеты, скроенные из такого количества разноцветных лоскутов, что сама Долли Партон[114] обзавидовалась бы.
В деревне Амалию прозвали La Reina de Basura, Королева мусора.
Родилась она в небольшой деревне коммунистической части Германии. «Семья у нас была бедная, – рассказывала она мне. – Детьми мы подолгу играли в лесу, строили домики на деревьях. Еще мы с братом любили ставить пьесы и даже оперы. Обшивала меня мама, у нее же я и научилась этому ремеслу. Из остатков тканей я могу создать настоящий шедевр. Дай мне наволочку с лоскутами, и я сотворю королевский наряд».
В подростковом возрасте Амалия стала активистом по защите прав человека и свободе слова, а когда ей исполнилось двадцать, она угодила под арест.
В тюрьме Восточного Берлина целый год ее подвергали одиночному заключению и пыткам. В чем выражались пытки: каждый час за стеной выла сирена. Отсидев два года, она не смогла жить в деревне среди людей и двенадцать месяцев пробыла в лесу, где царили тишина и целебный сумрак.
Когда наконец Амалия смогла отказаться от уединения, она уехала в город. Устроилась помощником модельера, занималась кроем, но скоро начала придумывать лекала гораздо более оригинальные. Клиентам нравились ее модели, хоть они и не знали имя автора.
Но тюремная травма давала о себе знать: Амалия плохо переносила шум. Город оказался не для нее – слишком много людей и транспорта. Как-то она прочитала в одном журнале статью про озеро Ла Пас и вулкан Эль Фуэго. Люди там плавали на лодках, рыбачили и обходились без телевизора. Судя по фотографиям, в Эсперансе обитало огромное множество птиц. И тогда, скопив достаточно денег, Амалия перелетела океан и приехала сюда. И, странное дело: все тут было как в немецкой деревушке, где она росла со своими братьями. Такие же глинобитные дома, на террасированных холмах колосился урожай, по пыльной дороге бегали босоногие ребятишки. Собаки, куры. Все было таким же, кроме вулкана.
Амалия была из той породы людей, которых называют «сильной личностью». Да, она яростно отстаивала свои убеждения и ничего не боялась. Ей было все равно, кто как к ней относится, и многие действительно ее не любили.
Благосклонность Амалии в деревне снискали только местные, особенно дети, хотя своих детей у нее не было. Возле нее вечно ошивалась малышня не старше шести. Любой ребенок в деревне знал Амалию и обожал ее.
Наблюдая, как и все остальные, проблему мусора, Амалия разработала метод строительства из экоблоков, когда в пластиковые бутылки засовывали пакеты от чипсов, обертки от жвачки, фантики, а сверху завинчивали крышку.
Рабочей силой выступали маленькие дети, иногда не старше трех лет. За помощь Амалия дарила каждому по карандашу или ластику. За десять готовых экоблоков она вручала тетрадку, за пятьдесят – набор маркеров.
Экоблоки складировались на земле Амалии, недалеко от центра деревни. Накопив достаточное их количество, Амалия нанимала плотника для изготовления каркасных конструкций, обшитых фанерой. В проемы складывались экоблоки, придававшие конструкции устойчивость и также служившие утеплителем, ветро– и влагозащитой. И вот из таких стеновых панелей Амалия строила дома и тиенды, в том числе школу и оздоровительный центр для беременных.
Свою организацию Амалия назвала «Пура Натура»[115]. Думаю, поначалу никто, кроме детей, особо не воспринимал ее безумные идеи. Но к тому времени, когда я поселилась в деревне, проект по переработке мусора «одна женщина и много детей» существовал уже довольно долго, и из экоблоков было возведено более десятка зданий. Школы стали приглашать ее на лекции, посвященные не только сбору мусора и охране озера, но и здоровому питанию. Ведь содовая и чипсы считались «мусорной» едой[116], из-за чего местные жители недополучали полезные элементы. На простом испанском Амалия написала не одну песню о пользе овощей и фруктов. Ведь до появления суррогатной еды коренное население веками употребляло в пищу рис, бобы, кукурузу.
Я приехала в Эсперансу в ноябре, как раз когда Амалия со своими маленькими помощниками накопила достаточно экоблоков, чтобы построить первый в деревне детский сад. Во время походов на рынок я не раз наблюдала, как стайка детей во главе с Амалией собирают на обочинах мусор и пустые пластиковые бутылки. Проект «Пура Натура» заработал десять лет назад, полностью освободив улицы Эсперансы от мусора.