нятий я держалась за нудл, а на второй день Ленни сказал:
– Убери его. Он тебе больше не понадобится.
– Я всегда буду рядом, – говорил он.
Он не виноват – но и его не стало.
Потом я потеряла мужа и сына, а через полгода судьба занесла меня к Лаго Ла Пас. Вот уже семь лет как я спускаюсь к воде с чашкой кофе, наблюдаю за цаплями, смотрю на рыбаков – как они сидят в утлых лодочках, время от времени приподнимаясь, чтобы вытащить попавшихся в сети крабов. Здесь же я провожаю своих гостей, когда они отчаливают от пристани. Но ни разу за все это время я не заходила в воду.
А потом во мне словно что-то перещелкнуло. Не знаю, как так случилось, но однажды, вернувшись из деревни в «Йорону», я спустилась по ступенькам. Над озером зависло заходящее солнце, на воду спланировал пеликан, вознамерившийся полакомиться на ужин рыбой. И в этот самый момент я поняла, что пора преодолеть старые страхи. То ли это было сродни крещению, то ли мне просто захотелось охладиться, не знаю, – но я вошла в воду.
В это же самое время к нашей пристани причалил Паблито – он привез для нас улов, как делал это по обыкновению три раза в неделю. В одной руке он держал свисавшую с лески пятифунтовую тилапию, а в другой рыбу поменьше – черного окуня.
Из всех местных, у которых я покупала продукты, больше всего мне полюбился именно Паблито. Мы могли перекинуться лишь парой слов, но я всегда ждала, когда он приплывет с рыбой. Пришвартовав лодку, Паблито понес улов на кухню, где мы немного побеседовали, а затем он занялся делом.
Он разделывал загарпуненную рыбу с хирургической точностью, разрезая ее вдоль хребта, открывая словно книгу, а затем ловкими движениями отделяя мякоть от костей. Затем, проведя ножом по серебристой чешуе, он ополоснул половинки под краном и снова сложил их вместе.
Как правило, проделывая все эти манипуляции, он сопровождал их рассказом, где именно, в какой части озера и на какой глубине поймал эту рыбу. От Марии я знала, что подводная охота с гарпуном – искусство, доступное лишь лос ансианос[159], — была довольно опасным занятием. Можно запутаться в чужих сетях, застрять между камней или же, борясь с рыбой, потерять счет времени и забыть, что в легких осталось мало воздуха и ты не успеешь выплыть на поверхность. Потому что, если оставаться под водой дольше положенного, ты теряешь сознание и уже никогда не вернешься домой.
Мария призналась, что Элмер тоже мечтал стать гарпунщиком, но вместе с Луисом она уговорила сына найти какую-нибудь другую работу. Прекрасно, когда ты владеешь гарпуном, но стоит замешкаться, совершить ошибку, – и сердце матери навсегда останется безутешным.
Паблито же не ошибался никогда. В деревне он считался лучшим рыбаком. Он знал каждый метр под водой и где какая рыба обитает. Он нырял глубже всех, мог оставаться под водой дольше всех, вытаскивая самую крупную рыбу. Он уже не был юн, где-то лет под сорок, но, когда выныривал из воды, его легко можно было принять за мальчишку. Худой, широкоплечий, с узкими бедрами, он был крепок в ногах, но сильнее всего были его руки. Он улыбался по малейшему поводу, но особенно – когда выкладывал передо мной свежезагарпуненную рыбину.
В тот день он просто сиял.
Паблито прислонил гарпун к разделочному столику: на острие, которым он совсем недавно пронзил брюхо добычи, все еще блестела яркая капля крови.
– Давно хотела вас попросить, – сказала я, вкладывая в его ладонь деньги. – Вы не научите меня плавать?
63. Когда твой друг – манипулятор
– Глядишь, так наша подруга скоро доплывет до Ла-Манша, – сказал Гас, когда я объявила, что Паблито учит меня плавать.
Как обычно, по пятницам я ужинала в компании Гаса, Доры и их детей, Луки и Джейд. Еда была здоровая, веганская, ну а потом мы смотрели в записи по большому телевизору сегодняшний футбольный матч. Он уже давно закончился, но Гас никогда не проверял счет.
– Иначе все удовольствие насмарку, – объяснял он. – Вот когда Дора ходила беременная, я тоже не хотел знать, будет мальчик или девочка. – Саспенс, знаете ли. Иначе жить станет неинтересной.
Мы с Дорой никогда не обсуждали свое отношение к футболу, но в этом у нас точно было полное взаимопонимание. Ведь это увлечение Гаса, а не мое, или Доры, или даже девятилетнего Луки, хоть он и надевал перед просмотром футболку «Блэкберн Роверс». Что до шестилетней Джейд, та предпочитала играть в куклы.
У Доры не было выхода, кроме как смотреть игру: она же замужем за фанатом «Блэкберн Роверс». Ладно она, но зачем я прихожу сюда каждую пятницу и участвую в этом дурацком ритуале? Футбол я не любила. Но любила Гаса с Дорой. Эти двое, как и Мария с Луисом, практически были моей семьей.
– Ты мне как сестра, которой у меня никогда не было, – в который раз сказал Гас, повторяя это рефреном. В ответ и я могла бы сказать, что и он мне как брат.
И, как любая сестра (по крайней мере в моем представлении), я не могла не видеть все недостатки Гаса – как он пытается облегчить жизнь во время работ в «Йороне», как любит преувеличивать свои таланты плотника и электрика, как он привирает, рассказывая о своей жизни в Лондоне и о своих индийских приключениях. И как, преследуя собственные интересы, обманывал в прошлом полицию и других представителей власти.
– С волками жить – по-волчьи выть, – говаривал Гас, подкручивая электросчетчик у себя и у меня, чтобы много не набежало. Гас был настоящим манипулятором, я знала это с самого начала. Но от этого не переставала его любить, а даже наоборот.
Я прекрасно видела, что его болтовня иногда действовала Доре на нервы. А если он рассказывал байку, которую мы уже слышали много раз, она молча закатывала глаза.
Меня же не раздражало в нем ничего. Гас напоминал мне моего одноклассника, вечно любившего приврать: то его папа играл за «Нью-Йорк Янкис», то он живет в шикарном особняке, то он спас тонущего или прошел кастинг на главную роль в кино, но мама его отговорила. Таким же был и Гас – как неуклюжий щенок, который вечно все опрокидывает, творит беспорядок, но при этом всегда остается веселым и, что самое главное, – неизменно рад вас видеть.
Встречая меня на пороге своего дома, Гас всегда хватал меня в охапку. Я видела через его плечо лицо Доры и понимала: да, она любила его, но больше не обманывалась, если обманывалась вообще хоть когда-то. Может, потому-то он так обожал жену. Возможно, она была единственной женщиной, которая не покупалась на его штучки.
А что же я? Я догадывалась, что он морочит мне голову, но все равно покупалась и прощала, как простила бы сестра своего любимого нерадивого брата. Бахвальство Гаса воспринималось мною с истинно сестринской любовью. Да, он был хитрюгой, но родным хитрюгой. Огромное преимущество иметь в друзьях манипулятора (неважно, брат он или нет) состояло в следующем: пока вы на одной стороне, он всегда будет мухлевать в твою пользу.
64. Неподходящая мать
На следующий день после смерти Розеллы, оставившей сиротами близнецов Алишу и Матео, в Эсперансу приехала туристка из северной Калифорнии. Она представлялась всем как Райя Саншайн[160]. В прежней жизни ее звали Сьюзан, но новое имя было даже проставлено в паспорте и очень ей подходило. После Ленни я не встречала более неисправимого жизнелюба.
У Райи почти не осталось зубов, а передних и вовсе не было, и, когда она улыбалась, во рту у нее зияла пустота. С деньгами у Райи было не лучше, чем с зубами.
В отличие от других путешественников, Райя была немолода. Количество морщин на лице усугублялось худобой, отчего она смахивала на ведьму, хоть и добрую. Я застала ее момент прибытия в Эсперансу – с легким рюкзаком за спиной и наплечной сумкой, в которой уместилась вся ее пряжа. Позднее Райя рассказала мне, что вяжет из пряжи укороченные топы, которые хорошо продаются и помогают ей путешествовать. Райя показала мне клубки и объяснила, что покупает трикотажную одежду по дешевке и распускает ее на нитки.
«Йорона» была Райе не по средствам. Встретив меня на тропинке, она поинтересовалась, где можно снять комнату подешевле. И я показала ей дорогу до «Игуана Пердида»[161], которая располагалась наверху в долине.
Всего лишь старый рюкзак, и больше ничего. Райя путешествовала налегке.
В тот день вся деревня обсуждала смерть Розеллы и судьбу новорожденных близнецов. Обычно в таких случаях заботу о сиротках берут на себя близкие родственники, но у Матео с Алишей не было рядом бабушек с дедушками, оставался один лишь только Вейд. Старшие дети Розеллы давно выросли и покинули Эсперансу.
Недавно родившая Патрисия, повариха из «Эль Буффо», вызвалась помочь с кормлением. Но поскольку у нее уже был собственный младенец, она могла взять только одного. Выбрала она Матео. Оставалось решить, куда девать Алишу.
Хостел, где Райя сняла комнатку за кухней (были еще четыре комнаты и общие ванна с туалетом), стоял на холме чуть выше «Эль Буффо». Туда и заглянула на следующий день Райя, чтобы узнать, не найдется ли для нее подработки в обмен за возможность столоваться.
– Кроликов умеете освежевывать? – поинтересовался Вейд. Райя, веган с двадцатилетним стажем, отрицательно замотала головой.
И тем не менее, возвращаясь из деревни в хостел, она каждый день заглядывала к кроликам, которых очень жалела, а потому старалась как-то скрасить их недолгое существование на земле.
И вот в один из своих визитов она узнала про близнецов. В это время Матео сосал грудь Патрисии, а Алиша лежала в ящике, подозрительно похожем на перевернутую кроличью клетку. Работники ресторана, да и сами посетители иногда брали ее на руки, чтобы покормить из бутылочки искусственным молоком. Однажды, когда девочка сильно плакала, кто-то, в надежде успокоить ее, добавил в молоко немного крем-де-менте