– Родители?
Я покачала головой. И просто сказала, что все это случилось давно, давая понять, что больше не хочу об этом распространяться.
– Отца своего я никогда не видела, – прибавила я. – А мама умерла, когда мне было шесть лет.
По крайней мере, я так считала все эти годы.
Том Мартинес ничего не ответил, лишь посмотрел на меня с сочувствием.
– Я тоже рано лишился отца, – сказал он. – Тридцать лет прошло, а все кажется, будто это случилось вчера.
Я могла бы сказать, что прекрасно его понимаю, но промолчала.
Странно, но следующие несколько дней мы много времени проводили вместе – но не так, как это было с другими гостями, когда я на правах хозяйки предлагала им экскурсию или присоединялась к ним за столом во время ужина. Сама не знаю почему, но меня тянуло к этому человеку. Похожее чувство я испытала давным-давно, когда увидела Ленни в художественной галерее. И вот сейчас я с нетерпением ждала, когда Том появится за завтраком – мне нравилось находиться в его компании. А вечером, прежде чем поужинать с ним, я старалась хорошо выглядеть.
Он жил в Квинсе, недалеко от того места, где мы проживали с бабушкой до того, как сменили имена и фамилии. Как я поняла, Том работал на государственной службе, но не стал уточнять, в каком качестве. (Никогда не был женат. Есть кот, которого он на время подкинул соседям. По вторникам играет в покер с коллегами. Любит читать.)
На второй день своего проживания в «Йороне» Том предложил вместе прогуляться. Во время прогулки рассказал, что летом обычно гостил у своей бабушки в Пуэрто-Рико, а когда она умерла, помогал своим двоюродным братьям строить дом. Он не был опытным плотником, но любил что-то делать собственными руками. Потому-то он так впечатлился моими подпорными стенками, где все камни были аккуратно подогнаны друг к другу.
– С удовольствием поработал бы с местными мужчинами, поучился бы у них, – признался мне Том. Вот это да – гостей с подобными пожеланиями у меня точно не было. – Думаю, что в следующей жизни я буду каменщиком, – признался он.
Том много рассказывал о своих племянницах, Кармен и Флоре, дочерях его родной сестры. По воскресеньям он любил водить их в Музей естествознания.
– Жаль, – сказал мне Том, – что не сподобился завести семью и детей.
– Я видел, как отразилась на нашей семье смерть отца, и стал бояться брака. Решил не привязывать к себе никого. Наверное, это глупо, да?
– Когда теряешь близких, начинаешь ужасаться одной только мысли, что сможешь полюбить кого-то еще, – сказала я Тому. Никогда прежде я никому такого не говорила, даже самой себе не признавалась.
Каждый день мы взяли за правило совершать прогулки – к водопаду, или к старой деревенской церкви, или просто на пикник, чтобы выпить немного вина и полакомиться сыром. Том был человеком острого ума, но скромным и не без самоиронии. Любил от души посмеяться. Если к нам на дороге привязывались ребятишки, он легко подхватывал разговор, говорил по-испански бегло. А однажды мы нашли в канаве щенка, очень истощенного. Том забрал его, купил лекарство, еду и всю ночь сторожил его, чтобы тот не умер. Щенок оказался девочкой, и мы назвали ее Селией в честь любимой танцовщицы Тома Селии Крус[188].
Однажды он спросил, как умерла моя мама и долго ли болела перед этим.
– Это был несчастный случай, – объяснила я. Можно сказать, я практически не соврала. Но сказала полуправду.
Том вставал рано. Сквозь сон я слышала на рассвете, как он ныряет в озеро, начиная свой часовой заплыв. Он был хорошим, сильным пловцом и мог подолгу находиться в воде. Вернувшись на берег, Том уходил к себе, чтобы принять душ и надеть кубинскую рубашку с короткими рукавами, таких у него было три. Станно, но я знала не только его гардероб, но и много всего другого о нем. Из нас двоих больше говорила я, чего со мной прежде не бывало, а он – слушал.
Каждое утро мы завтракали вдвоем. Том любил, чтобы в его кофе было побольше сливок и сахара. Когда Мария повторно наполняла его чашку, мне нравилось его почтительное обращение с ней. А когда Элмеру понадобилось сдвинуть с места булыжник, Том с удовольствием взялся ему помочь. Глядя, как мужчины дружно налегают на лом, я отметила, сколько же в моем госте силищи.
Том изучил в «Йороне» каждый уголок. Если возле патио начинал цвести какой-нибудь цветок, он обязательно наклонялся, чтобы понюхать его. Или ползал на коленках, изучая кладку из камней. Одним словом, он был из тех, кто обращает внимание на все.
– Из вас бы получился отличный детектив, – сказала я ему однажды. – Ни одной мелочи не пропустите.
Сначала он сконфузился, а потом рассмеялся от души.
Обычно после завтрака, пока я давала Марии распоряжения насчет меню и обсуждала с Элмером и Луисом, что и где следует подправить и починить, Том отправлялся в деревню. По возвращении он ложился в гамак с книжкой «Любовь во время чумы». Книжка та была ужасно потрепанной – очевидно, Том перечитывал ее не первый раз. Со своего места за рабочим столом, где я разбиралась со счетами и накладными, я тайком наблюдала за ним. Иногда, остановившись на каком-то абзаце, он отрывался от книги и задумчиво глядел на воду. И тогда я гадала, насколько его заинтересовал главный персонаж этого романа Флоринтино Аризо, всю жизнь любивший одну-единственную женщину. Пожалуй, Флоринтино Аризо был самой романтичной фигурой во всей мировой литературе.
Можно сказать, что и я когда-то была одержимым романтиком. Лет в четырнадцать-пятнадцать, когда мы с бабушкой переехали в Покипси, я открыла для себя Леонарда Коэна[189]. Каждый вечер я включала кассетник на самую маленькую громкость, и Коэн нашептывал мне на ушко свои песни. Во второй раз я окунулась в романтику, повстречав Ленни.
Занимаясь своими делами на кухне, Мария не могла не заметить моего необычного интереса к Тому.
– Он хороший человек, – сказала она мне как-то. – У него доброе лицо. И я видела, как он глядит на вас. Словно сердце его распахнуто вам навстречу.
Как-то утром Том сказал мне за завтраком:
– Подумываю тут подняться к вулкану. Что посоветуете?
– Это потребует от вас много сил, – ответила я. – Но, судя по вашим заплывам, легкие у вас хорошо разработаны.
Сказала и сразу пожалела об этом. Теперь он точно знал, что я наблюдаю за ним. А может, я даже хотела, чтобы он узнал об этом.
И тут мне подумалось: а вдруг и Том так же пристально наблюдает за мной? Ведь если так, то он не мог не заметить, что я-то вообще не захожу в озеро. Был в моей жизни короткий, радостный период, когда Паблито помог мне преодолеть боязнь воды и даже научил плавать брассом. Но после его смерти с плаванием было покончено.
Конечно же, Том видел, что я совсем не плаваю, – ведь он замечал все на свете.
– Когда-нибудь поплаваем вместе, – сказал он однажды.
Не было смысла вдаваться в объяснения, почему я не захожу в воду.
– Все может быть, – ответила я и закрыла эту тему.
87. Я так долго этого ждала
Каждую зиму местные гринго устраивали в деревне Фестиваль духовной осознанности, на который съезжались туристы из приозерных деревень и городов, а также из других областей. За все эти годы я так и не побывала на этом фестивале – слишком много там танцевального экстаза и барабанных дробей. Амалия разделяла мое отношение к этому празднеству, но в тот год она поставила музыкальную сценку о здоровом питании, которую должны были исполнять местные детишки в костюмах разных фруктов и овощей. Гарольда уговорили сыграть жирного городского кота, пытающегося заменить все фрукты и овощи сухими и консервированными продуктами. Роль последних доверили детишкам постарше – тем, кто помогал Амалии с ее строительными проектами. Кульминацией сценки был выход на сцену доброй феи, которая спасала фрукты и овощи от истребления, а потом, что довольно нелепо, читала лекцию о чудесных свойствах семян чиа. Фею, разумеется, должна была сыграть Амалия.
Ей не удалось уговорить меня на роль феи чиа, но все же я решила прийти на фестиваль хотя бы ради этой сценки. Я лично знала некоторых задействованных в ней детей: так, Матео с Алишей были Фантой и Сникерсом, старший брат Кларинды – папайей, а Пабло, сын гарпунщика Паблито, – брюссельской капустой. Мне было интересно посмотреть, какие костюмы придумала Амалия, наверняка что-то с огоньком. Да и вообще мне давно было пора развеяться: я так увлеклась Томом, что перестала наведываться в деревню.
– Я бы с радостью присоединился, – сказал мне Том. Но он ждал звонка из дома.
– Ничего страшного, я все равно ненадолго, – ответила я.
Фестиваль должны были проводить в центре Андромеды. Когда я пришла, концерт уже был в самом разгаре. Каких тут только не было музыкантов, и почти все они были англоговорящими, хотя прямо сейчас на сцене звучала песня на примитивном испанском про изменение климата и охрану окружающей среды.
Был во всем этом действе, организованном гринго, один трогательный момент, интрига: местные охотно посещали фестиваль, поскольку это не стоило им ни единой гарса. Наблюдая с тихим изумлением, как какой-нибудь американец ходит по деревне с завязанными глазами, поводя тросточкой (это чтобы достичь просветления), зная про шоколадные церемонии рыжего калифорнийца и экскурсии на вулкан от уроженца Нью-Гемпшира, они оставались снисходительны и благодушны.
Они долго терпели присутствие в деревне трех людей-ящериц, хоть и старались держаться от них подальше. Для них главным было одно – чтобы наша деятельность не представляла никакой угрозы для их женщин и детей. А поскольку все эти концерты, уроки йоги и игры на барабанах не несли в себе никакой опасности, они оставались доброжелательны, хотя, возможно, втайне посмеивались над нами. Опять же, не стоит забывать, что гринго неплохо вкладывались в экономику Эсперансы.
Так что толпа на фестивале собралась пестрая: высокие, загорелые американцы с европейцами и, особняком, несколько любопытствующих местных.