Чарли должен был зайти на сборный пункт, как будто хочет записаться в армию. Кэрол заметила, что неплохо бы для этого постричься – Чарли со своей прической совсем не был похож на человека, собирающегося на войну. Но Чарли напрочь отказался: он четыре года отращивал волосы.
Он зайдет в зал и подложит бомбу, но так, чтобы не пострадали эти дураки новобранцы. Диана не могла взять в толк, как бомба отличит штатных военных от новобранцев, но Чарли был уверен в себе на все сто процентов.
Бомба будет в коричневом пакете, он спрячет ее под стол, а потом, разумеется, даст деру. А находящийся на улице Джамал активирует ее.
– И когда она взорвется, – объяснял он Диане, – гвозди разлетятся по всему залу, неся смерть. Так что на следующий день молодняк по всей Америке сто раз подумает, прежде чем идти на войну.
– Ну а как же те, кто уже прошел набор? – спросила Диана. – Ведь все дело в мобилизации. Правительство забирает на войну черных и бедных, а богатенькие откупаются.
– Ты не понимаешь, – продолжал спорить Чарли, хотя Джамал был на стороне Дианы. – Поверь, мы с Крис несколько часов оттачивали действия на призывном пункте. Я даже немного поизображал майора.
Именно тогда моя мама решила покинуть дом на Восточной Восемьдесят четвертой улице. Она ужасно расстроилась и долго думала, сообщать ли кому надо о подготовке теракта или нет. Но у нее создалось впечатление, что Чарли и остальные (возможно, за исключением Джамала) слишком неопытны для таких дел. Возможно, это был всего лишь повод пожить в хорошем доме, поесть пиццы за чужой счет и покайфовать.
На следующий день Диана побросала вещи в сумку, чтобы забрать меня у бабушки и переехать, например, в Мэн. Устроиться там официанткой, и все будет хорошо.
Проехав полквартала, она вдруг вспомнила, что забыла свои драгоценные пластинки. Пришлось разворачиваться. Ее «жук» был маленьким и юрким, так что маневр был вполне выполним.
Она вошла в дом и направилась через кухню в гостиную, где играл проигрыватель, как вдруг прогремел взрыв. Пол ушел из-под ног, начал обваливаться потолок. Из кухни она увидела окровавленную Кэрол: ее грудь и рука были проткнуты гвоздями. Сила взрыва была такова, что гвозди оказались страшнее пули. Диана подбежала к девушке и увидела, что гвозди вонзились и в ее голову, и в лицо.
Не было никакого смысла спускаться в подвал и проверять Чарли. Исчезли и подвал, и Чарли.
Мимо пронесся Джамал, весь крови, но, кажется, обошлось без гвоздей. С Крис все было гораздо хуже. Она бежала, прижав к животу бархатную подушку, которая уже насквозь пропиталась кровью.
Учитывая такие раны, Диана не представляла, как эти двое умудрились выбраться. Сама она осталась невредима, разве что поцарапалась рукой об осколок вылетевшего оконного стекла.
– И дальше я повела себя совсем уж нелогично, – продолжила рассказывать Диана. – Наверное, из-за шока. Кэрол была мертва, скорее всего и Чарли тоже, а остальные двое вряд ли далеко убегут, – думала я.
Она подошла к проигрывателю, на котором продолжала крутиться пластинка с Нилом Янгом[199].
Диана сняла пластинку и убрала ее в конверт. Затем подняла коробку со своими пластинками и засунула их в сумку-мешок.
Чтобы они влезли, пришлось выбросить все вещи, но она и на это пошла. Можно было бы сказать, что таким образом она хотела сбить полицию и ФБР с толку – ведь и те и другие окажутся тут через считаные минуты. (На улице уже выли сирены.)
Но дело было даже не в полиции. На тот момент Диана даже не думала о том, что до конца жизни не сможет пользоваться своим паспортом или водительским удостоверением. Нет, она просто хотела забрать пластинки – единственное, что осталось от ее прежней жизни.
Кроме пластинок была еще и я, оставленная Дианой во Флашинге с ее матерью, с которой она никогда не ладила.
Никто не заметил Диану, когда она вышла через заднюю дверь, миновав небольшой садик с розовыми кустами, так любовно выращенными матерью Крис. Дом был погублен, остался только этот садик.
С сумкой через плечо она зашагала по улице. В двух кварталах дальше находилось почтовое отделение, где несколькими месяцами позднее будут расклеены фото ее случайных знакомых Джамала и Крис, которые долгие годы будут входить в десятку самых разыскиваемых ФБР преступников. Имя самой Дианы будет отсутствовать по одной лишь простой причине: поскольку в доме были обнаружены ее одежда, паспорт, водительское удостоверение, а рыжий «Фольксваген» так и останется припаркованным на Восточной Восемьдесят четвертой улице, все будут считать ее погибшей.
Тело Кэрол опознали быстро. Что до Чарли, от него ничего не осталось. Он превратился в пыль. Позднее среди развалин на улице будет обнаружен женский мизинец, и все решат, что он принадлежал Диане.
На почте Диана купила коробку и уложила туда свои любимые пластинки. На коробке, рядом с адресом, она напишет мое имя и имя своей матери.
Рассказывая мне всю эту историю, моя мать (Диана? Доон?) таким образом продемонстрировала до удивительного ясный ум и твердую память. Но дело было в том, что она много лет ждала этой встречи и держала все подробности в голове.
– Я хотела представить все так, будто я отослала тебе пластинки до того, как решилась на этот безумный поступок, меня убивший. Попадись более сообразительный детектив, он обязательно обратил бы внимание на штемпель и понял бы, что посылка была отправлена через сорок пять минут после взрыва. Но никто так и не догадался. Все считали меня мертвой, поэтому и не стали разбираться.
Я помню, что было дальше. Как пришла эта посылка. У бабушки не было проигрывателя, и прошли годы, прежде чем я смогла прослушать пластинки – единственное наследство, доставшееся мне от матери. Помню, там был первый альбом Джони Митчелл[200] с ее собственным рисунком на обложке: профиль женщины с разметавшимися волосами, а на заднем плане – заходящее над озером солнце (а может, это был океан), вспархивающие с воды птицы и одинокая лодка. Помню и другие обложки – Джемса Тейлора[201] в простой голубой рубашке, Донована[202], Steeleye Span[203] и, конечно же, все альбомы Джоан Баэс и особенно мамин любимый Volume 2 c балладой «Барбара Аллен».
Я получила от мамы множество альбомов, в том числе Yesterday and Today с оригинальной обложкой, на которой изображен окровавленный пупс. Когда мне было лет пять, Диана показала мне этот альбом и объяснила, что когда-нибудь он будет стоить кучу денег из-за того, как изощрилась звукозаписывающая компания, наклеив поверх оригинальной картинки менее шокирующую. Чтобы свести ее, мама подержала альбом над паром, но по неосторожности не вытащила пластинку, и та покоробилась. Но она не стала ее выбрасывать, сохранила на память.
Очень хорошо помню этот ее рассказ. Когда за несколько лет жизни у тебя набирается горстка воспоминаний, они становятся драгоценными.
Как оказалось, на этом наша общая с ней история не закончилась. И вот, много-много лет спустя мы сидим с ней за столиком у Гарольда, и она признается, что всегда помнила обо мне.
Правда, она ничего не делала, чтобы отыскать меня.
– Сначала я была в полном ужасе, – призналась она. – И еще мне было стыдно. Я прекрасно понимала, что если меня арестуют, то я все равно тебя потеряю. А я не хотела, чтобы ты всю жизнь ездила на свидания к матери-преступнице.
Да, но, по крайней мере, она бы у меня была. И я не считала бы ее погибшей.
– Время шло, и вернуться становилось все сложнее.
Она придумала себе другое имя. Никакой социальной карты, никакой биографии. Чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, приходилось брать работу, не требующую документов. Она убиралась в чужих домах, два года перебивалась с хлеба на воду в штате Орегон, потом занималась сборкой яблок и клубники для одной фермерской семьи.
У этой семьи был сын-инвалид, и моя мать хорошо с ним ладила, потому-то ее и наняли ухаживать за ним. Она прожила в доме этих фермеров около пятнадцати лет, пока сердце Рики – так звали инвалида – не остановилось. Умер он пять лет назад, и моя мать снова оказалась без крыши над головой.
Пару лет назад судьба закинула ее в округ Гумбольдт, на плантацию конопли. Людей там не жалели, и им приходилось работать по шестнадцать-восемнадцать часов, горбясь над столом и перебирая стебли с листьями и отделяя их от семян. Но по меркам моей матери, никогда не работавшей «в белую», деньги платили очень даже неплохие.
– Нас везли туда с мешками на головах, чтобы мы не запомнили дорогу и никому не разболтали, – объясняла мне Диана. – Погрузили как скот и тронулись в путь. Таких людей зовут триммерами. Жили мы в металлических сборных модулях «хижины Квонсет»[204], внутри дышать нечем, и мы набились туда как сельди в бочку.
В основном триммерами работала молодежь, но были и возрастные вроде нее, которые старались держаться вместе.
– Когда по много часов перебираешь листья конопли, начинаешь ловить легкий кайф, – рассказывала мне Диана. – Не так, как при курении, но все же. Словно ты не тут, а где-то там. Впрочем, это мое обычное состояние.
Находясь в бегах все эти долгие годы, Диана научилась не заводить друзей, по крайней мере близких друзей. (Тут я могла бы сказать: О да, как мне это знакомо.) Потому что, если прикипаешь к человеку, хочется с ним пооткровенничать, а Доон не могла себе такого позволить. Зато, ухаживая столько лет за Рики, ей не приходилось врать ему, потому что сам он не мог общаться.
Примерно такая же ситуация была у меня с Уолтером.
На плантации Доон познакомилась с ровесницей, которая приезжала туда каждый год из какой-то деревни в Центральной Америке. Заработанных ею денег хватало на год. Женщина та призналась Доон, что удочерила девочку, которая на период ее отсутствия находится у своих родственников.