– Посмотри, какая красота. Это одна из самых моих любимых ночей, что случаются лишь раз в году.
– Так, минуточку, это надо отпраздновать, – сказал он. – У меня в комнате есть ром.
Он вернулся с бутылкой и двумя бокалами. Все замерло в ночи, и лишь над озером мерцали светлячки, окружая нас своим сиянием.
– Знаешь, как описал бы сегодняшний вечер великий романист? – спросил Том. – Он рассказал бы, как герой обнимает героиню и они стоят глаза в глаза, и звезды светят над ними. Герой так бы и сделал, окажись ты чуточку ближе.
– Что ж, пожалуй.
И он дотронулся до моих волос. Готовясь к ужину, я собрала их в пучок, но часть шпилек уже вылетела.
– Позвольте вас обнять, – сказал он и обнял меня. – Ты что, не читала Маркеса? – спросил он. – Он касается ладонью ее щеки и произносит что-то вроде «я так давно ждал этого момента». А потом целует.
Он больше ничего не говорил. Наверное, светили и светлячки, и звезды, но наше внимание уже переключилось друг на друга.
92. Ночь в «Мартышкиной комнате»
Я никогда прежде не ночевала в «Мартышкиной комнате». Не лежала там голая на домотканых простынях, ощущая их кожей.
Мы вошли. Я присела на кровать. Том зажег свечи и посмотрел на меня. Светила луна. Он был так бережен. А потом стал молча расстегивать свою рубашку.
У него было красивое тело, тело обычного мужчины, а не качка. Тело человека, который много читает. Крепкий, живой человек.
– У меня давно этого не было, – сказала я. – Кажется, я перестала верить в любовь.
– Мы обязательно это обсудим, но позже, – сказал он. – А сейчас давай вместе помолчим.
Он касался меня так, смотрел на меня с такой серьезностью, с какой читал «Любовь во время чумы», или любовался вечерами с пристани на озеро и вулкан, или рассматривал птицу или цветок. Потом, гораздо позже, мы уснули (я потеряла счет времени, но уже запели птицы, приветствуя рассвет). В голове мелькнуло: что подумает Мария, когда войдет на кухню и увидит на пороге мои босоножки и брошенную на стуле шаль… Сколько лет она твердила, как истово молится о том, чтобы я встретила свою любовь. Кажется, молитвы ее были услышаны.
Чуть позднее, выбравшись из объятий спящего Тома, я встала, натянула через голову платье и скрылась у себя в комнате.
Утром я вышла на патио не в семь часов, как обычно, а позже. Том уже поплавал и сидел за столом со своим утренним кофе. Мария разливала по стаканам апельсиновый сок. Увидев меня, она чуть заметно улыбнулась и ушла.
– Я хочу, чтобы ты знал, – сказала я. – То, что случилось, было прекрасно. Но я не надеюсь на… продолжение.
– Это как светлячки? – сказал он. – Всего раз в год? Праздник закончился, и все возвращаются к своим делам – окучивать грядки, собирать хворост или что там еще? Ну а ты продолжишь писать свои прекрасные акварели.
– Я просто не хочу, чтобы ты подумал, будто я… на что-то рассчитываю.
Ну да, ведь он уедет к себе в Нью-Йорк, на государственную службу, в чем бы она ни заключалась. А я, женщина тридевяти лет от роду, буду и дальше управлять своим отелем.
– А что, если я хочу продолжения? – сказал он.
– Каждый из нас живет своей жизнью. Мы совсем друг друга не знаем. Просто у нас случилась…
– …эта прекрасная ночь, – закончил за меня Том и накрыл мою ладонь своей. – Я знаю о тебе гораздо больше, чем ты можешь себе представить. Знаю, что ты заботишься о каждом растении в своем саду, каждый вечер продумываешь, какую включить музыку к ужину. А еще все проговариваешь с Марией – потому-то она и кладет в мой салат съедобные цветы. Ты, как и я, любишь зажигать много свечей. И пусть даже подушки закрывают изголовье моей кровати, тебе важно, чтобы оно было украшено резными мартышками.
– Это не моя заслуга, а прежней владелицы, – сказала я. – Ее звали Лейла.
– И знаешь, что я еще думаю? – спросил он. – У тебя с детства не было постоянного дома. И ты воссоздаешь его через свое искусство во всем.
В итоге мы перестали скрывать от всех свою безумную влюбленность. Если Мария, Луис или Элмер что-то имели против, ну и пусть. После той ночи мы с Томом практически не расставались, проводя ночь иногда в «Мартышкиной комнате» или у меня, но всякий раз не размыкая объятий.
Полагаю, что двое, встретившись и полюбив друг друга в том возрасте, в каком находились мы, испытывают острую потребность как можно больше рассказать о своем прошлом. Ведь оба мы были книгами с сотнями написанных страниц.
Именно так у меня было с Томом – мне хотелось объяснить ему все. Он знал, что в шестилетнем возрасте я осталась без матери (я умолчала о том, что тремя неделями раньше она вдруг объявилась в Эсперансе). Знал, что мои муж и сын погибли в дорожной аварии, – я не позволила себе это скрыть. Все остальное казалось мне маловажным – часть жизни, связанная с бабушкой, художественным колледжем, медицинскими иллюстрациями, с попугаем на подоконнике и моим многолетним кошмаром про мамин мизинец. Учитывая тот факт, что мизинец этот был чей-то еще. Я не стала упоминать и про эпопею с так называемыми друзьями Гасом и Дорой, которые обманом захватили половину моей земли… В любое другое время я озаботилась бы и тем и этим, но сейчас для меня существовал только этот прекрасный человек по имени Том, наше времяпрепровождение, наши ночи любви.
Чувства, которые я испытывала сейчас к нему, очень долго казались мне невозможными. Какое невозможное счастье – будить его по утрам, говорить с ним, не испытывая никакого дискомфорта, равно как и молчать, оставаясь рядом. А когда, скидывая одежду, мы забирались в его или мою постель, весь остальной мир переставал существовать. Были только он и я.
Как-то вечером по обыкновению мы сидели вдвоем на пристани, голова моя покоилась на плече Тома, и он крепко обнимал меня одной рукой. В тот самый момент казалось, что ничего плохого больше не может случиться.
– Я должна кое в чем тебе признаться. Ведь ты до сих пор так и не знаешь обо мне всей правды. А ты имеешь на это право.
– Что бы ты мне ни сказала, это не изменит моего отношения к тебе.
– Но ведь если любишь, нельзя ничего скрывать. Я так поступила с мужем и теперь очень жалею об этом.
– Я тоже хотел бы рассказать тебе кое-что. Что-то очень… трудное.
– Я хотела тебе рассказать, как умерла моя мать. Ты пока не знаешь всей истории, – сказала я.
И тут, странное дело, он затряс головой, словно боялся услышать продолжение. Словно боялся, что правда что-то поменяет между нами. И что я сама потом буду об этом жалеть. Может, он понимал, что в обмен на тяжелую тайну ему придется приоткрыть завесу над собственной. Том не хотел терять меня.
– Давай отложим все трудные моменты на потом, – предложил он. – Неважно, что было в прошлом. Мне хочется быть с тобой здесь и сейчас.
Ну, я и не стала рассказывать, что изначально была Джоан. Не стала рассказывать про всех маминых бойфрендов, про рыжий «Фольксваген», дом на Восточной Восемьдесят четвертой улице и чем это все обернулось. Я все не могла забыть бабушкин голос: «Это наш с тобой секрет. И мы унесем его в могилу».
После того вечера я поджидала удобного момента, чтобы вернуться к нашему разговору, но как-то все не получалось. И я совсем забыла про слова Тома – что он тоже хотел бы поделиться со мной одним секретом.
Наверное, мы были счастливы и без этого, все было просто замечательно, а на остальное нам было плевать.
93. Листок бумаги
Ко мне заглянула Амалия.
– Я была у Гарольда, – сказала она. – Вот, Доон просила передать.
И она вручила мне сложенный лист бумаги.
«Тебе кажется, что я предала тебя, я понимаю, – писала мне Доон неразбрчивыми каракулями. – Но так хочется еще поговорить, хотя бы разок».
Через Амалию я передала для Доон записку: «Приходи завтра днем».
94. Пропавший бумажник
На следующий день за завтраком Том выглядел озабоченным.
– Не хочу тебя расстраивать, – сказал он, – но куда-то подевался мой бумажник.
Много лет назад у меня начали пропадать вещи, и воришкой оказался Элмер. И сейчас я попросила его зайти в мой кабинет. С тех пор как Мирабель отказала ему, а потом, несколько месяцев тому назад, отправилась к бабушке, чтобы вынашивать ребенка, Элмер ходил сам не свой.
– У нашего постояльца Тома пропал бумажник, – сообщила я. – Я не верю, что это ты его украл, но, может, у тебя есть хоть какие-то догадки?
Элмер был просто в ужасе.
– Клянусь здоровьем своей матери – это не я. – Но я найду виновника.
Через пару часов он привел Уолтера. Этому мальчишке, которому я всегда симпатизировала, уже было шестнадцать, совсем большой. Сейчас он смотрел на меня, как Элмер когда-то, готовый провалиться сквозь землю.
– Это я взял бумажник американца, – признался он. – Принес кокосы с бобами для Марии с рынка. Дверь в «Мартышкину комнату» была открыта. Я увидел на комоде бумажник и не удержался. Простите меня.
– Я же всегда доверяла тебе, – сказала я. – Не первый раз с этим сталкиваюсь, но знаю, что плохой поступок может совершить и хороший человек.
Уолтер уже выложил на стол бумажник, его била нервная дрожь.
– Вы были мне вместо матери, – сказал он, еле сдерживая слезы.
– А ты мне был как сын, – ответила я, прибавив, что очень расстроена, но, знаю, что он больше никогда не совершит ничего подобного.
– Ты должен извиниться перед Томом, – сказала я.
Я взяла бумажник и открыла. Деньги были на месте. Но там было кое-что еще.
Полицейский значок Нью-Йоркского департамента.
Как описать свои чувства? Меня словно ударили под дых. Какое предательство. По сравнению с этим поступок Уолтера казался просто детской шалостью. Полицейский значок… Я была буквально раздавлена.
Первый раз в жизни я открылась перед мужчиной, рассказала ему о своей жизни все. Я любила его, думая, что и он любит меня. Но оказывается, что в «Йороне» он просто собирал информацию, связанную со взрывом на Восточной Восемьдесят четвертой улице. Все эти годы он искал меня, но не так, как мужчина ищет свою любовь. Он был просто полицейским, распутывающим преступление.