Офицер Мартинес был одним из первых пуэрториканцев, взятых на работу в нью-йоркскую полицию. Родился он в Сан-Хосе и, вдохновившись фильмом «Вест-сайдская история», в 1963 году переехал в Америку.
«Из всего актерского состава лишь Рита Морена[208] имела пуэрториканское происхождение, – писал Томас. – Это была грустная история, но мой отец бредил Нью-Йорком, полагая, что чем больше в полиции будет работать таких, как он, тем меньше насилия будут творить городские банды. Он поступил в полицейскую академию и учился лучше всех.
Я даже помню, где находился, когда пришел папин напарник, чтобы сообщить маме трагическую новость, – продолжил рассказ Том. – Я уже надел перчатку с логотипом «Янкис» и куртку, сидел на кухне на стульчике и ждал. В тот день я мечтал, что мне повезет на стадионе поймать улетевший с поля мяч. Мама тогда готовила ужин и когда узнала про смерть отца, то совсем забыла про духовку. До сих пор помню запах горелых тостонес».
Мать Тома так и не смогла пережить потерю мужа, а Том – потерю отца, хотя его, как и меня, воспитывала бабушка.
В память об отце Том поступил в полицейскую академию, но не стал патрульным, как он.
«Я работал в убойном отделе, – писал мне Том. – Помнишь, как ты говорила, что из меня получился бы хороший детектив? Так вот – ты попала в точку».
Всю свою жизнь Том переживал, что потерял отца из-за известного нам обоим события. Но очень долго никто не копал глубоко. Виновники погибли. Сообщники, убежавшие с места преступления, были схвачены и отданы под суд.
Затем наука продвинулась вперед, и появились тесты ДНК, по которым стало возможно идентифицировать преступников. Тому стало известно, что фэбээровцы провели генетическую экспертизу женского мизинца, обнаруженного после взрыва на Восточной Восемьдесят четвертой улице. Оказалось, он вовсе не принадлежал Диане Ландерс, а это значило, что она могла выжить и стоит ее искать через ее дочь.
Федералы тоже этим занялись, но именно Том, расследуя дело по выходным, напал на мой след. В одной из старых серий «Коломбо»[209], которые Том смотрел еще в детстве (уверена, что и моя бабушка почерпнула свои идеи именно оттуда) была такая история: скрываясь от полиции, одна женщина обзаводится свидетельством о рождении своей знакомой и ровесницы, на тот момент уже умершей.
И Том потянул за эту ниточку, начал рассуждать: в Квинсе, вскоре после трагедии на Восточной Восемьдесят четвертой улице, умерли сотни ровесниц моей бабушки, а ровесниц дочери Дианы – единицы. Том стал наводить справки об умерших детях и получил на руки три имени. Два мальчика и шестилетняя девочка Ирен.
Через двадцать лет эти имя и фамилия, ставшие моими, всплыли в Сан-Франциско. Том увидел их на афише той самой галереи, где я выставлялась. Он поехал в художественную школу, но ничего не добился. Немного позднее в газете появился некролог о моем муже и сыне, и Том навестил родителей Ленни в Эль-Серрито.
«Они очень тебя любили, – писал Том, – И знай они, что действуют тебе во вред, никогда бы не сказали, где ты. Но я обманул их. Меня пригласили в гостиную, я присел на диванчик, над которым висели фото их сына с внуком и твое фото тоже. Я сказал им, что мы вместе учились в художественном колледже и что я хочу найти тебя, чтобы выразить свои соболезнования и как-то поддержать. Несколькими годами ранее они получили от тебя одно-единственное письмо и очень переживали за тебя. Они показали мне штемпель на конверте. Зацепка так себе, но я взял длительный отпуск и улетел в Центральную Америку».
В Сан-Фелипе он заглянул в один из баров и порасспрашивал завсегдатаев, где стоит поискать американку, желающую скрыться подальше от людских глаз. Седой экспатриант и соотечественник Тома в футболке Greatful Dead не задумываясь назвал Эсперансу.
Сходя на берег Эсперансы, Том представления не имел, туда ли он попал, и тут какой-то человек без руки спросил, кого он ищет. Это был Гас. Том показал Гасу мою фотографию и уже через десять минут стоял возле моей калитки и жал на кнопку звонка.
«Я рассчитывал, что ты расскажешь мне, где находится твоя мать, – писал Том. – Я не исключал даже, что она живет вместе с тобой. На тот момент я был человеком, жаждущим отмщения и не знающим покоя вот уже тридцать лет. Горечь потери камнем лежала на сердце, и я имел твердое намерение схватить женщину, повинную в смерти моего отца.
Но случилось неожиданное. Я влюбился, – писал Том. – И мне больше не хотелось мстить Диане Ландерс – я просто хотел быть с тобой».
Том упомянул, что собирался признаться мне во всем. «Помнишь, как мы сидели вечером на пристани и ты сказала, что хочешь кое в чем признаться? А я ответил, что мне тоже есть что тебе рассказать. Но я не смог, до того боялся потерять тебя.
Тот значок, что ты нашла в моем бумажнике, он был не мой, а отцовский. Я хранил его и всегда носил с собой».
Вернувшись в Нью-Йорк, Том мог бы связаться с ФБР на предмет дела, которое он расследовал на протяжении тридцати лет. Он мог бы рассказать им, что так и не нашел Диану Ландерс, но знает местонахождение ее дочери.
«Но я никому ничего не рассказал, – писал Том. – Решил, что с этим покончено. Горечь от потери отца осталась, но я не мог причинять тебе боль, ты и так настрадалась. А следующей весной я подал в отставку. Сейчас преподаю криминологию в колледже. Я больше не полицейский.
Нет надежды, что ты мне ответишь. Но я должен сказать тебе две вещи. Во-первых, я действительно тебя любил. Не хочу, чтобы ты жила с мыслью, будто я притворялся. Прежде мне казалось, что такой любви, как в романе Габриэля Гарсия Маркеса, не существует. Но, встретив тебя, я понял, что это не художественная выдумка. Как же я понимаю Флоринтино Аризо, любившего женщину безответной любовью на протяжении пятидесяти лет. Ведь и у меня так же».
Почему-то вспомнилась песня, которую пела мне мама. Про умирающего Вильяма с именем любимой на устах. Барбара Аллен.
У Тома была и вторая новость, только очень плохая. Он писал, что хотел бы обнять меня и быть рядом, когда я буду читать эти строки.
Год назад к нему в дом позвонила женщина – худая, с длинными седыми волосами, в пальто на рыбьем меху. «Мое имя должно быть вам известно, – сказала она. – Я одна из тех, кто повинен в гибели вашего отца».
Это была моя мать Диана.
Она призналась, что всю жизнь корила себя за смерть Хосе Мартинеса. Тридцать лет пряталась от правосудия, но сил ее больше нет.
Она сказала, что умирает от рака легких. Сказала, пусть Том отдаст ее в руки ФБР, ей все равно. Она пришла извиниться. Поздно просить прощения у собственной матери или дочери, но, может, хотя бы он простит ее. «Я, конечно, ни на что не рассчитываю, но хочу, чтобы вы знали, как мне жаль».
В тот момент Том Мартинес запросто мог бы позвонить в ФБР. Но он пригласил ее на кухню и налил тарелку супа санкочо[210], такого же, как готовила его мама. Они долго сидели и разговаривали. Она рассказала, как жила все эти годы, как пряталась от властей, а он рассказал, как пытался найти ее и как однажды встретил и полюбил ее дочь.
И он сообщил моей матери кое-что очень для нее важное: что в моем сумбурном детстве было и кое-что прекрасное – как она пела для меня.
Том спросил, знает ли она какие-нибудь песни на испанском. Мама помнила лишь «Гуантанамеру»[211]. Именно ее она и спела для Тома.
«Я вас простил», – сказал Том. Он и не знал до сей минуты, до чего была тяжела ноша, что он носил в своей душе столько лет. Наконец-то пришло избавление.
Я и представить себе не могла, чтобы мою умирающую мать навещал сын того самого полицейского, что погиб в той давней трагедии.
«После стольких лет мне так и не удалось отыскать твою мать, – писал мне Том. – Зато она сама отыскала меня».
К тому времени Диана уже проживала под собственным именем в женском приюте в Бронксе, и каждое воскресенье Том приезжал к ней. А когда она уже не могла обходиться без постороннего ухода, Том помог ей переехать в хоспис. Он умолял, чтобы она позволила ему связаться со мной. Но Диана отказалась.
Она сказала ему: «Она счастлива и без меня, не надо ее трогать». Но взяла с него слово, что после ее смерти он обязательно напишет мне. Возможно, Диана надеялась как-то примирить наши раненные души с той давней трагедией. Надеялась даже (хотя Том и утверждал, что это невозможно), что мы снова будем вместе.
«Твоя мать умерла на той неделе», – писал мне Том. Он взял на себя все хлопоты, связанные с похоронами. И этим своим письмом он выполнял данное Диане обещание. У всей этой истории не было счастливого конца, но, по крайней мере, все мучения закончились. «Я не тщу себя надеждой, – писал Том. – Просто хочу, чтобы ты знала, как все было».
101. Возвращение светлячков
Как оплакивать мать, которую вы едва помните? Тем вечером я зажгла свечи и поставила на проигрыватель старый альбом Джоан Баэс. Я бы даже позвонила Даниэлю, но у меня не было его номера телефона. Как это грустно – терять след дорогих тебе людей, ведь в моей жизни их было так мало. И все же кто-то из них наверняка вспоминал обо мне. Прежде всего – родители Ленни.
Столько же лет прошло… Можно сказать, что я наконец обрела счастье. (Гарсия Маркес описывал нечто подобное: «Можно быть счастливым не только без любви, но даже вопреки ей». Это точно про меня.)
Кто-то позвонил в калитку. Из кухни доносился дробный стук ножа – это Мария шинковала овощи. Отложив письмо Тома, я поднялась по лестнице и открыла калитку. Передо мной стояла незнакомая женщина.
– Простите, что без предупреждения, – сказала она. Женщина была без багажа. Синий бархатный жакет идеально подчеркивал голубизну ее глаз. Ей было где-то под пятьдесят, но она была красива той красотой, которая не зависит от возраста. Я знала похож