– Я не знала, куда ведет эта лестница, я просто хотела…
– И ты попала в пустую комнату.
– Кажется, давным-давно ты говорил, что ты юрист.
– Юрист?
– Да, ты сказал, что работал с правом и законом.
Его взгляд смягчился.
– Ах, Аллис. Ты все запоминаешь. Ничего тебе нельзя говорить.
– Я не собиралась…
– Я привожу в порядок лодочный сарай. Но тебе нельзя смотреть, пока я не закончу. Обещаю, что ты все увидишь.
– Почему нельзя посмотреть сейчас?
– Ты бы разочаровалась, если бы увидела все сейчас.
Он поднялся.
– А не выпить ли нам портвейна?
– Можно.
На полпути в подвал он остановился.
– Аллис.
– Да?
– А ты как, сможешь здесь жить до конца жизни?
– Да. Думаю, да, – ответила я, в шоке от собственных слов. По его лицу скользнула улыбка, и он скрылся в подвале. Я вдруг почувствовала полное спокойствие. Он вернулся с портвейном. Достал из шкафа бокалы и налил нам обоим. Отставив бутылку, он встал у меня за спиной, положив руки мне на плечи, большие, теплые руки на скользкой ткани платья, они лежали спокойно, и он молчал. Потом он взял мои волосы, пропустив их между пальцами несколько раз. Собрал все волосы в руках и начал заплетать косу. Грубые пальцы осторожно дотронулись до моей шеи, он положил косу на мое левое плечо и повернул меня к себе. Посмотрел на меня. Наверное, что-то увидел в моих глазах.
– Не бойся, – сказал он, заключив мое лицо между своих ладоней. Присел на корточки передо мной. – Я не думаю, что ты – она.
– Конечно, – откликнулась я. Тошнотворная скорбь поднялась внутри.
– Это не так, – продолжил он. Наклонившись, Багге мягко поцеловал меня. Провел пальцами по моим волосам, распуская косу, волосы свободно легли на спину. – Ты – Аллис.
Я кивнула.
– Пойдем.
У меня все еще была комната наверху на случай, если я хотела почитать или побыть одна, но спала я у Багге. По ночам в доме было холодно, а в его постели – тепло. Иногда он лежал ко мне спиной, а иногда обнимал меня одной рукой. Я по-прежнему вставала первой и готовила завтрак. Потом выходил он, и мы ели вместе. Затем он надевал ботинки, натягивал свитер через голову и шел в лодочный сарай. А я, пока краснощекая, с мокрым кончиком носа, ходила от дерева к дереву, стряхивая с них мокрый, тяжелый снег, чтобы ветки не сломались под ним, и то же самое с кустами. В саду было мало работы. Я проводила дни за уборкой в сарае, тщательно разбирала и очищала все инструменты, выбрасывала хлам. Я решила принять февраль буквально – этруски назвали его в честь бога подземного царства и очищения. Иногда наступали короткие периоды мягкой погоды, которые быстро сменялись трескучим морозом. Я повесила кормушки для синиц на вишневые деревья у веранды, в ветках было полно маленьких птиц, иногда я часами стояла у окна, наблюдая за ними.
Вот-вот появятся первые признаки весны. Я сорвала ветки с трех деревьев, поставила их в теплую воду, и скоро ветки яблони и вишни расцвели на подоконниках.
Я закончила разбирать вещи Нур и отобрала себе все, что хотела. Всю свою одежду я перенесла в спальню Багге. Остатки я запаковала в коробки, и он отнес их в контейнер за магазином. Я думала о том, могло ли быть все так, как сейчас. Наверное, да. Готовить вкусную еду, читать, проводить время в саду, иногда заниматься любовью. Вечерами мы сидели, каждый в своем кресле, читали и поддерживали огонь в камине в спокойных разговорах о снеге, подснежниках и весне.
Она изучала меня особым взглядом. На долгое время она будто оставила меня в покое. Полки совсем опустели. На прилавке с овощами осталось всего несколько коробок с корнеплодами и парой разбросанных яблок. Приходилось отбирать каждую луковицу перед тем, как положить ее в корзинку. Сколько раз я, приходя домой, замечала плесень на верхнем слое. Она без стыда щурилась на меня повсюду. Скоро можно будет ездить на автобусе в город за покупками, только чтобы избежать этого. Каждую поездку загружать сумки сухими продуктами: бобы, чечевица, крупы и рис, а в будущем сможем жить на подножном корму хотя бы из овощей. Завязать знакомство с местными егерями и покупать у них мясо, а молоко и яйца напрямую у местных крестьян. Каждый день ловить рыбу. Что до меня, так я бы с удовольствием вернулась к обменной торговле, было бы только на что менять продукты.
– Вижу, у вас новое пальто, – сказала она, когда я выложила товары на прилавок. – Вам идет.
Я надела серое зимнее пальто Нур из хорошей шерсти, как я могла упустить это из виду, когда собиралась в магазин.
– Спасибо. Я так понимаю, вы все замечаете, – ответила я.
– Замечаю всякое-разное, понимаете ли.
Ее распущенные пожелтевшие волосы обрамляли розовое лицо, я с трудом держала себя в руках.
– Да, понимаю.
Я взяла сдачу и забрала пакеты.
– Да, и передавайте привет подлецу.
Я остановилась, повернулась посмотреть ей прямо в глаза.
– Что вы сказали?
– Говорю, пальто вам очень к лицу.
Она, не дрогнув, посмотрела на меня и едва заметно улыбнулась.
Я хотела спуститься к нему в сарай, но решила не отвлекать. Подождала до ужина. Когда я рассказала, что произошло, он замер с вилкой у рта. Брови удивленно поднялись, он взял стакан и сделал большой глоток.
– Она сказала еще что-нибудь?
– Нет, только это.
Я не упомянула о том, как она прокомментировала мое пальто. Он ничего не сказал.
– Ну и? – спросила я.
– Не думай об этом, – откликнулся он, взял вилку и продолжил есть.
После обеда я пошла проверить мышеловки. Все двадцать штук, которые я расставила по дому, были пустые. Я взяла карманный фонарик и вышла на улицу. Первые две перед поленницей – пустые, но, приблизившись к сараю, я заметила темные тени в двух других, сердце подскочило. Я поспешила проверить улов, но под свет попала не мышь, а большая синица. «О, нет», – прошептала я и посветила на вторую ловушку: в ней тоже оказалась птица, пригвожденная стальной пружиной. Не зная, что делать, я поднялась и пошла проверять остальные за домом. В двух были синицы, а в третьей я нашла лазоревку. За углом две остались пустыми, а в третьей была снова синица. Наконец я насчитала семь пустых и тринадцать птиц. Все они лежали с широко открытыми черными глазами. Взбудораженная, я пошла в гостиную поискать в книгах, что могло привлечь маленьких птиц в мышеловки.
– Что такое? – спросил Сигурд.
– Во всех мышеловках птицы.
– Не мыши?
– Нет, куча прижатых синиц.
Он опустил книгу на колени.
– Что ты положила в ловушки?
– Свинину.
– Попробуй какие-нибудь сладкие фрукты, мыши это любят.
– Фрукты?
– Или можно повесить в саду большую птичью клетку и посмотреть, не прилетит ли сова. Нет лучше мышеловов, чем совы, тем более что лес кишит ими.
– Думаешь?
– Ты похоронила птиц?
Я потупила взгляд.
– Они все еще в ловушках.
Он опять принялся за книгу.
– Это входит в твои обязанности, – сказал он, строго на меня посмотрев.
Я взяла велосипед и провезла его через лес на шоссе. Прибыв на место, я удивилась: магазин закрыт и погружен в темноту. Я издала триумфальный вздох. Я не куплю никаких фруктов для своих мышеловок, зато я, надеюсь, видела ее орлиный сверлящий взгляд в последний раз. Я развернулась и поехала домой, согнувшись над рогатым рулем, но с прямой спиной, внутренне возбужденная, с чувством восстановленной справедливости. Когда я подъехала, он стоял посреди двора, с топором в руках и небольшой кучей колотых дров за собой.
– Магазин закрыт.
– Что?
– Но у нас есть все необходимое, по крайней мере, на два-три дня. Помочь тебе сложить их?
– Да, конечно.
Я прикатила тележку и начала заполнять ее дровами.
– Ездить туда и делать покупки было ужасно: я никогда не знала, что она скажет на этот раз.
– Да, – откликнулся он. – Хорошо, что ее нет.
Он взял тележку и откатил ее между кучей и мной, я сложила все ровно и компактно. В воздухе витала пара снежных хлопьев, последний снег этой зимы. После этого я занесла в дом охапку дров и затопила камин.
Апрельские утра были еще холодные. После завтрака мы вышли в сад, надев шапки, каждый со своими садовыми ножницами. Он обрезал фруктовые деревья, а я – ягодные кусты. Он обходил их со всех сторон и срезал засохшие ветки одну за другой. После мы все собрали, и я увезла их на тележке. Когда я вернулась, он собирался пройти через лужайку вдоль каменного ограждения к огороду.
Вечером он пил чай на кухне, а я чистила корнеплоды, чтобы запечь их в духовке.
– А что случилось с Хермодом? – спросил он, поставив чашку.
– С Хермодом?
– Помнишь, ты рассказывала про Бальдра? Хермод поскакал к Хель, чтобы предложить ей деньги за выкуп Бальдра. Чтобы забрать его из царства смерти и вернуть в Асгард?
– Хермод, да. У тебя хорошая память.
Я задумалась.
– Он скакал девять ночей в кромешной тьме, – начала я, сев за стол. – Через мост Йаллар, пока не приехал к высокому забору царства Хель. Он пришпорил Слейпнира, и они перепрыгнули забор. Хермод спешился и вошел внутрь. Там он увидел Бальдра, сидящего на высоком стуле.
– Своего брата.
– Да. Хермод рассказал Хель, почему он здесь. Рассказал, как и боги и люди скорбят о Бальдре. Хель сказала, что отпустит его при одном условии: все в мире, и живое и мертвое, будет плакать за Бальдра. Если все это сделают, он вернется. Но если хоть одна-единственная вещь не заплачет, Бальдр останется у нее. Бальдр провожает Хермода и отдает ему кольцо Драупне, чтобы вернуть его Одину в подарок. Хермод скачет домой в Асгард и передает послание Хель, и боги посылают гонцов дальше ко всему, что есть в мире, с вестью о том, что нужно выплакать Бальдра из царства мертвых. Все обещают сделать это. Все, кроме старой великанши, которую гонец богов встречает на пути домой и которая зовется Такк. Когда они попросили ее оплакать Бальдра, она ответила: Такк будет плакать сухими слезами на сожжении Бальдра!