Очень старается автор подвести под свои советы о моде политический базис.
Главка «Вкус развивают» заканчивается словами:
«…даже „пустячки“ — шляпа, туфли, ложка, блюдо, коврик над кроватью, кресло, галстук, лента в косе, зонтик — все они в большей или меньшей степени наши воспитатели».
А рядом с этими «пустячками» — курсивом набранные слова Ф. Энгельса о роли труда, благодаря которому человеческая рука достигла высокой степени совершенства.
Вспоминаются слова Маяковского — о тех, кто хочет «марксистский базис под жакетку подвести».
Ольга Русанова любит по каждому поводу тревожить тени великих.
С неподдельной радостью первооткрывателя она пишет о Льве Толстом:
«Лев Толстой, обладавший тонким чутьем и наблюдательностью художника, умел, оказывается, видеть доступное не каждому глазу». Далее сообщается, что великий писатель, «может, даже сам того не сознавая, подметил интересное физическое явление поляризации».
Перед этим шел разговор о желтом платье в зеленых цветочках с зеленым в полоску жакетом и с клетчатой голубой косынкой, которые выглядят плохо, о гарнитурах — туфлях, перчатках, сумках, гармонирующих с цветом пальто, костюма, платья, о подборе цветов одежды. И тут же — Лев Толстой…
Верная себе. Ольга Русанова рядом помещает и цитату из Ленина — о марксизме, который отнюдь не отбросил ценнейших завоеваний прошлых эпох.
Говоря о блузках из совершенно прозрачного нейлона, Ольга Русанова наставляет своих читательниц:
«Меру и место нужно знать во всем».
Вот именно…
1962
Крепкий засол
Светлана Евсеева — известная поэтесса, бесспорно, талантливая, со своим голосом. С тем большим интересом читаешь ее поэму «Есть где-то неоткрытый кратер» («Неман» №3, 1968).
Я овощ тот, чуть горьковатый.—
Был крепок, видимо, засол…
Намеченное в этих скуповатых, крепкого засола, строчках конкретизируется Лирическая героиня смотрит сама на себя:
Как на сестру, как на мужчину.
На непричастных миражу.
Как будто на чужую спину,
На себя сама гляжу.
Тут что ни слово — сюрприз. Героиня смотрит на себя, как на сестру Что ж, как говорится, вас понял. Но дальше, через запятую, как будто перечисляя сходные вещи, автор пишет — «как на мужчину». Затем к сестре и мужчине прибавляются «непричастные миражу» и чужая спина. Ответить на вопрос: как же смотрит на себя героиня, — невозможно. Но и в банальности ее не упрекнешь.
Рассказав о себе — она аспирантка ветеринарного факультета, — героиня переходит к «нему».
Ты пригласил меня, как в двери.
В любовь.
Поэтесса стремится к оригинальности во всем. Это — ее право. Можно было бы, правда, приглашать в комнату — старо, обычно, а вот в двери — свежо.
Точно так же, когда мы читаем:
Предупредив беду
лихую.
По дороге, может быть,
Заеду в светлую
чайную,
Где любят все
поговорить.
Иной педант начнет доказывать, что правильнее не «чайная», а «чайная». Но ведь «чайная» говорят все, и этого достаточно, чтобы поэтесса рифмовала «чайную» — «лихую».
Начиная описание «его», героиня делает небольшое отступление философского характера. Она высказывает мысль, что разные люди ведут себя по-разному:
Один купается в мороз
И на волне скользит удало,
Другой в опилки словно врос.
Развинчивая удава.
Кое-что неясно. Если купание в мороз — откуда волны? Буря в проруби? И зачем понадобилось врастать в опилки? Разве что для того, чтобы развинтить удава. Кто знает, может быть, действительно так их и развинчивают.
И вот героиня непосредственно переходит к нему, подробно его описывает. Она его очень любит. За что?
За то, что крепкий, золотой,
Схож кожей с белыми грибами…
Не какой-нибудь там мухомор — белый, царь грибов!
А на жаре совсем такой.
Какой Отелло после бани.
Образ шекспировского героя принадлежит к числу вечных спутников человечества. Много было и еще будет самых различных его истолкований, трактовок, интерпретаций. Но можно смело утверждать: сравнение героя с Отелло после бани — такого не было. Как говорится, старики не упомнят.
Ему, схожему с Отелло после бани, с одной стороны, и с белыми грибами — с другой, несет героиня свою любовь, дарит свою женственность.
А надо сказать, что женственность получает в поэме особенно колоритное, образное преломление. В первых строчках она, как мы помним, контрастно сталкивалась с овощем крепкого засола. Теперь героиня восклицает:
И женственностью я богата,
Как деньгами моя страна.
Дальше — новый смысловой портрет, образный изгиб, новый виток ассоциации:
Расширить эту радость нужно.
Продолжить, а не то — беда:
Прокиснет женственность, как лужа.
Где непроточная вода.
Героиня, богатая любовью, молодостью, еще не прокисшей женственностью, признается «ему» в том, что он ей нужен. Но ведь на то и художественное произведение, чтобы не говорить просто: «Ты мне нужен», — а выстраивать целую вереницу сравнений:
Ты нужен мне, как югу север,
Как алфавиту твердый знак.
Ты без меня — обычный плевел,
Со мною ты — обычный злак.
Северу нужен юг — примем этот факт на веру. Не будем подходить к сложному поэтическому образу с нашими грубо житейскими представлениями. Очевидно, нужен — в каком-то особом образном смысле. Может еще показаться непонятным: почему герой, до этого столь восторженно воспеваемый, вдруг обозван обычным плевелом? Не совсем мотивированный перепад. Но и это можно как-то объяснить. Причуда. Поэтический каприз. Чуждая смысловому крохоборству, поэтесса смело устремляется к главному вопросу — что ее влечет к герою и что такое вообще любовь. Все это увенчивается таким образным определением:
Ты у меня один. Вторые —
Чужие, лишние всегда.
Любовь — как ветеринария,
Не массовый падеж скота.
Ты уловил, многострадальный друг-читатель? Конечно же, ты не новичок и многое читал о любви, знаешь, что любовь свободна, мир чаруя, что есть любовь — широкая, как море, ее вместить не могут жизни берега, слышал ты и грубоватое, но неоспоримое: любовь— не картошка. Но поэтесса вносит новый вклад: не только не картошка, но, что особенно важно отметить, не массовый падеж скота. И попробуйте с ней спорить! Начнете доказывать, что нет, любовь именно массовый падеж скота, — сразу окажетесь в дураках. Так что ладно, хорошо, не массовый. Вы положили меня на обе лопатки.
В финале поэмы героиня, как будто спохватившись и вспомнив о некоторых неоспоримых вещах, пишет, что «любовь не все твое богатство» и что никак нельзя ограничиваться той областью, «где один интим».
Я лирику свою допела.
Опасным был бы рецидив.
Иду к труду. И труд — Отелло,
Он так же черен и ревнив.
Так снова возникает шекспировский образ, но на этот раз уже для прославления не любви, а труда.
Закрывая последнюю страницу этой поэмы, столь бесспорной в своем заключительном призыве (ну, кто станет отрицать роль труда — нет таких) и столь непроходимо новаторской по стилю, испытываешь сложное чувство. Как будто действительно проглотил некий «овощ», не совсем ясно какой, но, безусловно, крепкого засола.
1969.
Об уличной бесшабашности курских соловьев
Название нашей рецензии может хоть кого удивить, а между тем мы ничего не придумали. В одной из повестей книги Виктора Мирошенкова «Колхозная площадь», о которой идет речь, читаем:
«Калистрат увлекал перспективами села весело, неугомонно. Как курский соловей, он дразнил своей веселостью, уличной бесшабашностью, пугал проницательностью, крестьянской въедливостью».
Насчет веселости курских соловьев мало что можно сказать, уличная бесшабашность для них, кажется, тоже не характерна, а уж крестьянская въедливость — подавно.
Таких мест, вызывающих озадаченность, в книге «Колхозная площадь» немало.
В повести «Человек играл с солнцем»: «степенно-настырный Алексей Толстой». Во-первых, «настырность» присуща Алексею Толстому не больше, чем бесшабашность курским соловьям. А во-вторых, степенная настырность — нечто уж и вовсе не вообразимое.
Пианист Добровейн сидит в гостиной Горького — «без артистической грациозности и фривольной надменности избалованного славой музыканта». Фривольная надменность… Впрочем, если настырность может быть степенной, почему бы надменности не быть фривольной?
А теперь попробуем разобраться в таком описании. Главная героиня повести «Оля» — жена летчика-космонавта — слышит рев самолетов-истребителей, «…она привыкла к грубому неумолчному звуку, давящему на голову, плечи, вызывающему у многих боль в ушах и звон оконного стекла. На ее молодой организм звук не оказывал пагубного действия, больше того, он как бы ласкал ее. призывал к изысканности, служил немым укором ее лени».
Грубый звук призывает к изысканности… Но мы, подготовленные всем предыдущим, уже не удивляемся — пусть так, автору виднее.
В первой повести, которая называется «Человек играл с солнцем», действуют Лев Толстой, Константин Циолковский, Максим Горький, Константин Федин, Юрий Гагарин…