Заведующий вскинул вверх одну бровь, подумал немного, затем сказал:
— Ах да, вспомнил… Так что вы сделали? Формальности окончены?
— Всё сделано, как вы приказали, эфендим. Я привезла бумаги, которые были затребованы.
— Хорошо, отдайте их старшему секретарю, пусть изучает…
Старший секретарь с засаленым воротом допрашивал меня битых два часа. Он несколько раз перечитывал одни и те же документы, спрашивал у меня что-то такое, чего я никак не могла понять, требовал расписки за мелкие расходы, расписки в получении денег, счета, копии заявлений и так далее и тому подобное. Наконец он заявил, что считает недействительными протоколы деревенского совета старейшин, которые я привезла с собой из Зейнилер.
Отвечая, я всё время путалась, сбивалась. Старший секретарь пренебрежительно кривил губы, словно хотел сказать: «Разве это учительница!» Он чуть не заставил меня разреветься из-за неправильно наклеенной гербовой марки. Он придирался к каждой мелочи. Не помню, сколько лет тому назад какой-то учительнице в Зейнилер дали двести пятьдесят курушей на ремонт школьной крыши. Так вот расписки в получении этих денег не оказалось.
Старший секретарь прямо-таки вскипел:
— Где же счёт, подтверждающий затраты на ремонт? Где расписка? Не найдёшь — пойдёшь под суд!
— Бей-эфенди, — сказала я, — что вы говорите? Я ведь там и полгода не работаю…
Я чуть не плакала, но старший секретарь и знать ничего не хотел.
Наконец он воскликнул:
— Хватит, ханым-эфенди! Я не допущу такого безобразия. У меня нет времени, от ваших дел с ума можно сойти! — и, схватив бумаги, кинулся в кабинет заведующего.
В комнате сидели ещё два секретаря. Один был в чалме, другой — молодой человек, у которого только начали пробиваться усики. Во время моей беседы со старшим секретарём они, казалось, были всецело поглощены работой и не обращали на нас никакого внимания.
Но не успел старший секретарь выйти из канцелярии, как оба чиновника вскочили со своих мест, припали к двери кабинета заведующего и стали подслушивать.
Впрочем, секретари старались напрасно: через две минуты Решит Назым разразился такой громовой бранью, что его можно было услышать не только в соседней комнате, но даже на улице.
Секретарь в чалме радостно похлопал молодого по спине и сказал:
— Да наградит аллах нашего мюдюр-бея. Дай-ка жару этому рогоносцу! Пусть неверный проучит безбожника!
Заведующий выговаривал старшему секретарю:
— Надоел ты мне, милый, надоел! Что это за формализм?! Ты заплесневелый бюрократ. Женщина права. Ведь не может она родить тебе такую стародавнюю расписку!.. Если ты ничего не соображаешь, — ступай отсюда. Иди, можешь убираться куда хочешь. Сам не уйдёшь, я тебя уберу. Живо! Тотчас пиши заявление об отставке. Не напишешь — ты не мужчина!
Я чувствовала себя очень неловко.
— Послушайте, господа, — обратилась я к чиновникам, — кажется, я невольно стала причиной большой неприятности. Может, мне лучше уйти?.. А то разгневанный старший секретарь скажет мне что-нибудь неприятное.
Секретарь в чалме готов был плясать от радости.
— Нет, сестричка, — сказал он, — не придавай этому никакого значения. Так и надо рогоносцу! Наглый пёс на шею сядет, если кто-нибудь ещё более бессовестный изредка не будет воздавать ему по заслугам. Да наградит тебя аллах. После такой взбучки он успокаивается на несколько дней. И сам отдыхает, и мы тоже.
Заведующий за дверью умолк. Чиновники тотчас бросились по своим местам. Секретарь в чалме громко зашептал:
— Хорошая поговорка: «Пусть неверный проучит безбожника…»
В канцелярию вошёл старший секретарь. У него заметно тряслись колени и борода. Не поворачивая головы, он краем глаза взглянул на своих коллег. Те так смиренно и старательно работали, что бюрократ, получивший только что взбучку, успокоился и, бормоча себе под нос, сел на место. Но он ещё долго не мог оправиться, пыхтел, отдувался, наконец тихо заговорил:
— Пятьдесят лет рогоносцу, занимал такие посты, а в делах разумеет меньше нашего сторожа! Сам он завтра уберётся отсюда к чёртовой матери, а гром грянет на наши головы. Так и будет. Наскочит какой-нибудь ревизор, глянет в наши бумаги и тут же скажет: «Ну и типы, ну и ослиные головы! Почему нет расписки на эти двести пятьдесят курушей? Как вы допустили такое безобразие?» Он будет прав, если всех нас загонят на скамью подсудимых. Есть закон о государственной казне. С ним шутки плохи. Клянусь аллахом, если даже мы все околеем, эти деньги вычтут с наших внуков и правнуков.
Секретари подняли головы от конторских книг и с почтительным видом слушали эти проникновенные слова.
Старший секретарь счёл обстановку благоприятной и спросил:
— Слыхали, какую чепуху нёс этот тип?
Секретарь в чалме сделал удивлённое лицо:
— А что такое? Мы слышали какой-то голос… Но к вам ли это относилось?
— Частично ко мне… Пустомеля!
— Не огорчайтесь. Что он понимает в делопроизводстве? Не будь вас, в этом учреждении в три дня все пошло бы прахом…
И это говорил секретарь в чалме, тот самый, который минуту назад, как ребёнок, радовался, слушая, каким оскорблениям подвергается его старший коллега! Господи, что за странные люди!
Но прогнозы секретаря в чалме оказались верными. После полученной взбучки старший секретарь заметно смягчился и успокоился. Он закурил сигару и, попыхивая во все стороны, сказал:
— Эх, и это благодарность людям, которые так преданно служат государству!
Старший секретарь больше не придирался и в один миг принял от меня дела.
Когда я минуту спустя опять вошла в кабинет заведующего, у меня от усталости подкашивались ноги, а в глазах потемнело.
Решит Назым был занят уже другим делом. Под его руководством слуги вытирали в комнате пыль. Он ругал их, заставлял по нескольку раз перевешивать картины на стенах, а сам то и дело поглядывал в ручное зеркальце, поправляя причёску или галстук.
Несколько фраз, которыми заведующий обменялся с пожилым эфенди, по-прежнему сидевшим в углу комнаты, объяснили мне причину столь тщательных приготовлений: в Б… приехал французский журналист Пьер Фор. Вчера на приёме у губернатора Решит Назым познакомился с ним и его женой. По словам заведующего, Пьер Фор был очень интересным человеком, и он надеялся, что журналист обязательно напишет ряд статей под заголовком: «Несколько дней в зелёном Б…».
Решит Назым взволнованно рассказывал:
— Супруги обещали нанести мне визит сегодня в три часа. Я покажу им несколько наших школ. Правда, у нас нет такой школы, которую мы могли бы с гордостью показать европейцу, но мы прибегнем к политическому манёвру. Во всяком случае, я надеюсь, нам удастся вырвать статейку в нашу пользу. Хорошо, что здесь я. Случись это при моём предшественнике, мы бы с головы до ног опозорились в глазах европейцев.
Я продолжала стоять у дверей возле ширмы.
— Ну, что ещё, ханым-эфенди? — спросил меня торопливо заведующий.
— Я сдала все дела. С формальностями покончено, эфендим.
— Отлично. Благодарю вас.
Я стояла и смотрела на него.
— Благодарю вас, вы можете идти.
— Вы собирались распорядиться в отношении меня. Я имею в виду новое назначение.
— Да… Но сейчас у меня нет вакантных мест. При случае мы что-нибудь придумаем. Встаньте на учёт в канцелярии.
Эти слова заведующий произнёс торопливо и резко. Он ждал, чтобы я поскорее ушла.
Вакантное место!
Эту фразу я часто слышала в Стамбуле в министерстве образования. К сожалению, её смысл был мне очень хорошо известен.
Раздраженный тон заведующего пробудил во мне странный протест. Я сделала шаг к двери, намереваясь выйти, но в эту минуту вспомнила про свою Мунисэ, которая ждала меня в гостинице в нашем маленьком номере, забавляясь с крошечным козлёнком.
Да, теперь я была уже не прежней Феридэ. Я была матерью, на которой лежала ответственность за судьбу ребёнка.
И тогда я вернулась опять к столу. Я стояла, опустив голову, как нищенка, просящая милостыню под дождём. В моём голосе звучали страх и мольба.
— Бей-эфенди, я не могу ждать. Мне стыдно говорить, но я стеснена материально. Если вы сейчас же не дадите мне работу…
К горлу подступил ком, глаза наполнились слезами. Как мне было стыдно и горько!
Заведующий всё так же раздражённо и нетерпеливо ответил:
— Я уже сказал вам, ханым: у меня нет вакансий. Правда, в деревушке Чадырлы есть школа… Если хотите, отправляйтесь туда. Но пеняйте потом на себя. Говорят, это ужасное место. Кажется, дети там занимаются в сельской кофейне. Жилья для преподавателя нет. Если вы согласны, я назначу вас туда. Если хотите лучшего места — терпите…
Я молчала.
— Ну, ханым-эфенди, жду вашего ответа…
Я слышала, что деревня Чадырлы во много раз хуже Зейнилер. Но лучше было ехать туда, чем месяцами прозябать в Б… и подвергаться всевозможным оскорблениям.
Я ещё ниже опустила голову и не сказала, а скорее вздохнула:
— Хорошо, я вынуждена согласиться…
Но заведующий не услышал моего ответа. Неожиданно распахнулась дверь, и ворвался возглас: «Идут!»
Решит Назым поспешно застегнул свой долгополый сюртук и выскочил из кабинета. Мне не оставалось ничего другого, как только уйти. У дверей я услышала французскую речь. Говорил заведующий:
— Входите, прошу вас…
На пороге появилась молодая женщина в широком манто. Увидев её лицо, я не могла сдержать возглас удивления. Супругой журналиста оказалась моя старая подруга по пансиону Кристиана Варез.
Когда-то во время каникул Кристиана уехала с родителями во Францию, там вышла замуж за своего кузена, молодого журналиста, и больше в Стамбул не вернулась.
За эти годы она сильно изменилась, превратилась в важную даму.
Услышав мой возглас, Кристиана повернула голову и тотчас узнала меня, хотя моё лицо было закрыто плотной чадрой.
— Чалыкушу! — воскликнула она. — Моя маленькая Чалыкушу! Ты здесь? Ах, какая встреча.