— Ну, ты Шубин, и зануда, — фыркнула Кира и, потянувшись всем телом, скинула сабо и пошевелила уставшими пальцами — сейчас бы в ванну, да с молочком… — Слушай, у меня такая лошадка сейчас появилась… Сказка! Серая в яблоко с белой гривой и белым, длиннющим хвостом. Давай завтра поедем на конюшню, и я тебе ее покажу. Влюбишься сразу же.
Павел смотрел на свою «бывшую» серыми, запавшими глазами и не мог понять почему она еще здесь — из жалости? Тогда почему он не чувствует этой жалости к себе… Когда к нему заходят в палату, он сразу чувствует эту жалость — инвалида надо жалеть, и все жалеют. А она нет. Это что, равнодушие? Или что-то другое… Почему она сидит здесь и болтает всякую чепуху? Разве она имеет на это право? Может, это ее месть ему: приходить и показывать, как она жизнерадостна и счастлива… с другим…
— Ау, Шубин, ты меня слышишь? — Кира повернулась к Павлу и постучала костяшками пальцев по дереву. — Какой торт привезти завтра?
— Ты при-иедешь за-автра? — удивился мужчина, хорошо помня какой завтра день.
— А что к тебе очередь и надо записываться заранее, как в поликлинике? Что-то я здесь никого из гостей не вижу.
Вечернее солнце клонилось к западу, расцвечивая небо пастельными красками и обещая завтра распрекрасный день, и немного полюбовавшись закатом, Кира опять произнесла:
— Кра-со-та! Очнись от спячки, Шубин, посмотри какая вокруг красота!
Подчиняясь, он посмотрел вокруг, но ничего не почувствовал — внутри у него будто все окаменело — только на свою «бывшую» он реагировал по-другому: сердце начинало колотиться быстрее, разгоняя застывшую, тягучую кровь по жилам.
— На-аверно… Ты, пра-авда, при-иедешь? — не поверил Павел — это был их день: ее день рождения — они подали заявление в ЗАГС и поехали к нему, и она стала его женщиной, а он ее первым мужчиной…
— А подарки будут? — сощурившись, поинтересовалась Кира и, заметив, что Павел смотрит на часы, подаренные ей Дмитрием Викторовичем и им, рассмеялась. — Ну, шарики там всякие, цветочки, открыточки… Шарики я люблю — с сердечками, с забавными мордочками — я девчонкам всегда шарики надуваю на день рождения, надуй штучки три — не больше, то я почувствую себя совсем старой. Да, и праздновать мы будем на улице — терпеть не могу вонючие больничные палаты.
Поговорив еще немного о всякой чепухе, Кира засобиралась домой.
Павел наклонился вперед и, заглядывая в лицо «своей бывшей», спросил:
— Ты меня не-енавиди-ишь?
Веселая улыбка медленно сползла с лица Киры.
— Я тебя не ненавижу, я тебя просто не простила.
— Мне-е что, на ко-олени встать?
— Мы поговорим об этом завтра, сейчас я очень устала и хочу домой.
Поднявшись со скамейки, Кира сунула ноги в сабо и не оборачиваясь, пошла к корпусу, и Павлу ничего не оставалось делать, как поехать следом.
Но на полпути она, конечно же, передумала, резко остановилась и обернулась. Коляска чуть не врезалась в нее, и Павлу пришлось вильнуть в сторону, от приложенных усилий на лбу у него выступили капельки пота.
— Су-умасше-едшая, ты что де-елаешь?
— А ты что делаешь? Притворяешься бедненьким и несчастненьким? Чтобы тебя все жалели и плясали под твою дудку? На мою жалость даже не рассчитывай! — с каждым словом Кира распалялась все больше, стараясь все же контролировать свой гнев — тебе нужны эмоции — получи (вот когда тебе сделают операцию, и ты встанет на ноги — вот тогда я и дам волю своему гневу, может быть, и еще одну пощечину отвешу). — Посмотри сколько здесь молодых ребят-инвалидов без рук, без ног лечатся, а ты с руками, с ногами, с хорошими прогнозами на выздоровление, и так разнюнился… Соберись, Шубин! Ты же мужик, фсбешник! Давно бы уже в Германию съездил и на ноги встал! А ты все капризничаешь, как маленький ребенок!
— За-ачем? — развернув коляску, Павел медленно поехал к корпусу.
Но от Киры так просто не сбежишь. Она догнала коляску и повернула ее к себе.
— Как это «зачем?» — чтобы жить, Шубин! Чтобы жить и радоваться жизни! У тебя есть отец, скоро приедет Виктория, вы познакомитесь и подружитесь — о них надо заботиться — ТЫ должен заботиться, а сейчас отец заботится о тебе, пьет горстями таблетки и заботится. Ты взрослый, умный мужик, Шубин, а ведешь себя, как маленький мальчик в кабинете у врача — прячешься под стол от укола с лекарством. Если есть хоть один шанс из тысячи, даже из миллиона один, его надо использовать и встать на ноги.
Но поникший мужчина в коляске не реагировал на ее призывы и увещевания. Он закрылся в своем домике-раковине и продолжал жалеть себя и злиться на всех окружающих, пытавшихся хоть как-то нарушить его добровольное уединение.
Злился на всех кроме Киры!..
Он слушал ее голос, не вникая в смысл ее слов и вспоминал их счастливую молодость, их мечты, их любовь… Он жил ее приходами, терпя боль и считая часы до ее появления, и, только услышав ее голос в холле и увидев ее на пороге своей палаты, начинал жить…
— Ты, что лечиться в Германию не поедешь?
— Не зна-аю… — плечи Павла под мятой рубашкой неопределенно дернулись.
— О, как! Все бегают, суетятся, договариваются, а он не знает!
Кира вдруг отчетливо поняла, что Павел ее не слышит, смотрит на нее и не слышит, вернее, не вникает в смысл ее слов — а она то распинается: «ты мужик или кто?».
…Вспомнился недавний разговор с Инной Валерьевной, сказавшей, что физическое состояние пациента не вызывает у нее нареканий, и она не возражает против поездки в Германию и операции, а вот психологическое состояние пациента резко ухудшилось: появились апатия, раздражительность и не желание идти на контакт — психолог каждый день навещает пациента, но улучшений не отмечено. Еще профессорша говорила о эффекте Флоренс… какой-то там (имя Кира сразу запомнила, потому что одну Галкину кобылу-чистокровку зовут Флоренс), и о каком-то психологическом переносе по Фрейду (что-кто на кого переносит Кира не запомнила, но выходило так, что в голове у Павла что-то переклинило, и свои юношескую влюбленность и счастливые воспоминания из прошлого он перенес на человека нынешнего, завязал всю эту "мешанину" в тугой узел и воспринимает только этого человека, как «целителя-избавителя» от своего недуга) и этим человеком (кто бы сомневался в таком «везении») оказалась Кира, всколыхнувшая в нем старую любовь и ставшая для пациента «светом в окошке» и целью его существования. Вот такую научно-психологическую лекцию прочитала ей профессорша и посоветовала повнимательнее и поласковее общаться с пациентом.
Повнимательнее и поласковее!
А она завела роман с его лучшим другом!
Вот у Шубина крышу и снесло…
«— Срочно надо менять тактику, — улыбнулась Кира, вспоминая Дмитрия Викторовича с его методом «кнута и пряника».
— А и правильно! — беспечно махнула она рукой и поправила русые, волнистые волосы. — К черту больницы, врачей, тренажеры и всякую такую ерунду — правильно, Шубин, оставайся инвалидом. Наймет тебе Дмитрий Викторович санитара поздоровее, навроде Сергея, и будет он тебя на руках из комнаты в комнату носить — ты же теперь у нас худой и легкий… А ты на каком этаже хочешь обосноваться? Ой, ты же на коляске будешь ездить — значит, на первом. Я лично на втором: после тренировок ужасно устаю — хочется в ванну с молоком и спать. Девчонки рвутся на третий: Алиса из-за вида, а Вика за компанию — столько лет в одной комнате прожили, но это мы с ними еще обсудим. Или ты будешь жить в домике для гостей? Там тебе уж точно мешать никто не будет — задернешь шторы, чтобы солнышко не видать и валяйся в кровати хоть целый день. Ты не волнуйся, мы мешать тебе не будем: только на выходные будем приезжать, ну, и на праздники тоже…
— При-иезжать куда? — не понял Павел, постепенно вникая в «болтовню» своей гостьи и осторожно выглядывая из своего домика-раковины.
— Ну, к вам в Синьково. Дмитрий Викторович там дом купил — завтра едем смотреть и обживаться, — пояснила Кира. — Ты что не знал? Может, он тебе сюрприз готовил, а я разболтала…
Нахмурив брови, Павел несколько минут сидел молча, Кира его не торопила: пусть мозгами поработает, может что-то путное надумает.
— Он что-то го-оворил о доме, но я как-то не очень слу-ушал. А вы бу-удете с нами жить?
— Нам, как почетным гостям, разрешено приезжать, когда вздумается, и хозяйничать. Если не веришь спроси у Дмитрия Викторовича. А ты против?
Достав из сумочки телефон, Кира набрала номер и сунула его в руки Шубина. Чтобы не мешать разговору она отошла подальше к беседке и, глядя издалека, как напряжена спина Павла, пыталась догадаться, о чем идет разговор.
Поболтав еще немного и оставив Павла на попечении подошедшего санитара, Кира поцеловала его в щеку, поморщилась и капризно попросила:
— Шубин, побрейся, наконец — трехдневная щетина — это допустимо, а вот недельная… брр. Да, и подстригись — не люблю волосатиков.
23 Среда
Шурик Метелкин сидел в своей старенькой «копейке» недалеко от Ленинградского шоссе и ругал себя последними словами.
— Как я мог так лохануться?! Заснуть на посту! Позор!
Его пухлые пальцы с силой сжимали пластиковую оплетку руля — первое серьезное дело, которое ему поручили, чуть не провалилось, и все из-за того, что он попросту заснул…
Сидя в машине напротив отделения полиции, Шурик писал подробный отчет о проделанной работе — теперь он точно знал, какие фотографии приложит к отчету. Сон навалился столь стремительно, всепоглощающе, что молоденький, неопытный сыщик даже не заметил, что уснул — он продолжал составлять отчет, но только уже во сне. Карандаш выпал из его безвольных пальцев и покатился по резиновому коврику под ноги.
Проснувшись через два часа, Шурик сунулся в полицию и, выяснив, что «гражданку Ч» отпустили, поспешил на дачу. Бросив машину на обочине (на территорию товарищества чужие машины не пропускали без разрешения хозяев участков), он лесом прокрался вдоль сплошного, деревянного забора к нужному дому и заглянул в щель между досок.