Дмитрий Викторович, слушая грандиозные планы Киры, почувствовал запах денег, быстро прикинул во что обойдется ему участие во всем этом строительстве и скромненько предложил:
— А могу я быть вашим спонсором? Только прибыль пополам, такие предложения я делаю очень редко.
Галина и Кира тут же согласились.
Переодевшись, Кира оседлала Дебби и стала показывать ее своим гостям: и так повернет, и так пройдет.
Лошадь и правда была хороша: невысокая, квадратная кобылка серая с белыми «яблоками», с длинными белыми гривой и хвостом, с ярко-синим вальтрапом под седлом, с такими же синими бинтами на четырех ногах. Уздечка была украшена «серебряными» бляшками, тихо позванивающими при движении лошади.
Мужчины смотрели на лошадь по-разному: кто с восхищением, кто с интересом, а кто-то (не будем показывать пальцами, это был Дмитрий Викторович) совершенно равнодушно.
Но это было ровно до тех пор, пока Кира не села в седло — всадница и лошадь слились воедино, и началось завораживающее действие единого организма. Лошадь послушно выполняла фигуры манежной езды и элементы выездки, не сбиваясь с темпа, четко отбивая копытами каждый шаг, плавно переходя с одного аллюра на другой, двигаясь в одном ритме, подчиняясь какой-то своей внутренней музыке движения, четко выполняя все фигуры и элементы заранее подготовленного выступления.
Белогривая кобылка сумела покорить сердца мужчин, и они дружно зааплодировали, когда лошадь и всадница остановились в центре плаца и сделали общий поклон: обе вместе склонили головы в знак окончания выступления и благодарности зрителям.
В эту минуту всадницей восхищались все мужчины, не только те, кто был рядом, но даже и те, которые стояли далеко от плаца, и наблюдали за происходящим в бинокли.
Нет, они восхищались не Кирой-женщиной, они восхищались сказочным образом всадницы-амазонки, которая будоражит ум и рождает мечты, которым вряд ли удастся осуществиться…
36
Ведя Дебби на конюшню, Кира обернулась и помахала всем рукой, счастливая улыбка сияла у нее на лице, в глазах вспыхивали искорки радости — она довольна была собой и Дебби. Но через секунду улыбка исчезла с ее лица — Кира увидела, как Павел побледнел, стал заваливаться на бок и к нему бросились Дмитрий Викторович и Арсен.
Передав лошадь сторожу Михалычу, Кира побежала к гостям.
Павел уже пришел в себя и на все вопросы отца отвечал одно и тоже:
— Все в по-орядке…
— Не надо было ехать… — Дмитрий Викторович попытался пристыдить Киру, но она его не слушала.
— Скорее в госпиталь!
И они с Арсеном быстро покатили коляску с Павлом к микроавтобусу.
Всю дорогу до госпиталя Кира держала Павла за руку, виня себя за ухудшение его состояния — не надо было спешить с поездкой на конюшню, надо было дать ему время привыкнуть, окрепнуть, но ей так хотелось порадовать его, показать другую, не больничную жизнь, вселить в его душу желание жить и стремиться встать на ноги.
Павел кривил губы улыбкой, прилагая неимоверные усилия, чтобы удержать Кирину руку в своей, безумно хотел поцеловать ее руку и мечтал, чтобы эта дорога никогда не кончалась..
— Ты молодец, — похвалила его Кира, глядя на него с долей восхищения — меньше чем за день этот человек проделал огромный путь от уныния и безразличия ко всему и в первую очередь к себе, до борьбы за свое здоровье и саму жизнь. — Я тобой горжусь, Павел!
Через полчаса Инна Валерьевна уже осматривала своего пациента.
— Не вижу причин для паники, — с уверенностью произнесла она, глядя на взволнованные лица «родственников». — Сон для него сейчас лучшее лекарство.
— Что это было? Обморок? — допытывался Дмитрий Викторович. — Почему так произошло? Большие нагрузки или что-то серьезное?
— Возможно, нагрузки, — пожала плечами профессорша, — надо понаблюдать за пациентом, а потом делать выводы, но основываясь на своем опыте, могу предположить, что причиной всему эмоциональный всплеск, а теперь наблюдается спад — пациент снова не хочет ни с кем разговаривать.
— Ничего, заговорит, — Кира была уверена в том, что профессорша ошибается и что обморок Павла всего лишь «кислородное отравление» — посиди, ка, столько дней без свежего воздуха, у любого голова закружится на прогулке. — Мне бы переодеться, — взглянула она на Инну Валерьевну и по привычке сострила: — во что-нибудь не столь ароматно пахнущее.
Профессорша улыбнулась и достала из шкафа запечатанный пакет с пижамой:
— А я все думаю, чем у меня в кабинете пахнет. Надевайте!
— Вот и подарок ко дню рождения, спасибо.
— Кстати, Кира, — Дмитрий Викторович подошел ближе и понизил голос, — у меня для вас есть еще подарок. Вернемся в Синьково я вам его передам.
— Нет, я останусь, — Кира прижала к груди пакет с желтой в белую клеточку пижамой. — В палате большое кресло, подремлю там…
Спорить с решительно настроенной «родственницей» никто не стал.
И, переодевшись, Кира в больничной пижаме и носках осторожно вошла в палату Павла.
Она сразу же увидела на подоконнике в пластмассовом ведерке розы, а под потолком несколько воздушных шаров и улыбнулась.
Павел спал или делал вид, что спал.
По крайней мере, глаза при появлении поздней гостьи он не открыл.
Плотно закрыв дверь палаты, Кира осторожно на носках подошла к окну. Подергала шарики за веревочки, обняла руками пластиковое ведерко и склонилась к цветам.
Пьянящий малиновый аромат маленьких бледно розовых чуть раскрывшихся роз заполнил легкие.
«Ах, что за чудо эти розы!» — невольно шепотом произнесла она и, улыбаясь, поблагодарила: — Спасибо, Павел, мне очень приятно, что вы не забыли о моем дне рождении! Люблю розы
Кира немного подышала упоительным, сладким ароматом цветов и, переставив ведерко с розами на пол к креслу, устроилась в массивном, глубоком кресле с высокой спинкой, блаженно вытянув ноги.
Физическая нагрузка постепенно делала свое дело — все тело ломило после тренировки, и хотелось только одного: принять горячую ванну с молоком, выпить сладкого-пресладкого какао и лечь в кровать под теплое одеяло, но ей пришлось снова мириться с неудобными обстоятельствами, хотя глаза от волнений и усталости закрывались сами собой.
Мысли путались, не желая выстраиваться в четкие, лаконичные «шеренги».
Их нынешние отношения с повзрослевшим «больным» Павлушей Шубиным были сложны и болезненны, с кучей прошлых обид и претензий, но оба, не сговариваясь, закрыли для себя опасную тему прошлых отношений, избегая воспоминаний и разговоров о будущем. О будущем они мечтали отдельно — молча и отстраненно друг от друга. Но снова расстаться, потеряться в переплетении жизненных дорог не хотели — это было бы повторением ужасной ошибки, когда-то уже разлучившей их. У каждого были свои планы на будущее, каждый отводил другому в этой жизни определенную роль, но роли эти разительно отличались одна от другой.
Если бы они не расстались тогда в юности и поженились, то все у них в жизни было бы по-другому: Кира не бросила бы конный спорт — заниматься любимым делом с разбитым сердцем она не смогла: сердце обуглилось и развалилось на части, они растили бы дочь, и работали и отдыхали бы всей семьей… Тогда бы они, возможно, были бы счастливы… Так думала Кира…
«Мечты! Мечты! Где ваша сладость?..»
Но у Судьбы свои причуды!
Судьба развела их на пятнадцать лет и снова свела вместе, но погасшая любовь не вспыхнула вновь, по крайней мере, в сердце Киры она не ожила, хотя долгие годы любовь и тоска по этой любви, переплетаясь с обидой и невосполнимой утратой, жила в самом потаенном уголке ее разбитого сердца.
Но так было до сегодняшнего «открытия» — с этим Павлом Шубиным она не знала, как себя вести.
Кровать скрипнула, и Кира тут же открыла глаза.
— Ты спишь? Вы… нет, ты, — тихо спросила она, едва различая очертания лежащего мужчины.
— Гово-ори мне «ты»…
— Попробую… Инна Валерьевна говорит, что у… тебя эмоциональный стресс, а я думаю — кислородное голодание: сидишь в палате, как сыч, а на улице лето, солнышко…
— Расска-ажи о себе… я тебя со-овсем не знаю.
Кира говорила долго, рассказала о дочерях, что они любят и чем увлекаются, о родителях, о Ларионе и Пончике и, конечно же, о Капитане Флинте, который повторяет целые фразы, смешно копируя прежних хозяев.
— Теперь твоя очередь…
— У меня все про-осто, — хмыкнул Павел, — инсти-итут, рабо-ота, рабо-ота, рабо-ота…
— А друзья? Женщины? — Кира поняла, что ревнует и тут же добавила: — Дмитрий Викторович рассказывал, что чуть ли не всем миром подыскивали тебе невест…
— Заба-авно…
— А как вы думаете… ты думаешь, почему тебе стало хуже?
Но на вопрос Павел не ответил.
— Ты меня ко-огда-ни-ибудь про-остишь? Того… про-ошлого Павла, — тихо спросил он, вспоминая, что там на плацу, видя счастливые глаза «своей бывшей», вдруг ясно понял, что они с матерью тогда сделали с этой молоденькой, влюбленной в него девушкой-спортсменкой: разбили ей сердце и разрушили ее спортивную карьеру — именно от этого осознания ему стало совсем худо… — Своими со-омнени-иями я сло-омал тебе жи-изнь…
— Да, — после небольшой паузы просто согласилась Кира. — Павлуша Шубин разбил мне сердце, а карьеру… видимо, я была не такая уж сильная спортсменка — не сумела собраться, чтобы дальше заниматься любимым делом.
После того, как Кира выплакала на груди у Валентина свою обиду и злость на «коварного обманщика», она, с высоты своих прожитых лет, по-другому взглянула на произошедшее с ними, не снимая, однако, вины с Павла и его матери. Просто она поняла, что ее первая девичья любовь была слишком большой, слишком доверчивой, слишком эмоциональной, сотканной из девичьих грез, восхищения и безграничного доверия. Возможно, она сама наделила своего сероглазого «принца» несуществующими у него качествами, и сама же потом пострадала от этого заблуждения.
— А зачем вам… тебе мое прощение? Ты же стал другим человеком: серьезным, ответственным, властным … — после долгого молчания спросила Кира, глядя в невидимый потолок палаты. — Что от этого измен