Но думала не о том, отменять или не отменять развод из-за появления внебрачного ребенка, а о странностях Судьбы и о «неисповедимых путях Господних».
«— А что, собственно говоря, изменилось? — спрашивала она сама у себя, стараясь рассуждать трезво и отстраненно, как учил Гном в зеленом камзоле. — Разве оттого, что отцом этой несчастной девочки является мой почти уже бывший муж, что-то изменилось? Да, ничего! Анатолий, как был падлецом, так падлецом и остался — жене изменял, любовнице изменял и этой несчастной, беременной женщине тоже изменял. Его даже не образумило существование ребенка на стороне. А девочка? Он переложит заботу и ответственность за нее на чужие, женские плечи и, как раньше, будет оправдывать свое отсутствие дома ответственной работой. Лариске с чужим ребенком он точно не будет нужен: свой ребенок — это, куда ни шло, а к чужому она даже не подойдет. И Анатолий попытается вернуться ко мне, рассчитывая, что я стерплю унижение, и буду заботиться о его дочери ради воссоединения семьи. Только ничего у него не получиться! Пусть ищет другую наивную дурочку, которая поверит его пустым обещаниям! Возможно, он найдет такую, но вот нужна ли ей будет чужая дочь? А жена Константина Александровича будет считать ее собственной дочерью, а это дорогого стоит — у девочки будет любящая мать и отец, решившийся на такой отчаянный поступок во имя любимой женщины…»
Кира печально улыбнулась своим невеселым мыслям и посмотрела на погрустневшего следователя.
— Пусть все останется так, как есть…
— Спасибо, — у Федина будто камень свалился с плеч, — теперь о деле — после услышанных мной угроз, думается, что ваш муж будет обвинять именно вас в смерти сожительницы и ребенка. Лучше вам, Кира Дмитриевна, поговорить об этом с адвокатом — пусть подготовится.
Кира помолчала — пессимистические мысли рождали в душе тоску и уныние — а так хотелось верить в безоблачное будущее новой жизни…
— Но за мной же следит охрана они могут подтвердить, что я никуда не уезжала с дачи всю ночь, а рано утром поехала в парикмахерскую, а потом в Жабкино.
— Для мужа старались — причесочку делали? — поинтересовался следователь.
— Нет, — просто ответила Кира, — для любовника.
— А кто у нас любовник.
— А какая вам разница? Он улетел, но обещал скоро вернуться.
— Не вовремя он улетел, — усмехнулся Федин, — мог бы подтвердить ваше алиби.
— Ну, что поделать — в ту ночь я спала одна, но раз у меня имеется любовник, то отпадает мотив убийства — ревность.
— А раздел имущества?
— Квартира — мое наследство от бабушки, машина — мне подарена, а то, что он утаил от семьи — пусть забирает.
— Я бы вам, Кира Дмитриевна, посоветовал все-таки обратиться к адвокату — дело то серьезное.
Кира согласно покивала головой — следят за ней двадцать четыре часа в сутки, а алиби предоставить не могут — на кой они тогда нужны?
— Давайте я вас довезу до машины, — предложила она, включая зажигание.
Мотор бесшумно заработал, и Кира вновь порадовалась едва различимому звуку.
Плавно тронувшись с места, «Ягуар», как по маслу, покатился по дороге и также плавно затормозил напротив машины Федина.
— Кстати, все хотел спросить: с чем вас должен был поздравить ваш муж? Почти бывший, — поправился Федин, выйдя их машины и заглядывая в открытую дверь.
— Вообще-то, вчера у меня был день рождения.
— Поздравляю! С меня подарок.
— Спасибо.
Старенькая «Нива» долго маялась, ожидая хозяина, и шикарный, сверкающий «Ягуар», остановившись рядом, не прогнал эту маяту, а сделал ее еще тягостнее — к ожиданию прибавилось сознание своей старости и от этого сознания уныние начало растекаться по всем проводкам и трубочкам усталой, замученной машины.
«— Хоть бы помыл меня, — обиженно подумала «Нива», кося круглым глазом на заморского принца».
Но красавец Леопольд даже не заметил вздыхающую замарашку. От этого «Нива» совсем расстроилась и долго-долго не хотела заводиться, мстя хозяину за свой неприглядный вид.
40
Все утро, лежа в кровати и терпя ежедневные процедуры, Павел думал о своем «чудесном сне», как сказала бы «его бывшая», а может быть, после сегодняшней ночи уже не бывшая…
Или это был не сон?
Все происходящее ночью было на грани сна и реальности, в темноте больничной палаты, при свете луны и призраков прошлого.
Были ли реальны ее просьба «стань снова моим единственным…» и их бесконечные, волнующие, многообещающие поцелуи, стоит ли принимать их в серьез, а не минутной, женской слабостью, навеянную тоской по ушедшей любви и желанием хоть на минуту воскресить то упоительное чувство единения тел и душ…
Конечно, Павел думал не такими красивыми словами — так думала бы его «ночная гостья», но смысл его мыслей оставался таким же.
Верить или не верить в случившееся чудо?
Ведь у нее роман…
И она любит Валентна…
Или не любит?
А со мной у нее что?
Роман или все-таки любовь?
Нет, пока рано говорить о любви — пусть этот поцелуй будет первым шагом на пути к ней…
…Последний раз он целовал эту женщину в другой жизни, в той, которая закончилась, когда его машина без тормозов летела в овраг.
Сколько лет прошло после этого несчастного случая? Год? Два? Неужели меньше двух месяцев?
Нет! Целовал он ее не в прошлой, а позапрошлой жизни — прошлая началась сразу же после их расставания: он уехал, а она вышла замуж, сейчас медленно течет настоящая жизнь, а скоро, возможно, начнется новая, будущая — вот сколько жизней человек может прожить за одну отведенную ему жизнь.
Любил ли он эту женщину?.. Об этом он старался не думать. Она была частью его жизни, позапрошлой, прошлой и настоящей — в будущее он предпочитал не заглядывать — и олицетворяла собой оптимизм, веру, стойкость и уверенность, так не хватающих ему сейчас.
Когда ее не было рядом, он замыкался в коконе своей боли и окружающий мир переставал для него существовать — сюда в изолированный, больничный мирок не долетали проблемы большого города, а если и долетали, то решали их отнюдь не пациенты. Здесь шла своя тихая, размеренная жизнь с собственной болью и единоличной борьбой с болезнью, но поскольку болезни, как таковой у Павла не было, и бороться ему было не с чем, то он просто лежал, проживая положенное время.
Бездействие угнетало, расслабляло и, если хотите, развращало — из бойца он постепенно превращался в брюзгу и лентяя. Он злился на себя за это, но ничего поделать с собой не мог — все было к его услугам: медсестры, нянечки и личный медбрат — зачем пытаться что-то сделать самому, напрягаться и прилагать усилия, когда за тебя все готовы сделать другие.
Так было до тех пор, пока в палате не появлялась Кира Чичерина. Вместе с ней в его серое, болезненное существование входила настоящая жизнь: с ее проблемами, запахами, веселым смехом и разговорами ни о чем и обо всем сразу, с новыми, глянцевыми журналами и семейными фотографиями.
Своих интересов и забот у него не было — если не считать ежедневные процедуры, уколы и консультации медицинских светил, поэтому он жил ее жизнью, растворялся в ее заботах, пытался решать ее проблемы и даже поругивал, «как старший по званию». Она выслушивала, спорила и не подчинялась.
Не подчинялась и все тут!
Он уже начал считал ее своей…
А у нее «случился» роман!
Роман с его другом, соратником, сослуживцем, которому он доверял, а тот забрал у него его женщину.
Что мог сделать он, прикованный к инвалидной коляске человек, что-то среднее между мужчиной и овощем?
Набить ему морду? Смешно…
Уволить с работы — подло.
Возможно, это ее шанс быть счастливой… без него!
Он должен был пожелать ей счастья с другим, порадоваться за нее и отойти в сторону, но желать счастья не хотелось, радоваться он не мог — ревность разрывала сердце, а уйти и не видеть ее было равносильно смерти.
Что он мог предложить ей взамен ее счастливой жизни с другим?
Свою любовь? Но она была влюблена в другого…
Свои деньги вместо физической близости? Деньгами ее не купишь…
И вдруг сегодня она сама предложила выход — единственный и правильный: стать "ее единственным мужчиной, без которого она не смогла бы дышать!"
Умным, сильным, заботливым…
Она во всем права, он подчинился своей болезни и позволил сделать из себя капризного, ленивого зануду… кто может полюбить такого?
Она! Она «разглядела» его настоящего и дала им шанс «снова быть вместе»…
«— Я так устала жить без тебя и твоей любви…»
Вспомнилось ее откровение, и сердце его забилось быстрее.
«— Давай, Пашка, борись… за свое здоровье, за свою любовь, за ваше с ней счастье!»
41
Доехав до кольцевой, Кира снова передумала ехать на дачу — у нее возникли проблемы куда серьезнее и важнее, чем сон. Она съехала на обочину и достала из сумочки мобильный телефон.
— Дмитрий Викторович, мне надо с вами посоветоваться, — выпалила она, как только на звонок ответили.
— А где добрый день. Как ваши дела? Как здоровье? — в благодушном настроении поучал владелец загородного «имения».
— Здраст. Как дел? Как здор? — быстро протараторила Кира. — У меня важный разговор, а вы «дела», «здоровье» — вот посадят меня лет на восемь или нет, на двенадцать — она же беременная была — вот тогда спокойненько займетесь своими делами и своим здоровьем.
— Кто там у вас беременный?
— Дед Михалыч и кот Маркиз — тихо проворчала Кира и уже громче продолжила: — У меня серьезный разговор, могу я к вам подъехать?
— У вас опять что-то случилось?
— Как всегда…
— Тогда поезжайте в Синьково — через два часа приедет дизайнер, посмотрит дом, и мы с вами решим в каком стиле…
— Дмитрий Викторович! Я серьезно! Меня посадят за двойное убийство! А вы…
— Спокойно, Кира, без моего ведома и моего желания никто вас никуда не посадит! — усмехнулся Дмитрий Викторович и подозвал к себе Сергея. — Свяжись Иваном Степановичем, пусть возьмет отчеты по Кире… Дмитриевне и подъезжает в Синьково. Слышала, паникерша? Решим мы твою проблему.