анной и любимой, научил доверять и летать… Их время прошло! У нее новая любовь, у него похоже тоже… Тогда зачем грустить? Надо помнить хорошее и жить дальше…
— Спасибо, тебе за все, Валентин, — уже другим тоном, без слез и сожаления произнесла Кира, хотела положить свою руку на руку Валентина и подбодрить его, но убрала, чтобы своим прикосновением не давать мужчине ложных надежд на будущее. — Ты почти идеальный мужчина, и мне было очень хорошо с тобой, мой «милый, славный Ланселот». Ты не виноват ни в чем — это я разрушила наши отношения, но я не считаю себя виноватой — наши легкие отношения без обязательств, клятв и обещаний ни к чему не обязывают, вот я и влюбилась в другого. Не грусти! Тебе пора заводить свою семью: жену, детей, собаку… Ты встретишь свою половинку, и вы будете счастливы вместе, только не надо зацикливаться на наших отношениях — они были прекрасны, но они закончились. Надо идти дальше. Только… только будь осторожнее в выборе спутницы: Инна Валерьевна подозревает, что эта девушка-травница, которая была у тебя дома, могла тебя чем-то опоить… «привороты-отвороты» всякие… девушки разные бывают… Я за тебя волнуюсь.
Кира встала со скамейки и попрощалась:
— До свидания, пусть у тебя все будет хорошо.
— Ты его любишь? — не поднимая головы, спросил Валентин.
И Кира поняла, что он знает о ее отношениях с Шубиным.
— Трудно сказать, — честно ответила Кира, — но он мне очень нравится, и я восхищаюсь его упорством.
— Значит, старая любовь не ржавеет — ты ему все простила и вернулась к нему…
— Нет, ты не понял, — печально улыбнулась Кира, — я никому ничего не прощала и никакой старой любви нет. Я влюбилась в Пал Палыча Шубина — в настоящего Шубина: во взрослого, серьезного, волевого мужика, с седыми висками и серыми, стальными глазами, любящего меня и всеми силами старающегося снова встать в строй.
Валентин в изумлении поднял голову и посмотрел ей в глаза — не шутит ли. Она не шутила.
— Ты влюбилась в инвалида? — жестко уточнил он, не понимая, как можно их сравнивать: молодого, здорового, полного сил и обездвиженного инвалида, на восстановление здоровья которого, в лучшем случае, уйдут годы. — И хочешь связать с ним свою жизнь?
Кира постояла, помолчала, подумала и честно ответила:
— Если Павел наберется смелости и сделает мне официальное предложение руки и сердца, тогда… — засмеялась Кира, — ДА! ДА! ДА! Я хочу стать счастливой… вместе с ним!
Она помахала Валентину рукой и побежала вверх по ступеням.
А Валентин смотрел ей в след, не понимая эту женщину: влюбиться в инвалида-колясочника… и одним махом разрушить все, что у них было…
Странная, непредсказуемая… и удивительная женщина!
Возможно, она, и правда, не для него…
Валентин поднялся и, опустив голову, пошел к выходу — надежды его не оправдались, похоже он упустил свою Жар-птицу и уже навсегда.
95
«— Вот, правда, «ты либо святая, ибо дура», — разведя руками и пожимая плечами, произнес Гном. — Мужик тебе изменил — рога наставил, а она за него волнуется»
«— Отстань, — отмахнулась Кира, поднимаясь по лестнице, — я, и правда, за него волнуюсь»
«— За этого громилу? Да он в два раза больше тебя!»
«— Ничего ты не понимаешь…»
«— А чё тут понимать то?! Жизнь штука простая: то вверх, то вниз, главное, удержаться посередке, что б не штормило. Ты вот не можешь удержаться: то наследство, то нож под ребра, а у Синеглазого твоего все в порядке, есть и будет — толечко с тобой у него волна пошла, да с головой накрыла. Ни чё — выплывет, на солнышке обсушится и дальше пойдет…»
«— По-твоему выходит, что я всех «штормлю»?»
«— Всех, да не всех — кто по середке или по верху умеет держаться, ты толечко покачиваешь — это им, как развлечение на «волнах попрыгать», а вот остальных порой накрывает. Ты чё сама то не замечаешь?»
Кира покачала головой — опять она что-то не так делает в жизни: доставляет людям много хлопот своим… своей…
А что она не так делает?
Она всегда старается помочь людям и сделать, как лучше, а на деле получается, что постоянно «влипает» в какие-нибудь истории…
«— А кто тебя просит совать свой нос в чужие дела? Может, люди не хотят, чтобы ты им помогала. Раньше, как детей учили: «без спроса брать нельзя» — без спроса — не спросив, значит, а ты… Ни одна уважающая себя гадалка или предсказательница ничего делать не станет, пока ее не попросят — человек сам должен попросить о помощи — вот тогда ты и решай помогать ему или нет»
Нечего было возразить Кире, и снова «учитель» был прав — про «волны» она запомнила и пообещала себе держаться по середке…
96
Павел сидел в коляске у окна и смотрел вниз, на сидящих на скамейке Киру и Валентина и ревновал.
Ревновал до ударов сердца в горле, до кипения крови в голове, до того, что красная пелена застилала глаза.
О чем у них шел разговор он догадывался, догадывался и уже не верил в то, что вчера она отдавалась ему, держала его за руку и говорила ему, что у них все хорошо. А сегодня она сидит с другим и держит его под руку и плачет.
То, что она плакала он понял по тому, как вздрагивали ее плечи, и как она потом вытирала слезы ладошками. Ладошками, которые вчера он целовал и считал, что так будет всегда.
Еще вчера она сама предложила не обманывать друг друга, и сама же первая ничего ему не сказала о свидании с другим… Здесь Павел перестал себя накручивать и был вынужден признать, что никакое это не свидание — Валентин зашел к нему на пять минут по работе, а Киру ждал на скамейке больше часа. Ждал, караулил и на что-то надеялся…
Когда Кира встала со скамейки и улыбнулась Валентину, сердце Павла остановилось — сейчас она его обнимет и все… больше не будет в его жизни ее «медовых» глаз, поцелуев в ладошку, запаха ее волос на подушке, быстрых и пылких поцелуев украдкой, обжигающих прикосновений к коже, ее стонов под его руками, не будет надежды на любовь, на будущее…
Но она не обняла Валентина, помахала рукой и убежала. Убежала к нему, а Валентин остался сидеть на скамейке.
Павел еще какое-то время смотрел на сидящего с опущенной головой Валентина, но жалости к нему он не испытывал.
— Упустил ты свое счастье по собственной глупости, парень… теперь не воротишь. Надо было ее сразу замуж звать, колечко на палец надевать, вот тогда бы она от тебя никуда не делась. А так… разве можно удержать в руках «тайфун по имени Кира»… Я пока ее к себе привязать не могу… не имею морального права, а вот когда встану на ноги…
Кира вошла в палату, Павел обернулся и ахнул.
— Это что еще такое? — нахмурился он.
— Бандитская пуля, — попыталась отшутиться Кира, но не получилось, тогда она выдала другую версию: — Хотела войти к Федину в кабинет, а из кабинета мужик вы…
— Не ври, — Павел не на шутку рассердился. — Мы с тобой договорились не врать друг другу.
— Не, не, не, — запротестовала Кира, — это мы про отношения договорились не обманывать друг друга, а в простой жизни врать можно.
— Нет, рассказывай.
Кира прошла по палате села в кресло и насупилась.
— Плохой из тебя хозяин, Шубин, к тебе гости пришли, а ты их не накормил, в баньке не попарил, спать не уложил, а сразу рассказывай!
— Я жду! — Павел даже за руку ее не стал брать, чтобы она почувствовала, что он сердится.
И тут Кира заплакала…
Заплакала просто так, от того, что ноги натерла и любимые сабо на высоком каблуке наденет не скоро; от того, что Шубин на нее почти накричал, а не пожалел, как она того заслуживала; что лето подходит к концу, а у нее нет новых вещей на осень — она же похудела на целых десять килограмм; от того, что зараза-муж, бывший, залил кровью ее любимое платье, и что завтра на скуле расцветет здоровенный синяк, и придется все рассказывать Шубину, а тот обязательно начнет разбираться, и будет всем только хуже; от того, что Павел скоро уедет в Германию, а она останется одна, и он найдет себе там блондинистую немочку и опять ее бросит; оттого, что свекровь ее убила женщину, и скоро все узнают об этом, и дочери будут переживать; от того, что исчезло из палаты ее любимое кресло на колесиках, в котором она так любила спать, а это трясущееся ей совсем не нравится; и она нашла еще тысячу причин, чтобы поплакать пока Павел ее успокаивал, и целовал ей ладошки, и гладил по голове, а она рыдала еще сильнее, уже вспоминая свою бабушку и всех умерших родственников подряд, и тогда Павел сказал, что больше ни о чем ее спрашивать не будет, и она расскажет, что случилось, если сама захочет, и еще, что она может «врать» ему сколько угодно (кроме отношений, конечно), она сразу успокоилась, вытерла ладошками слезы, всхлипнула еще пару раз для достоверности и «потребовала продолжение банкета»…
— Умираю — хочу есть! Давай закажем что-то очень вкусное, откроем бутылку шампанского и отпразднуем чего-нибудь.
— Согла-асен, — Павел взял телефон и растерялся: вкуса «своей нынешней» он не знал. — А что за-аказывать? Что ты хочешь?
— Ну-у, во-первых… — тянула Кира, — салатик из помидорчиков и огурчиков, а во-вторых, куриную грудку, фаршированную сыром и грибами — грибы либо лисички, либо шампиньоны, а в-третьих, мороженку — шоколадно-клубнично-фисташковое. Вот!
— Раньше ты это не любила — осо-обенно белое мясо.
— Раньше я была молодая и ела все, что давали и побольше, а теперь я могу попривередничать… А ты что будешь? Шашлык?
— Да нет, я тоже по-опривередничаю — стейк с жареным картофелем и луком.
— С луком? — Кира удивленно вскинула бровь, — Фу, Шубин, а как же целоваться?
— А мы будем целоваться? — насторожился Павел.
— Это уж как пойдет… — засмеялась Кира. — Ты же обещал мне продолжение…
— Тогда точно без лука.
Когда привезли заказ, Кира спала (вернее, делала вид, что спала) в массажном кресле, накрывшись пледом и подложив под голову маленькую подушечку.
Павел сидел рядом, держа ее руку в своих руках, изредка прикладывая ее руку к своей щеке и целуя ладошку.