Муж миссис Брекет был летчик и автогонщик, прозванный в городе Живчиком, но капиталом, как, со значением кивая головой, любила вспомнить мать, владела "сама". Живчику от нее достались две автомашины да деньги на карманные расходы, и только; что касается прочих людей, миссис Брекет норовила платить им как можно меньше и с бесконечными проволочками. Когда я заговаривал о ее долге с кем-нибудь из других лавочников, тот обыкновенно надевал очки, сверялся с записями в книге, хмыкал и отмалчивался. Отец шутил, бывало" что каждый лавочник в городе пробуждается ранним утром с мыслью о том" сколько за ней числится долга, и рисует себе в мечтах ее богатства. Нетрудно вычислить, как давно она нам не платила, если я скажу, что за нею значилось почти двести тридцать фунтов. А точнее — двести двадцать восемь фунтов, четырнадцать шиллингов, четыре пенса. Век буду помнить эту цифру.
Выписав миссис Брекет счет, я сперва попытался было всучить его Живчику. Он то и дело заезжал к нам; либо в кафе, полюбезничать с подавальщицами, либо к матери в булочную, с просьбой обменять ему чек на наличные. Небольшого роста, сухощавый и прямой, как трость, он был (по слухам) весь в шрамах и рубцах от аварий. Шапка курчавых волос, смоляных и лоснистых, как у цыганенка, и лицо прирожденного сердцееда. Его короткая усмешка сразу обрывалась, левая щека и глаз внезапно подергивались, как от удара хлыстом, — женщин это с ума сводило. Одевался он с шиком и заслужил у моей матери наивысшую похвалу, какой мог удостоиться мужчина. Она называла его "гордецом".
Когда я отдал Живчику счет, он немедленно сунул мне его обратно.
— Будь другом, — сказал он, — подержи у себя до послезавтра. Завтра мне выдают на расходы, не хочется, чтобы добрая фея перед этим отвлекалась — улавливаешь? Ну и отлично! Замечательно! Золотой человек! Бывай! — И, дернув щекой, юркнул в свой длинный белый "бентли". — Сам его привези, — прибавил он, меряя меня взглядом. Я очень высок ростом, и маленькому Живчику пришлось при этом сильно задрать голову. — И дело будет в шляпе.
Живчик не скрывал, что зависит от жены. Все равно его все у нас любили, не считая кой-кого из местной знати.
И вот в четверг, когда закрылась булочная, я оставил кафе на двух подавальщиц — славные девочки, а Рози, черненькая, к тому же писаная красотка, — сел в машину и покатил за город, в имение Хединг-маунт, куда ехать четыре мили. Был июнь месяц, уже убирали сено. Земля в долине стоит своих денег — вы не поверите, за сколько здесь можно продать ферму. Выше по склону, где дубняк, земля худородная, отсюда начинаются угодья, которыми владел старый мистер Лукас, отец миссис Брекет. Он нажил деньги на производстве станков, а когда умер, имение захирело. Я проехал дубовую рощу и свернул на подъездную аллею, которая петляет между низкими каменными оградами и высокими зарослями рододендрона; проезд сквозь них очень узкий, тут сыро, сумрачно. В июне сюда по воскресным дням взбираются парочки полюбоваться цветочной выставкой на склонах холма — вот и сейчас кусты рододендрона на моем пути стояли в цвету. Я гнал к крутому повороту перед выездом к дому и вдруг резко затормозил. Прямо поперек дороги стоял боком серый "бентли" миссис Брекет. Смекнуть бы мне тогда, что это дурной знак.
Бросить машину вот так, где попало, было вполне в духе миссис Брекет. Если на улице образовался затор или нельзя проехать на рыночную площадь, будьте уверены — может, не на все сто процентов, но на девяносто уж точно, — что причиной тому машина миссис Брекет. Сама выйдет, где вздумается, а машину бросит, словно скинет с плеч пальто, в уверенности, что кто-нибудь подхватит. И полиция — ничего. Садясь обратно, улыбнется полицейскому, выгнет бровь, вильнет бедрами, забудет одернуть юбку, которая задралась выше колен — если вечером, то гораздо выше, — и укатит, сделав на прощанье ручкой, а полицейский будет рассыпаться ей вслед в извинениях и сорвет зло на других. А случалось, позеленеет от бешенства, даже страшно смотреть — такая невеличка, казалось бы.
Ступая по газону, я сообразил, что дал маху и проскочил дорогу, которая ведет к дому сзади, — мне бы свернуть на выгоны и выехать вдоль проволочной ограды к ферме и кухне, где жила экономка. Но я так давно тут не был, что забыл про это. Подходя к белой парадной двери, я поддел ботинком женскую туфлю — на очень маленькую ножку. Подобрал ее. Я был уже в двух шагах от двери, как вдруг из дома строевым шагом вышла миссис Брекет, стала на крыльце и отрывисто, как сержант на поверке, рявкнула: — Джимми! — глядя при этом в небо, точно рассчитывала своим окриком вернуть оттуда мужа.
Она была босиком, в синей с белым ковбойке, в затасканных джинсах, коротко стриженная белокурая голова растрепана, рот некрасиво, как у мальчишки, кривился, портя хорошенькое личико. Я подошел ближе, протягивая ей туфлю. На ее окрик никто не отозвался. Тут она заметила меня и уставилась на туфлю.
— Вы кто такой? — спросила она. — Что это у вас? Положите на место.
Едва я собрался ответить, как с другой стороны усадьбы заворчал мотор, и по задней дороге зашуршала, отъезжая, машина. Миссис Брекет навострила уши, развернулась и зашагала обратно в дом, но через две минуты выбежала опять и промчалась мимо меня по газону. Вскочила в машину, дала задний ход — и тут увидела, что ей загораживает проезд мой "универсал". Она засигналила — раз, другой; в ответ где-то залилась лаем собака. Миссис Брекет выскочила из машины и напустилась на меня:
— Чего стал, дубина! Убирай к чертям свой тарантас!
Из ее ротика сыпались словечки, какие слышишь в базарный день на площади, где торгуют скотиной. Я не спеша пошел к "универсалу". Сквозь поток брани было слышно, как уносится первая машина — вероятно, она уже выехала на главную дорогу. Я залез в свой "универсал", и мы, сидя теперь лицом к лицу, злобно уставились друг на друга сквозь ветровые стекла. Я подал назад, все время держа ее в поле зрения, лихо съехал вниз по длинной извилистой аллее и взял круто в сторону. Не скрою, мне хотелось покрасоваться. Я умею вести машину на скорости задним ходом и поставить с точностью до дюйма, где требуется. Мне видно было, как меняется выражение ее лица — она в запальчивости гнала прямо на меня, буквально нос к носу. Проезжая мимо, она бросила мне удивленный взгляд и, по-моему, собиралась что-то крикнуть, едва удержалась. Рот открыла, во всяком случае. Штук шесть коров в холодке под деревьями шарахнулись в сторону и врассыпную затрусили по выгону, а над вязами клочьями черной бумаги закружились вспугнутые грачи.
Я, понимаете ли, на свою беду, угодил к Брекетам в разгар очередного семейного скандала. Эти скандалы славились на всю округу. Муж с женой гонялись друг за другом по дому, из окон летели предметы — одежда, обувь, что подвернется. Наш посыльный видел, как один раз оттуда вылетел наружу портативный радиоприемник, включенный на полную катушку, и, не переставая играть, приземлился под розовым кустом. Прислуга, спасаясь бегством, жаловалась в городе, что терпеть это нет сил. Грызлись Брекеты большей частью из-за денег. В городе болтали, что, когда деревенская девушка, которая служила у них в прислугах, вышла замуж, хозяйка подарила ей на свадьбу будильничек ценой в три шиллинга.
Все скандалы разыгрывались по единой схеме. С подъездной аллеи вылетает машина, Живчик за рулем, а через пять минут, на другой машине, летит вдогонку миссис Брекет, и тогда если тебе мила жизнь, то на дороге в радиусе двадцати миль лучше не показываться. Порой все кончалось тихо-мирно где-нибудь в деревенской пивнушке: миссис Брекет сидит в одном углу, Живчик, белый как мел, — в другом, бренчит ей назло на рояле церковные гимны, покуда она не уступит. Бывало и так, что погоня затягивалась дотемна. Живчик, классный автогонщик, лучше ее водил машину; его жена брала лихостью. Ее ничто не могло остановить — был случай, когда она рванула ему наперерез по дорожке через кладбище. Иногда ей удавалось его догнать, но случалось, что она застревала на дороге из-за собственной скаредности. В гараже Бригга звонил телефон: у миссис Брекет кончилось горючее. Ей жалко было залить в бак больше одного галлона.
— Дай ей бог доброго здоровья, — вздыхал Живчик, если с ним заговаривали про эти гонки. — Всегда можно рассчитывать, что у доброй феи вовремя кончится горючее.
Живчик не жаловал женщин. Да вот беда — его "дай бог доброго здоровья" относилось ко всему женскому полу.
— Ну что, доволен? — сказала мне мать, когда я вернулся домой. Я положил на стол трофейную туфлю.
— Видишь, кое-чем разжился.
Мать посмотрела на туфельку долгим взглядом. Я все же сумел добыть что-то у миссис Брекет, и это слегка умалило ее в глазах моей матери.
— Могла бы, я думаю, одеваться получше, имея такую ножку, — сказала она.
Но самое обидное, что, улучив минуту во время гонки, Живчик наведался к матери и получил в обмен на чек двадцать фунтов.
В июне для нас наступают горячие денечки. В июне народ играет свадьбы. Живчик и миссис Брекет, как видно, опять помирились — по крайней мере я раза два видел, как они проезжали по городу вместе. "Погодите, голубчики, — думал я. — Пусть только кончится эта запарка".
В июле я снова отправился к Брекетам. И со мной Рози, та черненькая из нашего кафе, ей нужно было встретить тетку на узловой станции — это, если ехать через Хединг-маунт, еще примерно четыре мили, — и я обещал подкинуть ее туда после разговора с миссис Брекет. Поднимаемся в гору. Рододендроны кругом отцвели, уже и стручки на них побурели. Лужайка перед домом разомлела на припеке. Покой, тишина.
Я оставил Рози с книжкой в машине и складывал в голове первую фразу, как вдруг увидел, что на другом конце широкого газона, у пруда с карасями, стоит на коленях миссис Брекет. Она оглянулась и тоже увидела меня. Идти к ней через весь газон или ждать? Я решил идти, но она поднялась и сама пошла ко мне. Одеваться могла бы получше, в этом моя мать была права. Сейчас на ней было бумажное аляповатое платье п