Они выпили по кругу, еще раз предложили лодочнику, но тот не реагировал.
— Давай, вставай, хватит притворяться, — сказал Кузьма. — Пойдемте наверх.
Он помог лодочнику подняться и влил ему в рот немного самогонки. Лодочник был в полусознательном состоянии.
— Оставьте меня здесь, — говорил лодочник.
— Да пусть остается, что с ним случится, — согласился Кипеш.
Но все-таки решили помочь ему подняться по крутому склону. Их переговоры сложно пересказать словами, для этого нужно выпить пару бутылок. Козырь пытался свернуть лодку, скрутить в рулон, чтобы забрать себе, но был слишком пьян. Руки не слушались. Оставили ее на берегу.
Самый короткий путь вверх к поселку был самым неудобным, но в обход идти не хотелось. Они все падали на колени, поднимаясь по склону, Кузьма держал и ронял лодочника, тот стонал. Кипеш одной рукой держал фонарик, другой цеплялся за землю, чтобы не улететь назад. Когда они преодолели подъем, Кузьма отпустил лодочника и сам лег на траву. Кипеш тоже улегся отдохнуть и положил перед собой фонарик. Только Козырь стоял, ждал.
Лодочник вдруг немного оклемался и принялся стенать, как баба. Пытался ползти куда-то, проклиная своих обидчиков.
— Да заткните его, — не вставая промычал Кипеш.
Тогда Козырь и нанес решающий удар. За ним бы стоило присматривать, а лучше посадить на цепь. В его голове безумие добралось до черты, тормоза отказали, комбинация последних событий плюс «заткните его» сработали как клавиши компьютера для удара «фаталити». Козырь зарычал и зарядил лодочнику так, что тот покатился по крутому склону, ударяясь о камни и цепляясь одеждой за кусты.
— Вот же блядь! — вскакивая застонал Кузьма, старший брат моей мечты и один из кумиров отрочества.
Слонопотам и его соображения
Момент прикосновения пера ветра. Синдром утят в ванной. Бред. Мы стояли с Ниной возле нашего корпуса после занятий по режиссуре, закончившихся сегодня немного раньше. Я Нину обнял и поцеловал, и она слегка отстранилась, дескать, стесняется. Она младше меня на два года, только школу закончила. И есть в ней что-то детское. А у меня ни разу не было девушки младше меня, когда ты юн, хочется найти постарше. И еще она моя одногруппница. А я уже третий раз учился на первом курсе — на этот раз в университете культуры.
Я собирался идти на встречу выпускников, посмотреть на одноклассников и одноклассниц, что с ними за два с лишним года случилось, с бедными.
— Ты там уж смотри мне, — сказала Нина. — Ни с кем ни-ни. Это она мне подражает. Я ей так все время — такими словами.
— Что ты, Ниночка, — говорю, — любовь моя, и радость, и печаль моя, и крест мой, и рок. Уж не с одноклассницами ведь.
— Ну уж-уж, — и пальчиком так грозит, опять же мне подражая.
Незадолго до этого мы с Симановичем ночевали у нее в общаге. Я сказал ему, когда мы курили в туалете:
— Будешь спать на кровати головой к нашим ногам. Так вот, дергай меня за ногу, как только услышишь, что я вдруг начну приставать к Нине. Понятно? Я буду любить ее любовью светлой и чистой, а посему обязуюсь до первого нашего полового акта побывать в кожвендиспансере.
И, как только я пытался что-нибудь предпринять, дергал он меня за ногу, и ругал я себя за эту просьбу и благодарил.
Потерлись мы немного с Ниной, а она вроде бы хотела, но не совсем. Будто бы не время да не место. Не знаю, была ли она девственницей, я думал, что скорее да, чем нет. И сказал тихонько: «Ладно, давай сделаем это как-нибудь потом», — и она обрадовалась, что я так сказал, и уснула. Но мне уснуть не удалось, штуковина одна такенная мешала. Сделал полезное наблюдение: когда нужно, чтобы эта шняга работала, а она не работает из-за бухла — кажется, что она маленьких-маленьких размеров. А когда не нужно, чтоб она работала, а она, соответственно, работает, кажется, что она могла быть и поменьше. А на следующую ночь мы опять с Симановичем остались в общаге. Этот говночист отвратительно играл на гитаре и пел Нине тупые, но забавные песни о моих похождениях. Потом я один не спал, тупо сидел при тусклом светильнике да смотрел на спящую Нину, зная, что наступит тот момент, когда я перестану видеть ее в таком свете, что-то отключится. С тех пор, как меня бросила Элина, я постоянно влюблялся и всегда ненадолго.
Но Нина была как-то даже нереалистично красива во сне, и ничего больше не надо было, и я смотрел и смотрел на нее, а потом не стал ложиться с ней, чтобы случайно не разбудить. Лег на полу, как монах.
Но, собственно, это — дело прошлое. Вернемся сюда.
Посмотрел, как Нина идет от корпуса к общаге, и пошел в сторону дома. Мне было идти минут тридцать. Денег на проезд не было, потому что я отдал все имеющиеся с утра другу и бывшему однокласснику Мише, чтобы он купил водки.
Но я хорошо прогулялся: было тепло, обычно в октябре гораздо холоднее. Когда пришел к Мише, оказалось, что у нас мало денег. Мы встали возле его подъезда.
— Да сколько они потратили на эту жратву, — разорялся я. — Мы что, будем жрать, что ли, всю ночь?!
— Я не знаю, зачем они накупили столько.
— Да я знаю! Все потому, что все бабы озабочены едой! Они готовы жрать целыми днями. Я это понял еще в школьной столовой!
— Эй вы! Идемте, что там встали?
Это нас звали две наших одноклассницы. Как раз в соседнем Мишиному подъезде пиршество должно было и пройти у одной из них.
— Ну почему мы все должны вас ждать?!
— Идите сюда! Только вас и ждем! Мы же договорились в восемь!
Миша крикнул, что мы задержимся. Они обиделись, особенно одна из них, не знаю, почему. Наверное, потому, что они, несчастные, там готовят эту еду чертову весь день, прибираются, а мы опаздываем уже минут на двадцать. Послали нас в жопу и пошли в квартиру.
Мы с Мишей стояли и стояли. Из класса будет восемь человек, наверное. А может, девять, прикидывали мы. Четыре пацана.
У нас хватало только на три бутылки водки. Там еще было десять литров пива и много жратвы, которая ни мне, ни Мише вообще в жопу не уперлась.
Мы стояли и стояли. Денег не прибавилось, поэтому мы купили эти жалкие пузыри и пошли ко всем.
В принципе, остальные пили мало, и я прикинул, что нам хватит. Не стоит делать рассчеты исходя из своих питейных показателей, и тогда расчеты будут оптимистичней. Сначала было скучно, как я и ожидал.
Да, я вышла замуж, вот колечко. Ребенок, полгода. Была худой, а стала совсем тощей. А я поступил на Режиссуру театра: много нагрузок. Актерское мастерство или режиссура с часу дня до девяти вечера, четыре раза в неделю, но зато интересно. А я поступала сюда же, черт. Не поступила, пошла в училище. Когда мы с Мишей курили, он сказал:
— Не знаю, хоть одноклассниц трахай.
Да, заливай, Миша, — думаю. Максимум наорешь на кого-нибудь здесь и, может, еще отлупишь кого-нибудь на улице, после чего пойдешь без особого энтузиазма подергаешь свою полувялую колбасу дома в одиночестве.
— Миша. Одноклассниц. Это же подло, — ответил я, тем не менее поддерживая игру.
— Да мне уже все равно.
— И с кем ты собрался?
— С любой из них.
— А я знаю, что, скорее всего, у меня получится только с Юлечкой.
Я чувствовал, что так будет. Юля. В моем сознании она лежит как игрушка, стройная матрешка на моей ладони, уже раздетая и даже влажная, пациентка, готовенькая к мясному уколу. Но здесь, в мире людей и мебели, она задорная. Не знает, что я уже предсказал исход вечера. Юля, молодец, активистка, чтоб нам не было скучно, стала веселить нас забавными играми. Сначала вывела всех из комнаты, кроме двоих.
— Заходите один, — сказала чуть позже. Я зашел.
Там, замерев, Павлуша и Лена стояли в позе, будто у них секс.
— Что ты хочешь поменять в этом памятнике? — спросила Юля.
А ничего игра — смешная, наверное. Делай вид, что это интересно, и тебе сегодня дадут. Я решил, что Павлуша должен уткнуться лицом Лене в промежность и схватить ее за зад. Павлуша отошел и засмеялся. До меня дошло.
— Ну, вставай на колени и делай все это сам, — сказала Юля.
И так далее. Потом меня девушка Олеся подержала за промежность через штаны. А потом Юля нацепила на всех нас шарики, приклеила ко лбу кнопки на скотч, разбила на команды и заставила гоняться друг за другом. В таком духе.
Наша команда проиграла. Я вспомнил, что Юля учится на тамаду или еще что-то в этом роде. Режиссура театрализованных представлений, прости меня господи. Такая профессия, ничего не поделать, кому-то приходится в жизни заниматься такими вещами, людей много, а пиздатых дел раз-два и обчелся.
Потом все начали танцевать. Я потанцевал с Юлей, трогал ее за зад. Она одергивала мои руки, но было ясно, что это кокетство, и что ей приятно.
— Ты стала симпатичной, — сказал ей.
— Да я давно уже стала.
— Прости мою невнимательность. Не пойму, куда смотрел.
А голос-то у нее писклявый, как был, так и остался. Но сама, да, взрослеет, становится заманчивой. Или просто я недостаточно искушен в женской красоте.
Я поймал Павлушу, чтобы проверить свою интуицию:
— У тебя же есть презерватив?
— Есть, и что?
— Так я и думал. Дай мне его.
— Не дам.
— Ну, кого ты сегодня собираешься? Неужели собираешься?
— Собираюсь.
— Кого?
— Кого надо, того собираюсь.
Мне казалось, Павлуше нужны были эти презики, как зонт в ясный солнечный день.
— Ну, Павлуша, радость моя, вот что я тебе скажу, помоги мне, — я начал размахивать руками. — Ну, дай ты мне этот вонючий гондон. Помоги моей душе поэтической в минуту трудную. Все равно ведь он пролежит у тебя в кармане твоем, пока срок годности у него не кончится.
Последнее предположение, как я понял по его лицу, я высказал зря. И я пошел по другому, безобидному пути:
— Ну, Павлуша! Дай-дай! Ну, да-а-а-а-ай.
Его это утомило, и он отдал мне презик.
— Ладно, у меня два. На один.
— Ну, Павлуш, мне одного не хватит! Это уж точно!