— Отзови свою свору, Ларк! — промычал он, и я захохотала еще пуще — даже когда он упал на меня сверху и принялся доблестно сражаться с туникой, которая по-прежнему обвивала его голову.
В конце концов я тоже получила пинка от пошедшего вразнос сапога, чудом увернулась от ремня и решила, что пора заканчивать. Я быстренько сочинила отменяющее заклятие, и Тирас разразился потоком брани, когда туника внезапно оставила попытки удушения, а ремень и сапоги шлепнулись на пол как ни в чем не бывало.
Высвободившись, король уперся ладонями в пол по сторонам моего лица. Из обнаженной груди вырывалось тяжелое дыхание, белые волосы почти скрыли глаза. Теперь он всем телом вжимал меня в ковер, не давая ни шелохнуться, ни толком вздохнуть, но, даже полностью обездвиженная, я ощущала себя победительницей. Ты не ранен, муженек?
Его взгляд пылал гневом целых три секунды. После чего вокруг глаз разбежалась сеть морщинок, а губы изогнулись. Тирас рассмеялся вместе со мной, однако не сделал попытки отстраниться.
— Насладилась, да?
От души!
— Скажи-ка, женушка, а есть такое заклинание, чтобы быстро тебя раздеть? — прошептал он, продолжая улыбаться и щекоча дыханием мое лицо.
Я почувствовала, как щеки заливает краска, и закрыла глаза, пытаясь успокоиться, хотя в голову уже пришел стишок, позволяющий раздеть нас обоих.
— Ты выносишь для меня ребенка, — пообещал Тирас снова, и на этот раз веселье в его голосе смешалось с решительностью.
Я распахнула глаза. Его губы скользнули по моим — вверх и вниз, словно кисточка по холсту, — отчего у меня начало покалывать ладони, а внизу живота появилось странное тянущее чувство. Тирас не увеличивал темпа или давления, умудряясь одновременно говорить и целовать меня.
— Ты столько всего можешь — исцелять, убеждать, разрушать, но хочешь, чтобы я поверил, будто ты ничего не чувствуешь. Я знаю, что это не так.
Я многое могу, но ты меня ломаешь.
— Только твои стены, Ларк.
Тирас углубил поцелуй, словно знал, что я прячусь от него там, внутри. У меня поджались пальцы ног, в то время как все тело дернулось ему навстречу, хоть я и отворачивала голову, сопротивляясь уже из чистого упрямства. Тирас переместился ниже и принялся целовать мою шею, не прекращая шептать.
— Я сказал однажды, что ты похожа на лед. И это так… Серебряная, совершенная, сверкающая. И твердая… Ты такая твердая, Ларк. Мне хотелось бы, чтобы ты была иногда мягкой. Чтобы ты меня впустила.
Он просил так обезоруживающе, но я знала, что он говорит не столько об интимной близости, сколько о стенах, за которыми я постоянно от него скрывалась.
Я покачала головой. Если я тебя впущу, от меня ничего не останется. Я и есть этот лед. Холодные неприступные стены. Тирас поцеловал мою грудь и перенес вес на бок, чтобы иметь возможность ласкать меня одной рукой. Я сжала кулаки, пытаясь сдержать разгорающийся под кожей огонь.
— Коснись меня, Ларк, — велел он и игриво укусил мой кулак, побуждая разжать пальцы.
Когда я тебя касаюсь, то перестаю существовать. Тирас застонал и скатился с меня, будто устав от попыток пробиться сквозь стену моей обороны. Затем натянул тунику, вдел ремень в штаны и принялся надевать сапоги.
— Ради всех богов, женщина! Ты не перестаешь существовать. Ты просто меняешься.
Я тоже села, уже тоскуя по его теплу и теряясь в догадках, как дать ему то, что он хочет, но при этом не сдаться. В конце концов я осторожно провела пальцами по его щеке, и Тирас замер, словно мое примирительное прикосновение было последним, чего он ожидал.
Но зачем мне меняться, Тирас? Почему ты так отчаянно хочешь меня сломить?
— Потому что под твоим льдом скрывается огонь, — просто ответил он. — И мне нравится этот огонь.
Я ощущала его напряжение как жар. Он пылал каждую минуту жизни, и эта энергия оплавляла мои границы — одна прозрачная капля за другой. Я помотала головой, с трудом удерживаясь от слез, но мешая ему встать. Нет. Подо льдом только море слов. Тирас замер, пораженный, в одном сапоге.
Ты когда-нибудь задумывался, что это может быть к лучшему? Что я немая. Если я так орудую словами, не произнося ни звука, что случится, когда они вырвутся на волю? Я боюсь себя, Тирас. Для меня это было такое огромное признание, такая колоссальная брешь в моей защите, что я опустила глаза и спрятала лицо в ладонях. Мне требовалось время, чтобы восстановить самообладание. Но Тирас уже оплел пальцами мои запястья и потянул их на себя, заставляя поднять взгляд.
— Ты меня не пугаешь, — прошептал он. — Порой огорчаешь. Выводишь из себя. Но не пугаешь.
Пока.
— И никогда не испугаешь. У тебя добрая суть, леди Дейн. Да, характер не сахар, но сердце доброе.
Он отпустил мои запястья и поднялся на ноги, затягивая ремень. Мне захотелось закричать, схватить его, притянуть обратно. Я была ужасной женой и ужасной королевой. Он собирался подарить мне ребенка, а я устроила из этого эпическое сражение, хотя сама ничего не желала так отчаянно, как зачать с ним наследника.
Тирас?
— Да? — вздохнул он, заправляя тунику в брюки спиной ко мне.
Ты меня поцелуешь? Он обернулся, и уголки его губ тронула почти нежная улыбка.
— Как-то раз ты сказала, что никогда не попросишь о поцелуе.
Я состроила гримасу.
— Тебе нравится, когда я тебя целую?
Да. Улыбка Тираса стала шире, но он не тронулся с места, заставляя меня неуютно ерзать на месте. Просить. Я взглянула на него снизу вверх, признавая свое поражение. Когда ты целуешь меня медленно… и долго… мне легче…
— Впустить меня? — закончил он мысль.
Да. Последнее слово было не более чем вздохом, но я тут же залилась краской. Тирас потянул меня с ковра и обвил руками, баюкая, — точно так, как я и хотела. Я подняла лицо, закрыла глаза и наощупь нашла его губы. И он целовал меня долго-долго.
Глава 24
В ТОТ ВЕЧЕР ТИРАС не превратился в птицу. Ночь словно утягивала его, подтачивая волю, пока сопротивление короля не ослабевало. В полнолуние, под яркими белыми лучами, он сражался дольше, но даже тогда страдал, оставаясь в человеческом обличье, а дневного света уже не хватало, чтобы восстановить его силы. Я могла облегчить его боль и придать выносливости для дальнейшей борьбы, но мои слова и его воля все хуже справлялись с мощью его дара.
Зачастую я просыпалась в одиночестве за много часов до рассвета. Холодная темнота спальни делала отсутствие Тираса еще более тяжелым и удручающим. Моя жизнь превратилась в маятник, который метался между немыслимой радостью и нестерпимым напряжением. Я только и делала, что ждала короля, праздновала его возвращение и вскоре снова его теряла. В отличие от настоящего маятника, этот импульс не затухал, а углублялся с каждым днем. Тирас покидал меня все на дольше, а наши встречи становились реже и короче.
Проснувшись наутро после приемного дня, я увидела на балконе редкую картину — теплые солнечные лучи и орла, замершего на перилах. Я осторожно приблизилась к нему с вытянутой рукой и тоской на сердце, надеясь, что человеческая память возобладает над птичьим сознанием. Орел позволил мне дотронуться до шелковых перьев на своей белой шапочке, после чего скосил глаза в сторону западного леса и, снявшись с перил, расправил крылья. Я осталась беспомощно смотреть ему вслед.
Три дня я ждала возвращения короля. А на рассвете четвертого, когда Тирас так и не появился, отправилась за Келем. Я была намерена разыскать Целительницу, за которой он проследил после суда. Я быстро оделась и причесалась, чтобы ускользнуть из комнаты прежде, чем крепость проснется. Сны ее обитателей источали невесомые слова, которые согревали воздух, и я прислушивалась к ним, пока разматывала тонкую нить напряжения, тянувшуюся за Келем повсюду, куда бы он ни шел. В итоге я обнаружила воина в конюшнях. Казалось, он был почти рад получить от меня задание.
Как выяснил Кель, Целительница жила в маленьком поселении под названием Нивея, которое располагалось на дне обмелевшего древнего моря к западу от Джеру. Тогда после суда Кель отправился за девушкой, следуя за ней на небольшом расстоянии. У западных ворот она смешалась с потоком ремесленников, которые возвращались домой после рабочего дня в городе. Ее скромное жилище было окружено такими же домами мастеров — ювелиров, гончаров и каменотесов, — предпочитавших жить и трудиться вне защиты городских стен.
Мы дождались заката, переоделись в простую одежду и выскользнули за ворота. Мое лицо и волосы скрывала плотная вуаль, а перед нами, балансируя с корзиной на голове, семенил Буджуни. Отвлекающий маневр удался на славу: тролль по-прежнему оставался диковиной для горожан, и мы без труда затерялись на его фоне. Покинуть Джеру было легче, чем вернуться обратно: если бы мы не успели до закрытия ворот, Келю пришлось бы разоблачить себя перед стражей. Впрочем, сейчас нас больше волновало, что Целительница каким-то образом прослышит о нашем приближении и затаится.
— Ее высыпала встречать чуть не вся деревня. А семья вообще была вне себя от радости, — пробормотал Кель, и я расслышала в его голосе тень сожаления. — Если пройдет слух, что королева в Нивее, все сразу подумают худшее.
Его опасения не были беспочвенными. Когда мы добрались до дома Целительницы, гнездившегося среди утесов на изборожденном пещерами дне, воздух вокруг уже звенел от тревоги — почти такой же оглушительной, как вопли вольгар. Нас заметили и узнали. Она знает, что мы здесь. Кель рывком бросился вперед и достиг двери дома как раз в ту секунду, когда через нее попыталась выскользнуть хрупкая фигурка. На пороге завязалась борьба: девушка отчаянно извивалась и брыкалась, пытаясь освободиться. Кель чертыхнулся, когда она проехалась ему длинными ногтями по щеке, и та удвоила усилия.
— Эй, мы с миром! — воскликнул Буджуни, торопливо поднимая пухлые ладошки.
Ты слышишь меня, Целительница?