— Эта жизнь совсем юна, но вы определенно носите под сердцем ребенка, — заявил Соркин с уверенностью.
Тирас взял мою руку и запечатлел поцелуй на ладони — там, где священник смешал нашу кровь несколько месяцев назад. На губах короля трепетала радость, которая тут же передалась мне и пустила глубокие корни в сердце. Шенна и старый Целитель заметили его ликование, и их глаза тоже потеплели, а настороженность ушла.
— Хвала богам, — выдохнул Тирас, словно еще один мост был перейден, еще одна битва выиграна, и радость моя омрачилась.
— Хвала богам, — эхом откликнулся Соркин. — А теперь приступим.
Из задней комнаты к нам вышла седая старуха по имени Гвен, при виде которой у меня невольно открылся рот. Это была та самая женщина, которая обмывала мне ноги у порога храма и велела во что бы то ни стало дождаться короля. Заметив меня, она склонилась в осторожном поклоне, и я почувствовала, как светлеет на сердце от ее улыбки.
— В прошлую нашу встречу ты еще не была королевой.
Я присела в глубоком реверансе.
— В эту нашу встречу ты еще не мать, но скоро ей станешь. — И старуха, обернувшись к Тирасу, поприветствовала его почтительным кивком.
— Как мы можем услужить вам, ваше величество? — поинтересовалась она, хотя я подозревала, что ответ ей уже известен.
— В чем ваш дар, матушка Гвен? — Тирас озвучил этот титул с очевидным почтением.
— Я вижу то, чего другие не видят. Знаю вещи, которых другие не знают. И узнаю в людях их дар, — сказала она спокойно.
Вы Провидица? — перебила я в изумлении. Матушка Гвен улыбнулась, словно мой мысленный голос доставлял ей радость.
— Мои уши уже не так остры, как когда-то, но тебя я слышу превосходно.
Я легко поклонилась. Приятно, когда тебя слышат.
— Я Рассказчица, как и ты, моя королева, — продолжила старуха, отвечая на мой первый вопрос. — Хотя я не могу изменить вещи, которые вижу. Не могу повелевать водой или ветром. Но могу предсказать бурю.
— В чем дар короля, матушка Гвен? — мягко, но настойчиво спросил Соркин, возвращая беседу к главной теме. Ему явно хотелось знать, не солгал ли Тирас.
Старуха склонила голову и несколько секунд пристально разглядывала короля, его золотые глаза и белые волосы.
— Его дар странен, — признала она наконец.
— Разве они все не странные? — вмешался резко Кель.
Женщина лишь улыбнулась и кивнула взбрыкнувшему капитану королевской стражи.
— И вправду, молодой человек. Но ваш дар не исчерпывается способностью менять облик, ваше величество, — заметила она, вновь обращаясь к Тирасу.
Тот вскинул брови и перевел взгляд на меня.
— Ваш дар заключается в силе воли, — сказала матушка Гвен; я могла бы подписаться под каждым ее словом. — Люди подчиняются вам. Уступают вашим желаниям. Даже ваш брат, который не склоняется ни перед кем, немедленно падет ниц, стоит вам попросить его об этом.
Кель фыркнул и выставил перед собой ладонь, словно веля старухе держаться подальше. Та на мгновение закрыла глаза и втянула носом воздух, отчего мне на память сразу пришел Буджуни, — а после одарила Келя снисходительным взглядом.
— Отрицать дар Целителя легче всего, особенно тому, кому привычна война и незнакома любовь. В тебе есть сила, молодой человек, — добавила она мягко, но более не произнесла ни слова, оставив Келя и всех нас толковать ее слова как вздумается.
Весь тот долгий день Одаренные прибывали в дом Шенны маленькими группками, будто тщательно распланировали свое появление. Мы не знали, откуда они приходят, и не спрашивали. Ни один дар не повторял в точности другой — каждый был отличен, каждый уникален. И их демонстрация действительно захватывала дух. Пряхам и Перевертышам было легче всего показать свои способности. Дар Целителей проявлялся, лишь когда представлялась удобная возможность, а предсказания Рассказчиков невозможно было проверить. Будущее еще не наступило, и никто из собравшихся не повелевал словами так, как я.
Мужчина, который был размером с утес и вынужден был пригнуться, заходя в дом, переплел несколько камней в хлеб и угостил всех желающих. Один ребенок обращал хлопок в уголь незаметным движением запястья. Другая женщина превратила меч Келя в веревку, а веревку — в змею. Я в испуге отскочила, чем вызвала смех Пряхи.
— Это не настоящая змея.
Я посмотрела, как она свивается в кольцо на полу, и вопросительно подняла брови: выглядела она очень правдоподобно.
— Я могу превратить один предмет в другой, но не могу одушевить его. Это лишь подобие жизни.
— Что вы имеете в виду? — удивился Тирас.
— Некоторые считают, что вольгары порождены одним Прядильщиком, который попытался переплести грифов в людей. Это невозможно. У вольгар могут быть человеческие части тела, но у них нет человеческих сердец. Нет души или разума, способности рассуждать или любить. Нет добродетели. Лишь голые инстинкты. Это твари, превращенные из других тварей.
— Но грифы — живые существа, — возразил Кель.
Соркин поднял змею и без предупреждения оторвал ей голову. Из чешуйчатого тела показались потрепанные волоски веревки.
— Она не кусается. Не ест. Не спит. У нее нет ни инстинктов, ни внутренностей настоящей змеи. Это все та же веревка, наделенная иллюзией жизни. Человек может стать чудовищем. Но чудовище никогда не станет человеком.
В домике воцарилась тишина, и Тирас на один удар сердца повернул ко мне свои золотые глаза.
— Что делает человека чудовищем? — спросил он тихо, обращаясь к Соркину, но глядя при этом на меня.
— Его выбор.
— Не его дар? — с горечью откликнулся Кель.
— Нет, — покачал головой Соркин. — То, как человек распоряжается своим даром, и есть его истинная мера.
Кель промолчал, и демонстрация продолжилась. Лу, маленькая девочка с зелеными глазами и иссиня-черными волосами, обернулась котенком и принялась возиться у моих ног. Тролль с длинной рыжей бородой стал козлом, который безостановочно блеял и кусал все, что попадалось на глаза. Мальчик по имени Хейзел переродился в жеребенка с тонкими ногами и струящейся гривой, а одна из женщин, мать троих детей, могла превращаться в любое животное по своему желанию.
Они все слышали меня: Пряхи, Перевертыши, Целители и Гвен — единственная, помимо меня, Рассказчица в комнате. Каждому человеку, который отважился обнажить перед нами свой дар, я в ответ сочиняла заклятия, отчего тарелки в тазу вымылись сами, на носке заштопалась дырка, в очаге вспыхнул огонь, а одна незадачливая черепаха даже воспарила под потолок. Собравшиеся с восторгом глазели, хлопали в ладоши и просили еще. Я охотно отвечала их просьбам, надеясь, что этого хватит, чтобы унять страхи и установить между нами доверие. Но Соркин был непреклонен и на исходе дня потребовал доказательств и от короля.
— Мы показали вам свои дары. Покажите теперь и вы, на что способны, — спокойно, но настойчиво попросил старый Целитель.
Я не хочу, чтобы он превращался, — запротестовала я, возвысив свой голос так, чтобы его услышали все присутствующие. Те удивленно воззрились на меня. Ему с каждым разом все тяжелее превращаться обратно, — объяснила я, и воздух, словно пылью, наполнился изумленными шепотками и незаданными вопросами. Я усилием воли отмахнулась от них.
— Ларк, — пробормотал Тирас, и я по одному этому слову поняла, что мои возражения бесполезны. — Я дал слово.
— Возможно, если он переродится, нам будет легче понять причину его боли, — заметила Шенна, протягивая руку к королю.
Соркин тоже приблизился, и Тирас склонил голову, словно принимал от них благословение, а не требование поставить свою жизнь под угрозу. Дед с правнучкой начали напевать на два голоса, но мягкая низкая вибрация, которая исходила от тела Тираса совсем недавно, сменилась теперь пронзительным звоном. Целители попытались воспроизвести ее, растянув ноту. Не прошло и нескольких секунд, как Шенна беспомощно покачала головой, хотя продолжала подпевать вибрации короля, поддерживая и усиливая ее.
Тирас рыкнул, запрокинул голову и взвыл так, словно у него из груди вырывали сердце, — сопротивляясь тяге превращения и все же уступая ей. Казалось, миллионы сверкающих частиц собрались вместе, чтобы взорваться и сложиться по-другому, уничтожить стоящего перед нами человека и воскресить его в ином облике. Белые волосы шелковым капюшоном прильнули к его голове и шее и окончательно скрыли лицо, которого уже не существовало. Перед нами еще таяли очертания мужской фигуры, а по воздуху уже ударили черные, обагренные на концах крылья.
Это было прекрасно и пугающе, торжественно и трагично. Я с трудом подавила желание броситься вперед, в это сияющее облако, чтобы тоже преобразиться и последовать за Тирасом туда, куда он от меня уходил. Шенна и Соркин отшатнулись, словно никогда не видели ничего подобного, и Кель распахнул дверь дома.
В отличие от других Перевертышей — котенка, лошади, козла и женщины, которая без усилий принимала любой облик, — мой король-орел вспорхнул в ясное небо и не вернулся.
Пропал. Слово, уроненное орлом с балконных перил, заставило мое сердце сжаться. Нет. Ты не пропал. Я знаю, кто ты, — утешила я его, оглаживая перья на груди.
Ларк. Над ним воспарило мое имя, и я поняла, что он хочет сказать то же самое. Он знал, кто я. Он по-прежнему оставался Тирасом, и это было едва ли не хуже всего.
— Король просит вас к себе, миледи, — объявила Пия, влетев в мою комнату неделей позже; я оцепенела, и книга, которую я держала в руках, шлепнулась на пол. — Хочет, чтобы вы присутствовали на его встрече с советниками.
Он вернулся? — ошарашенно спросила я, но Пия, конечно, меня не услышала и лишь продолжила хлопотать по хозяйству, словно отлучки и возвращения короля были для нас обеих сущим пустяком. Я сомневалась, что она вообще заметила его отсутствие.
Торопливо приведя себя в порядок, я поспешила по переходам и лестницам к комнате, которую любила в замке больше всего. На этот раз Тирас ждал меня не один, поэтому я загодя успокоила дыхание, выровняла шаг и приняла хладнокровный вид. Впрочем, стоило мне услышать за дверью приглушенные голоса, как сердце подпрыгнуло в предвкушении встречи.