— Он сидел прямо здесь, смотрел на город и клялся, что ни одна живая душа не отнимет у него Джеру. Это был его главный страх. В каждом он видел угрозу.
Поэтому решил устранить всех, кто мог превзойти его силой.
— Да, — пробормотал Тирас. — Именно так.
Ты тоже боишься потерять Джеру. Фраза прозвучала резче, чем мне хотелось бы.
— Но не потому, почему ты думаешь, — ответил король, даже не думая обижаться. — Я не боюсь, что кто-то отнимет у меня Джеру. Я боюсь, что не смогу его защитить.
Некоторое время мы провели в молчании, глядя, как удлиняются и сливаются тени. День подходил к концу. Замковые стены озарились факелами, и окна домов вспыхнули теплым светом, будто на город набросили сияющую сеть.
— Ты знаешь, как он умер, Дарк? — спросил Тирас.
Я вдруг поняла, что нет. Король Золтев отправился к праотцам через три года после убийства моей матери. В ту пору мне было восемь. Буджуни взял мою руку в свои ладошки и объяснил, что король мертв и больше не сможет причинить мне вред. Меня все еще мучили кошмары про него и обагренный в крови меч, так что весть об уходе Золтева стала для всей крепости большим облегчением.
В тот день я отправилась в мамину комнатку на вершине башни и долго перебирала ее вещи. А затем впервые со дня ее смерти попробовала сделать кукол и заставить их танцевать, летать или прыгать. Я думала, что раз злого короля больше нет, то и мне нет нужды молчать. Но мой голос оставался заперт в горле, а марионетки лежали на полу неподвижные и безжизненные — точно как тело матери на камнях двора. Нет. Я не знаю, как он умер.
— Он покончил с собой. Прямо здесь. С ним были Кель и еще несколько членов стражи. Они сказали, что он просто… спрыгнул. Мы так и не нашли тела.
Если убьешь меня, потеряешь душу, а твоего сына отнимут небеса. В памяти неожиданно всплыли мамины слова. Я знала, что Тирас их тоже услышал.
— Ради чего он потерял душу? — прошептал он. — Я никогда не мог понять, зачем он убил себя, если не испытывал ни стыда, ни раскаяния. Все поступки отца, даже его смерть, вызывали чувство вины только у меня.
При чем здесь ты?
— Иногда я думаю, что это мой дар подтолкнул его к самоубийству. — Тирас смотрел на меня не отрываясь. — Я потратил пятнадцать лет, пытаясь стать его полной противоположностью. Добрым королем. Справедливым правителем. Хорошим человеком.
И тебе это удалось. Он покачал головой, по-прежнему не сводя с меня глаз.
— Я похож на отца больше, чем думал. Он причинил тебе боль — я тоже. Увез тебя из дома, использовал твой дар, подчинил волю и вторгся в тело. Ты бесконечно отдавала, а я лишь бесконечно брал, привнося в твою жизнь только тревогу, страх и вынужденную ответственность. Все, чего я хотел, — спасти свою страну. Я говорил себе, что делаю это ради Джеру. Но именно так всегда говорил мой отец, когда делал нечто ужасное.
К горлу подступила желчь — вкус отрицания. Я поднялась и зашагала прочь от Тираса и от обрыва. Мне требовалось подготовиться к тому, к чему он, без сомнения, вел. Но король последовал за мной.
— Ты не должна была полюбить меня, Ларк. Я не дал к этому ни единого повода. И я не должен был полюбить тебя. Но полюбил. И это ужасно.
От изумления я повернулась так резко, что непременно упала бы, если бы Тирас не шел за мной по пятам. Он подхватил меня, снова поставил на ноги и крепко сжал плечи. Лицо короля было напряжено, а вокруг него лучами расходилось отчаяние, словно покрывая воздух рябью. Я рассмеялась. Это был сухой беззвучный смех, от которого у меня заныло в груди. Я в точности знала, о чем говорит Тирас. Это действительно было ужасно. Я смеялась, пока у меня не исказилось лицо и веселье не сменилось скорбью. Но Тирас еще не закончил.
— Каждую секунду, что я провожу в птичьем обличье, я жажду быть человеком. Ради тебя. Ради себя. Ради ребенка, которого так хочу увидеть. Не ради Джеру. Ради нас троих. Ты сказала, я выбрал тебя, потому что ты мне полезна. И это правда. Но знай, Дарк, — голос Тираса надломился, но он даже не сделал паузы, — я любил тебя каждую минуту каждого дня, что мы провели вместе, и буду любить, пока не умру. Птицей, человеком или королем — я люблю тебя, и этого ничто не изменит.
Поцелуи, которые дарил мне Тирас в тишине нашей спальни, были лихорадочными, а прикосновения — нежными. Он ласкал меня тыльной стороной ладоней, не позволяя когтям касаться тонкой кожи. Я отвечала со всей возможной страстью, чувствуя, какая битва кипит в нас обоих. Сердце Тираса желало меня притянуть, а разум — оттолкнуть ради моего же блага. Я изучала его горячо и ненасытно, стараясь запомнить каждую черточку, линию и шрам, и до дрожи боялась, что любая секунда может оказаться последней. Мы торопились. Мы смаковали. Мы спешили к финишу, чтобы немедленно начать все сначала.
Казалось, Тирасу претила мысль отпустить меня хоть на мгновение, но, когда страсть улеглась, сменившись умиротворением, а наша кожа остыла, он все-таки отстранился. Я тут же подалась следом, хотя на веках лежала такая же тяжесть, как и на сердце.
— Упрямая женщина. Спи. — Обычный приказ был пронизан нежностью, и мои губы дрогнули в улыбке, прежде чем найти рот Тираса.
Я не могла спать. Я выжимала каждую секунду из оставшегося нам времени, покрывая поцелуями лицо и тело своего короля, пока он не выгнулся на кровати с расширенными от боли глазами. При этом он продолжал тянуться ко мне, и я торопливо прижала ладони к его груди, впечатывая в кожу все мыслимые заклинания и умоляя остаться со мной. Но теперь он был частью меня, а я не могла себя исцелить.
Он превратился в птицу еще до того, как добрался до балконных дверей, нырнул в черное небо и пропал, будто его никогда и не было.
Глава 27
ТИРАС HE ПОЯВЛЯЛСЯ в замке целый месяц. Он больше не перерождался. Он был орлом днем и ночью. Порой, когда я спала, он прилетал ко мне в птичьем обличье и оставлял розу, роскошное перо или мерцающий черный камень величиной с мой кулак. Каждое утро я находила на балконных перилах новый подарок, но ни следа Тираса. Затем он перестал прилетать совсем, хотя я выглядывала его, куда бы ни направлялась. Не проходило и дня, чтобы я не навещала птичий двор, якобы заинтересованная соколами, которых мои визиты заметно раздражали. На самом деле мой взгляд был прикован к темным стропилам и углам птичника. Хашим, главный сокольничий, не задавал вопросов, но через несколько дней встретил меня осторожным намеком.
— Должно быть, король рассказывал вам о моем друге-орле, — пробормотал он, прикрепляя колокольчик к колпачку сокола.
У меня защемило сердце, но я даже не вздрогнула, лишь продолжила выжидательно смотреть на слугу. Тот поднял на меня лучащиеся добротой глаза.
— Он не возвращался, моя королева, и уже довольно долго. Я тоже его жду. Если он покажется, я немедленно вам сообщу, не беспокойтесь.
Мне оставалось лишь кивнуть. Я боялась случайно выдать себя или Тираса и не знала, насколько Хашим посвящен в секреты короля. Кель ходил не менее поникший и притихший. Между нами так и не возникло особенной теплоты, но мы заключили подобие союза, чтобы защитить Тираса и Джеру, хотя это становилось труднее с каждым днем. Мы распустили слух, что король посещает отдаленные провинции ради их инспекции и поддержки, но не смогли объяснить гвардии, кто же сопровождает его в этих официальных визитах.
Через двадцать восемь дней после исчезновения короля в замок прилетел голубь с вестью из Фири. Там объявились вольгары, их гнезда на побережье Джираенского моря наполняли местных жителей объяснимой тревогой. Лорд Фири пока не запрашивал подкрепления, но новости омрачили и без того невеселую атмосферу в замке.
Чего Тирас от меня ждет? — спросила я Келя, вышагивая по библиотеке. — Он нужен дома!
— Может настать день, когда он не вернется, Ларк, — ответил Кель тихо. — И нам нужно быть к этому готовыми.
Он вернется. Всегда возвращается.
— Ты должна начать принимать решения без него. Для этого он тебя и готовил.
Я не могу править в одиночку.
— Он был уверен, что сможешь.
Это была самая большая любезность, которую я слышала от Келя за всю свою жизнь, и когда он поднял на меня голубые глаза, я увидела в них нечто новое: зарождающееся уважение, проблеск прощения… Впервые я не чувствовала с его стороны ни презрения, ни ненависти.
— Тебе нужно с чего-то начать. Приемных дней не было уже месяц. Люди волнуются, преступность растет, темницы переполнены, и стража не знает, что делать с заключенными. Ты должна занять место Тираса. Ты королева.
Ты мне поможешь? Будешь говорить за меня? Настала очередь Келя хмуриться. Как я буду оглашать приговоры, если даже не могу говорить? Он застонал и ударил кулаком по воздуху. Мы с Тирасом иногда притворялись, будто шепчемся на ухо. Так это выглядело менее странно в глазах окружающих.
Кель смерил меня таким взглядом, словно уже пожалел о своем предложении, но в итоге кивнул. По городу пустили новость, и на следующее утро я вошла в тронный зал, окруженная недоумением и смущением, шепотками и удивленными взглядами. Я опустилась на трон, и стражники, уже проинструктированные Келем, начали выстраивать в цепочку колеблющихся истцов, которые не меньше меня сомневались в успехе этой затеи.
Приемный день начался. Люди подходили один за другим, быстро излагали свое дело, и я выносила решение. Как и всегда, я прислушивалась скорее к тому, о чем они умалчивали, до дрожи боясь сделать неверный выбор. Затем Кель наклонялся ко мне, я складывала ладони чашечкой и притворялась, будто шепчу ему на ухо, хотя губы мои на самом деле не шевелились. Он оглашал приговор во всеуслышание, и мы переходили к следующему делу. Кель ни разу не подверг мое решение сомнению и не вскинул снисходительно бровь.
По мере того как день клонился к закату, я чувствовала себя все увереннее. Теперь я почти полностью полагалась на свою способность слышать то, чего другие не слышат. Если я сомневалась, то спрашивала совета Келя, но со временем это случалось все реже и реже. Уже на исходе дня перед нами предстал мужчина, который бросил к подножию трона большой кожаный мешок.