Склон мгновенно погрузился во тьму. Костер угас, налетел холоднющий ветер.
Птица поняла, что обессилела, что не может подняться и даже шаг сделать. Руки дрожали так, что не удавалось и тесемки плаща как следует завязать. Придется сидеть тут до утра, ожидая, пока схлынет чудовищная усталость и мышцы нальются привычной силой.
Глупость сделала Птица, только разве ж она знала, что на заклинание приворота явится Набара? Если бы знала — ни за что не взялась бы за такое. С другой стороны — уж теперь будет знать и держаться от таких штучек подальше. Главное — чтобы Саен не догадался об этом.
Главное, чтобы не додумался Еж, не рассказал все хозяину, не растрепался. Обычно он крепко спит до самого утра и даже по малой нужде не встает. И потому надо отдохнуть, набраться сил и топать домой.
Птица запахнула получше края плаща, надвинула на самый лоб капюшон. Подумала, что руки у нее дрожат, точно у линнских пьяниц, что не просыхают неделями. Горько усмехнулась и привалилась к камню. Внизу сварливая река шумно соглашалась с тем, что Птица наделала глупостей.
Ну, ничего, сейчас она немного отдохнет и вернется домой. И больше никогда и ничего такого…
А все-таки у нее получилось не пустить синюю Набару, хватило сил и умения. Кто его знает, может Саен пользуется точно такой же силой? И, может, однажды Птица станет такой же сильной, как хозяин? И сможет убивать драконов, зарабатывать золотые монеты и тогда не придется стыдиться дырочки в носу?
Глава 3
Птица и не заметила, как уснула. Навалился морок, отяжелели ресницы. Убаюкивающим гулом звучал на вершине ветер, да сонной музыкой гремела внизу Ануса-Им. Спать хотелось ужасно. Да это и хорошо, сон вернет силы, поможет собраться с духом и вернуться домой.
Уснула Птица в одиночестве ночью на склоне горы, а проснулась от звука мужских голосов.
— Вот это находка! Чтоб я здох! Глянь-ка, Мыкх, лежит себе девушка и спит! А ну-ка, голубонька, открой глазки! Мы полюбуемся на тебя…
Птица подскочила, как ужаленная, качнулась, схватилась рукой за камень.
Все-таки слишком много сил забрала у нее схватка с Набарой. Ноги до сих пор подгибаются….
— Кто ты такая? Как тебя зовут? Ты с Каньона Дождей?
Птица поняла, что ей тяжело смотреть в глаза этим людям, что от взгляда в чужие зрачки пробирает страх и хочется отвести взор и прикоснуться к браслетам-оберегам на запястьях. Нехорошие это люди, вот что! Так ясно и четко ощущается и их наглость, и их радость то того, что Птица тут одна, без защиты, и они нашли ее сонную, одинокую и теперь могут делать с ней все, что хотят.
Мужчин было двое, один невысокий, худой, смуглый почти до черноты. С медным кольцом в ухе и длинным следом от сережки в ноздре. След давно зарос и остался короткой полосой, будто сережку просто рванули из носа.
Второй был тоже чернущий, с круглыми щеками и толстыми губами. Он постоянно щурился и чесался, но глаза его блестели хитрым и наглым блеском.
— Ну, что ты молчишь? Язык, что ли, проглотила?
— С Каньона, — наконец выдавила из себя Птица.
— А тут что делаешь? Заплутала, что ль, глупая? Так вон, мостик рядом, — мужчина с сережкой говорил, вроде бы, ласково, но не улыбался. — Мы покажем тебе дорогу, милая, но ты за это подаришь нам свой плащик. Идет? Плата невысока, ты себе новый справишь, у вас там в Каньоне деньжищь много. А нам, бедным путникам плащик очень даже пригодится…
— Чего ты распинаешься? Дорогу и сама найдет, не дура, небось, — резко сказал губастый и приблизился к Птице.
Толстыми пальцами рванул завязки плаща, на Птицу пахнуло дымом и жевательной травой нигоко. Мужчина, которого худой называл Мыкхом, действовал быстро и грубо. Стянул с Птицы плащ, после длинный шерстяной кафтан и кивнул на ноги:
— Сапоги сымай тоже, а не то я сам тебе их сыму… вместе с ногами….
— Что-то странно она пялится на нас. И не кричит… уж не больная ли? — забеспокоился его товарищ.
Мыкх с сомнением глянул на Птицу и пробурчал:
— Худая какая-то и бледная. А ну, говори, что в здешних краях делаешь?
Птица съежилась на холодном ветру, потерла ладонями плечи. Еле слышно пробормотала, что ходила за травой, заблудилась, боялась упасть в реку, боялась птиц, что кричали тут. Зубы у нее стучали от холода и страха и слова выходили путанными и невнятными.
— Да она дурочка никак, — фыркнул тот, что с сережкой. — Небось, няньчатся с ней, носятся, а она — дура дурой. Ну, что пялишься, девушка? Рубашку тоже стягивай. Она у нее с вышивкой, новая, добротная. За нее тоже дадут хорошие деньги. Быстро, кому говорю.
— Замерзнет… — равнодушно протянул его товарищ, аккуратно свертывая плащ и кафтан Птицы.
— Ну, так и что? Все знают в Каньоне, что она дурочка. А с дурочками чего только не случается. Ушла из дома, разделась да бродила по горам. А я тебе скажу, что таких вот сумасшедших ничего не берет, ни холод ни звери. Звери — так вообще чувствуют в них родственные души, вот как бывает. Пошевеливайся, милая, пошевеливайся. Еще спасибо скажешь, что мы тебя отпустили по добру, по здорову.
Птица торопливо стянула рубашку и осталась стоять в одних штанах и полотняной тоненькой сорочке без рукавов.
Тот, что с сережкой в ухе, длинно свистнул, сплюнул и сказал своему товарищу:
— А глянь, Мыгх, что на плече этой девоньки? Ты видал такие цветочки раньше?
— Дык, кто их не видал? Такую красоту носят жрицы Набары, это ж каждый знает.
— Ну, и что выходит?
— А что выходит? — нахмурился губастый.
— Ох, и дурень ты, Мыгх, вот что я скажу тебе. Это значит, что она — жрица. На нос ее глянь — дырка там! Рабыня она и жрица. И беглая к тому же. Сережку куда дела, девонька?
Птица таращилась на смуглого мужика и не могла двух слов связать. Ее трясло от холода и слабости, кружилась голова и в душу забирался страх, потому что все яснее и яснее становилось — кто такие эти двое.
— Ну, так с ума сошла, вот и прогнали ее… чего там… — хмуро пояснил Мыгх.
— Не, тут не все просто. Для того, чтобы служить Набаре, мозги вовсе не нужны, это всякий знает. А девушка она ничего, красивая. Глянь, глазки какие, что твои звезды. Давай-ка, мы и ее заберем с собой.
И мужчина без лишних слов заломил Птице руки за спину и принялся связывать веревкой. Действовал он так быстро, что Птица от удивления икнула и растерялась. Но тут же дернула плечами и скороговоркой выдала:
— Меня купил старейшина Каньона Дождей! Меня нельзя забирать. Я не убегала… меня купили… клянусь Набарой…
— Да, расскажи это кому хошь. Старейшину Саена тут всякий знает, все знают, что он потерял когда-то свою любимую и до сих горюет о ней. Все знают, что он не покупает рабынь и не ухаживает за девушками. И все знают, что Саен — страшный человек. Потому не ври, девушка, тебе это не поможет. Какое хоть имя тебе дали в Храме?
И тут Птица поняла, что лучше всего притворятся дурой. Потому что чего доброго, эти двое захотят от нее того самого, за что обычно вносят приличную плату настоятельнице храма Набары. А к дурочке, глядишь, и побоятся притронуться. И она затрясла головой, замычала и забормотала, пристукивая зубами:
— Саен меня купил… купил меня Саен… нельзя меня забирать… он сейчас придет… вон, он идет… дух его я вижу… вижу дух его…
— Я ж тебе говорил, — спокойно проговорил худой, — дурочка как есть. Давай-ка сюда плащ, а не то она замерзнет. Продадим в какой-нибудь караван, где воины по несколько недель в пути. Она там кстати будет. Возьмем немного серебра, все деньги.
— Чего это плащ давать? Мне он самому нравится… — нахмурился Мыгх, — За него знаешь, какие деньги дадут?
— Пять медяков тебе отсыплют за ворованное, знаю. А тут дело серебром пахнет. Вишь, девчонка какая. Да закрой рот, наконец, — последнюю фразу он сказал Птице и легонько хлопнул ее по щеке, — иначе прибью, дурочка. Ну, кому сказал. Сейчас к Саену и отведем тебя, что не ясно? Пойдешь к своему Саену и ничего тебе не будет. Я дело говорю, — и худой весело подмигнул своему другу.
— Вот вечно ты затеваешь что-то, Хум, — проговорил Мыгх и яростно зачесал плечо, — а если нас за нее поймают?
— Кто? Кто поймает, я спрашиваю? — Хум проворно выхватил у товарища плащ и завернул в него поплотнее Птицу. После пнул ее и велел:
— Шагай, давай-ка, девушка. Топай ногами. К Саену идем, ясно тебе?
Птице оставалось только согласно кивнуть и зашагать за этими двумя.
Они еще какое-то время спорили- Мыгх вяло уверял, что воровство девушек карается законом и жестоко, а Хум убеждал, что никого они не украли, и что Птица — просто беглая рабыня.
— А на серебро мы купим новое оружие, еще сам после спасибо скажешь, — уверено вещал Хум, — сабли купим, ножи. Опять же, сапоги тебе новые справим. Осень вот-вот с зимой повстречается, а у тебя твои совсем развалились. Сколько ж можно подошву веревкой-то привязывать? Так и помереть недолго от холода.
Птице пришлось идти босиком. В плащ-то ее завернули, но о ногах не подумали вовсе. А она за то время, что жила в Каньоне, отвыкла ходить босой. Потому приходилось ей нелегко, пальцы ног быстро окрасились красным, подошвы заболели, замерзли. Щиколотки стали ледяными и Птица поняла, что совсем скоро и ног не будет чувствовать от холода.
На ее счастье, с другой стороны горки их ожидал серенький ослик, привязанный к дереву. Животное равнодушно скосилось на Птицу и своих хозяев и так же равнодушно опустило голову к земле за очередной порцией травы.
— А этому лентяю лишь бы жрать, — буркнул Хум, — давай-ка, ленивая скотина, шевелись. Посадим на него девушку, а то как бы не попортить товар. Она у нас должна выглядеть прилично. Чтобы люди захотели платить за нее серебро.
И Хум собственноручно посадил Птицу на спину осла, покрытую привязанным одеялком.
Птица вздохнула с облегчением и прижала ноги к теплому боку животного. Ладно, хоть не пешком тащиться. Она не сомневалась, что Саен найдет ее, не сомневалась, что надает этим паршивцам хорошенько. Всыплет так, что будут долго помнить. А то и вовсе убьет, как убил тех драконов. Потому страх немного отпустил ее.