Я ухмыльнулась.
Думаешь, он купится, Ляль?
Уже купился.
Каран тут же встал, смотря на меня.
– Ты могла бы остаться здесь. Как только я закончу…
– Мне скучно, – перебила я. – Кроме того, ты сам сказал, что у тебя работа. Я не вправе тебя задерживать.
Он нежно сжал мои плечи и усадил обратно в кресло.
– Ты меня не задерживаешь, – он наклонился к моему уху, стоя позади меня. – Хочешь, попрошу принести тебе кофе? Ты предпочитаешь средней крепости, все верно?
Он снова сел на свое место и по телефону заказал Айшегюль два кофе. Его взгляд постоянно метался от компьютера ко мне и обратно. Я знала, что отвлекала его. Он наклонял голову и сгибал шею, крутя головой из стороны в сторону. Казалось, что под моим взглядом он сильно нервничал.
Может, потому что ты так и сверлишь его взглядом?
Это был реванш за все, что он сделал со мной ранее.
Вскоре в кабинет зашла Айшегюль и принесла нам кофе. Я услышала уведомление о новом сообщении на своем телефоне, отчего тут же переключила внимание. Гёкхан выслал мне фотографии из ресторана. Они изменили расположение сцены.
«Кажется, свет в этом месте гораздо лучше. И ближе к черному входу. Как тебе?» – написал он.
После нашего неприятного расставания мы с ним больше не переписывались. И в наших отношениях по-прежнему сквозил холодок. Я больше не думала о том, кто прав, а кто – виноват. Я знала только, что в самую первую нашу встречу мы оба поняли, что смотрим по жизни в одну сторону. Гёкхан занимал особое место в моем сердце. Как бы я ни переживала по поводу произошедшего, я не могла обижаться слишком долго. Вот такие у нас были отношения.
Я отправила ему ответ, написав, что мне понравилось новое расположение, а потом начала просматривать социальные сети. Я встала с места и сделала фото с видом из окна. Пока я выкладывала сториз, Каран сосредоточился на своей работе. Я посмотрела ему в компьютер – там был документ с большим количеством цифр. Каран смотрел на него так, словно эти цифры прокляли всю его семью. Мне показалось это забавным, поэтому я прислонилась к стене и начала наблюдать за ним.
Вскоре я сделала снимок Карана и добавила его в историю, приписав:
«Мы делаем все, что в наших силах!»
Папка с личными сообщениями в Директе была переполнена. Каран, не подозревая о моей шалости, разговаривал с кем-то по телефону и отдавал приказы.
Я провела пару часов, то наблюдая за Караном, то просто слоняясь по его кабинету, продолжая его отвлекать. Я заметила, что ему одновременно и нравилось то, что я рядом, и раздражало. Но он не знал, что мы еще только начали.
Может ли человек, сам того не заметив, провалиться в бездонную яму? Могут ли чьи-то глаза заставить его испытывать настолько глубокие чувства? Можно ли принять чужую боль настолько близко, что она становится твоей собственной?
Я боялась того, что могла разглядеть в глазах Омера. Казалось, он навечно заключен в чистилище. Даже если бы я захотела вытащить его из этой бездны, у меня бы ничего не получилось. Но и оставлять его там не позволяла совесть. У меня были связаны руки. То, как изменилось его лицо, как только он увидел Юсуфа, говорило о том, что воспоминания снова нахлынули на него с новой силой.
Он выглядел так, словно в один момент перестал дышать…
– Как долго тебе придется пить эти таблетки? – спросил Омер, нарушая воцарившуюся тишину. Очевидно, он не хотел говорить о себе. – Я слышал, что это не сильнодействующий препарат.
– Да, не сильнодействующий, – я глубоко вздохнула. – Я уже принимала его раньше. Он позволяет мне не сильно глубоко погружаться в свои мысли.
Я перевела взгляд на руки. Чтобы забыть трагический инцидент, я переговорила с доктором Мераль и приняла решение начать курс. Я была не против лекарств. Препарат действительно переносился легко, да и пересчитать людей, которые не употребляют такие таблетки, можно было на пальцах одной руки.
Омер встал со стула и подошел ко мне. Он накрыл своей ладонью мою, и я подняла на него глаза.
– Если захочешь поговорить, я здесь, – сказал он просто.
Я тоже была здесь для него, однако о своих проблемах он говорить не хотел. Я уважала его решение, но мне хотелось ему помочь.
– Иногда забыть бывает очень сложно, правда? Мне бы хотелось, чтобы это было так же легко, как говорить. Если бы можно было это все оставить в прошлом… – сказала я, и при этих словах Омер прищурил глаза.
– Мне бы хотелось, чтобы мы могли хоть что-то сделать. Я бы хотела вытащить всю эту боль из твоей груди собственными руками. Я не остановлюсь, Омер. Чем бы мне ни пришлось пожертвовать, я все равно хочу каким-то образом забрать у тебя эту боль, – закончила я с глазами, полными слез.
Я бы сделала все, что в моих силах, если бы знала, что смогу вернуть улыбку на его лице. Он горько усмехнулся:
– Я знаю, маленькая птичка. Я понял это, заметив, как твои глаза наполняются слезами каждый раз, когда ты смотришь на меня, – произнес он с грустью. – Но некоторые раны не излечиваются. И мою боль тоже невозможно унять. Время не излечит это, как и…
Он замолчал. Его глаза устремились в пространство перед собой, словно он что-то мог там увидеть. Я не вмешивалась и просто ждала, когда он вновь заговорит. Секунды превратились в минуты, но вскоре он продолжил:
– Я бы хотел увидеть ее улыбку в последний раз. Но не тогда, когда она лежала в крови. Не тогда, когда она прощалась со мной навсегда.
Я положила голову ему на плечо, чтобы он не заметил слез, которые текли по моим щекам. Он обнял меня за плечо. Я хотела, чтобы он выговорился, но не хотела, чтобы ему было больно.
– Как ее звали? – спросила я дрожащим голосом.
Я ощутила, как Омер затрясся.
– Хале, – произнес он так, словно это было заклинание для перехода в другой мир. – Хале Акдоган… Моя родная душа.
Мне стало трудно глотать. Душа человека, который потерял свою половину, была мертва.
– Она была в чем-то похожа на меня, представляешь? – сказал он, вытирая щеки.
По его голосу не сразу было понятно, что он тоже плакал.
– Она так же щурила глаза, когда улыбалась. А когда хмурилась, над ее переносицей пролегала глубокая морщина. Когда мы оба злились, то тут же закрывались в себе и держались друг от друга подальше, чтобы не ранить друг друга неосторожными словами.
Можно ли скучать по человеку, которого я никогда не знала?
– Она была так похожа на меня. Настолько похожа, что иногда, перед тем как я о чем-то подумал, она уже все это обдумала и нашла ответ… И как? Как мне теперь не скучать по ней? – сказал он так, словно жизнь ускользала сквозь его пальцы.
Я крепко обняла Омера. Пусть боль в его сердце хоть ненадолго утихнет. Я мечтала, чтобы он больше не грустил, чтобы Хале вернулась, хотела, чтобы его тоска осталась под землей. Я не хотела, чтобы эти молчаливые слезы причиняли мне такую сильную боль.
– Мне очень жаль, Омер. Очень жаль, – сказала я надтреснутым голосом. – Сожалею о твоей потере.
Он вытер глаза.
– Спасибо, – сказал он тихо.
Он не оттолкнул меня, а обнял, как может обнять старший брат, или младший, или лучший друг. Омер глубоко вздохнул.
– Никто на свете не должен испытать того, что испытал я, Эфляль. Я смогу с этим жить. Но он не сможет, – страх в его голосе вызвал озноб на моей коже.
Я поняла, что он хотел сказать, но не ответила. Сказать, что даже если ручку держит один и тот же человек, его подпись всегда будет отличаться? Но нет, я не могла спорить. Я пыталась успокаивать себя, старалась избавиться от поселившегося в груди страха. До безумия боялась, что то, что произошло с Омером, когда-то случится и со мной. Слушая, как стучало его ноющее сердце, я боялась того, что готовила мне судьба.
– Иногда любовь… – начала я.
Мы одновременно вздохнули.
– Любовь иногда – это броситься навстречу смерти, это ходить босиком, несмотря на то, что после такой прогулки заболеешь и умрешь, но все равно продолжать. Разве не так? Разве иногда любовь не стоит этого, Омер?
– Действительно, разве она не стоит этого, маленькая птичка? – сказал он так, словно верил в это всем сердцем. – Не важно, как сильно потом тебе будет плохо, все, что касается любви, стоит того, чтобы прожить ее. Можно отдать свою жизнь всего за пару секунд любви и все же не жалеть о своем выборе.
Я сглотнула.
– Но… – начал он, и я поняла, что сейчас он скажет что-то плохое, но Омер остановился.
Возможно, он хотел сказать: «Никогда не влюбляйся», но не смог. Даже если твоя любовь причиняет боль, ты должна знать: «За любовь нужно умереть, тогда это и будет любовью»[65].
Какое-то время мы просто молчали и сидели рядом, пока наши слезы не прекратились. Я отошла от него и пересела на другое место. Когда наши взгляды устремились на дверь напротив, я поняла, о чем он сейчас думал. Он думал о своей жене, о радостных временах и, возможно, о своем неродившемся ребенке. Я делила с ним это молчание. Однако если мое молчание было вызвано горечью в груди, то молчание Омера казалось лавиной, обрушивающейся с огромной высоты.
Если бы несколько месяцев назад мне сказали: «Ты будешь жить в одном доме с людьми, которых никогда раньше не видела, и делить с ними общую боль», я бы ни за что не поверила. Хоть в то время быть в одиночестве казалось мне тяжким испытанием, я была готова встретить одиночество, словно старого друга. Поэтому ситуация, в которой я оказалась сейчас, казалась невозможной. Не думала, что разломать мой панцирь будет так легко. Как будто жизнь, которую я вела много лет, была лишь подготовкой к нынешней моей жизни. Как будто я всегда нуждалась в них, а они – во мне.
Может, именно это и есть место встречи разбитых сердец?
Дверь открылась. Вошел Каран, сказав с порога:
– Ляль, я уже полчаса жду, когда ты придешь.
Я поднялась с места и, не дав ему одуматься, обняла его. Я не хотела, чтобы судьба Омера постигла и Карана. Между нами еще ничего не было, а я уже боялась потерять его. Справившись с секундным удивлением, он обнял меня в ответ.