— Так все говорят, — со знанием дела покачал головой Питер. — Но не пройдет и двух месяцев, как начинают ждать ребенка.
— Питер! — вмешалась его жена, но он спокойно продолжал:
— А каковы твои перспективы, Марк? Отец Марион захочет это знать.
Марк не ожидал, что от него потребуют отчета о делах; в данный момент он даже не был уверен, сколько точно у него денег: сорок два фунта двенадцать шиллингов или семь шиллингов шесть пенсов.
На следующее утро он посадил друзей в Ледибургский поезд; они с Марион обнялись и обещали писать ежедневно; она сказала, что будет складывать его письма в нижний ящик своего шкафа и постарается перебороть предубеждение отца против ранних браков. Возвращаясь с вокзала, Марк почему-то вспомнил весеннее утро во Франции, когда с передовой отправлялся в резерв, и плечи его сами собой развернулись, шаг убыстрился и снова стал пружинистым и гибким. Он ушел с передовой и уцелел — вот все, о чем он мог думать в эту минуту.
Дики Лэнком сидел, взгромоздив небрежно скрещенные ноги в лакированных ботинках на стол. Он поднял голову от газеты; в другой руке он держал чашку с чаем, изящно отставив мизинец.
— Привет возвращающемуся герою; его оружие устало висит через плечо…
— Перестань, Дики!
— …колени ослабли, глаза налиты кровью, лоб нахмурен.
— Есть заказы? — серьезно спросил Марк.
— А, мозг гиганта обратился к хлебу насущному?
Марк быстро пролистал ожидавшую его стопку сообщений.
— Излишек любви, утомление страстью или просто половое похмелье.
— Что это? Не могу разобрать почерк.
Марк сосредоточился на чтении.
— Попомни мои слова, Марк: эта молодая женщина из тех, что стремятся высиживать яйца. Стоит тебе на десять минут отвернуться, и она уже совьет на ближайшем дереве гнездо.
— Брось, Дики.
— Вот именно: брось, старина, не то наплодишь щенят и заселишь ими все окрестности.
Дики преувеличенно содрогнулся.
— Никогда не езди в машине с закрытым кузовом, если можешь водить спортивную модель, старина. Кстати, это мне кое о чем напомнило. — Он бросил газету и достал из жилетного кармана часы. — У меня важный клиент. — Он взглянул на свои блестящие ботинки, провел по ним носовым платком, встал, надел шляпу и подмигнул Марку. — Ее муж на неделю уехал из города. Карауль крепость, старина, теперь моя очередь. — Он вышел из конторы в демонстрационный зал и тут же с выражением ужаса на лице появился снова. — Боже, клиенты! Займись ими, Марк, мальчик мой, а я выйду через черный ход.
И он исчез, оставив после себя только слабый запах бриллиантина.
У разбитого зеркала возле окна Марк проверил, хорошо ли повязан галстук, и, привычно улыбаясь, направился к двери, но на пороге остановился, словно наткнулся на натянутую цепь.
Застыв, он слушал: сосредоточенно, как дикая газель, слушал всеми фибрами души и каждым нервом, вслушивался в звуки такой пронзительной красоты, что, казалось, у него остановилось сердце. Это продолжалось всего несколько секунд, но еще много времени спустя звук этот дрожал в воздухе, и только тогда сердце Марка снова забилось, сильно ударяясь о ребра.
Этим звуком был женский смех. Воздух вокруг Марка как будто сгустился, превратившись в мед, потому что Марк с трудом переставлял ноги, двигаясь вперед, и ему требовались физические усилия, чтобы набирать этот воздух в легкие.
От входа он осмотрел демонстрационный зал. В центре стояла последняя модель «кадиллака», рядом с ней — двое.
Мужчина взглянул на Марка и оставил только впечатление массивной, высокой фигуры, одетой в темный костюм. Девушка за ним была изящной, почти воздушной; казалось, она плывет, легкая и прекрасная, как колибри на невидимых крыльях.
Земля под ногами Марка качнулась, когда он взглянул на нее.
Девушка откинула голову, глядя на мужчину. На длинной гладкой шее изящно сидела маленькая головка с огромными темными глазами и смеющимся ртом, с мелкими, ровными белыми зубами за розовыми губами, с высоким открытым лбом, бледным и широким над запоминающимися глазами, и все это венчала невероятная шапка густых блестящих волос, таких темных, что их локоны казались вырезанными из эбенового дерева.
Она снова засмеялась — весело и звонко — и поднесла к лицу мужчины руку, узкую, с длинными заостренными пальцами, сильную и уверенную, и Марк понял, что его первое впечатление было ошибочно.
Девушка мала только по сравнению с мужчиной, и ее фигура усиливала эту иллюзию. Теперь Марк видел, что на самом деле она высокая, но грациозная, как стебель папируса на ветру, тонкая и стройная, с узкой талией и длинными ногами под легкой летящей тканью юбки.
Кончиками пальцев она провела по подбородку мужчины, наклонила голову на длинной лебединой шее, и ее красота стала почти непереносимой. В больших глазах светилась любовь, мягкие губы тоже были полны любви.
— О папа, ты такой старомодный… ворчливый старый медведь!
Она легко, как балерина, отвернулась от него, приняла преувеличенно драматичную позу около огромной сверкающей машины и заговорила с комичным французским акцентом:
— Regarde! Mon cher papa, c’est tres chic[11]…
Мужчина проворчал:
— Не доверяю я этим модным французским машинам. По мне лучше «роллсы».
— «Роллсы»? — воскликнула девушка, подчеркнуто надув губы. — Они такие медлительные, такие старомодные! Дорогой папочка, на дворе двадцатый век, не забывай! — И тут же поникла, как увядающая роза. — Как я буду смотреть в глаза подругам, если ты заставишь меня ездить в таком большом, мрачном гробу?
В это мгновение она увидела Марка в дверях зала; ее манеры сразу изменились, посадка головы и осанка, выражение рта и губ — вместо шута появилась леди.
— Папа, — сказала она негромким «воспитанным» голосом, холодно оглядывая Марка с головы до ног, — по-моему, появился продавец.
Она повернулась, и у Марка снова дрогнуло сердце от движения ее бедер под тканью юбки. Она быстро обошла «кадиллак», спокойно, отчужденно, больше не глядя на него, и он впервые увидел вызывающие движения ее маленьких круглых ягодиц.
Марк смотрел на нее как зачарованный. Он никогда не видел ничего прекраснее, ничего привлекательнее.
Мужчина повернулся и сердито посмотрел на него. Девушка дразнила его не зря: он казался библейским старцем. Худая высоченная фигура с широкими, как перекладина виселицы, плечами, с большой величественной головой, размер которой подчеркивали слегка кривой нос и густая борода с проседью.
— Я тебя знаю, черт побери!
Его лицо стало почти черным за двадцать тысяч дней под солнцем, но в углах глаз белели глубокие морщины, и кожа под густыми прядями серебряных волос была тоже белая, защищенная шляпой охотника или форменной шапкой.
Марк пришел в себя, оторвал взгляд от девушки и потрясенно узнал этого человека. В это мгновение ему пришло на ум только, что это какое-то чудовищное совпадение, но в последующие годы он начнет думать по-другому. Нити их жизни переплелись. Но в этот миг он, потрясенный, смог только хрипло ответить:
— Да, генерал Кортни, я…
— Молчать, черт побери! — перебил генерал голосом, подобным приглушенному выстрелу маузера, и Марк дрогнул, увидев грозное выражение его лица. — У меня хорошая память на имена! — сердито смотрел генерал на Марка. — И я никогда не забываю лица.
Огромная сила и властность этого человека грозили поглотить Марка.
— Это признак старости, отец, — холодно сказала девушка, равнодушно, без улыбки оглянувшись через плечо.
— Не смей так говорить, девочка, — загремел мужчина, как грохочет действующий вулкан. — Не смей! — Он угрожающе сделал шаг в сторону Марка, наморщив лоб и сведя брови, глядя ему в глаза своими, острыми, как нож хирурга. — Глаза! Я помню эти глаза!
Марк торопливо отступил перед этим грозным приближением, не вполне понимая, чего ожидать, но веря, что в любой миг Шон Кортни способен ударить его своей тростью, таким страшным казался его гнев.
— Да, генерал!
Шон Кортни щелкнул пальцами (словно треснула дубовая ветка), его лицо прояснилось, и голубые глаза улыбнулись так славно, с таким заразительным весельем, что Марк улыбнулся в ответ.
— Андерс, — сказал генерал. — Андерс и Макдональд. Мартин? Майкл? Нет, Марк Андерс! — И он кулаком ударил себя по ладони. — Старость, говоришь? Девочка, кто тут помянул старость?
— Отец, ты чудо.
Она закатила глаза, но Шон Кортни уже не слушал, он подошел к Марку, схватил его за руку и так сжал, что захрустели кости; Марк едва успел опомниться и ответить на пожатие.
— Эти глаза, — смеялся Шон. — Ты очень изменился с того дня, вернее, с той ночи…
Его смех замер, он вспомнил мальчика на носилках, бледного, умирающего, перемазанного грязью и кровью, услышал собственный голос: «Он умер». Он отогнал эту картину.
— Как ты теперь, мой мальчик?
— Все хорошо, сэр.
— Не думал, что ты выживешь. — Шон внимательно посмотрел на него. — Я полагал, ты с развернутыми знаменами идешь ко дну. Сколько получил?
— Две, сэр, в верхнюю часть спины.
— Почетные шрамы, мой мальчик, как-нибудь сравним свои отметины. — Потом Кортни опять грозно нахмурился. — Висюльку получил?
— Да, сэр.
— Хорошо, а то в этой армии ни в чем нельзя быть уверенным. Я в тот же вечер написал представление, но человек предполагает, а судьба располагает. Что тебе дали?
— Медаль «За заслуги», сэр. Мне ее вручили в госпитале в Англии.
— Отлично! Это хорошо, — кивнул он, выпустил руку Марка и снова повернулся к девушке. — Дорогая, этот джентльмен был со мной во Франции.
— Очень приятно. — Она, не глядя на них, коснулась пальцем фигурки на радиаторе. — Как ты думаешь, мы можем сейчас проехаться, папа?
Марк торопливо открыл заднюю дверцу.
— Я поведу, — сказала девушка и подождала, пока он откроет дверцу со стороны шофера.
— Кнопка стартера здесь, — объяснил Марк.
— Спасибо, я знаю. Садитесь назад, пожалуйста.