Правая передняя лапа львицы чуть укоротилась и искривилась, что делало ее походку более тяжелой; поднимаясь из лощины, она раскачивалась, как моряк. Один из львят, настойчивый, на ходу пытался поймать один из тяжелых сосков.
Соски болтались над его головой, он неловко подпрыгивал, часто падал, и мать наступала на него задними лапами, но вот ему удалось присосаться, и он повис на соске, как толстый коричневый клещ.
Львица повернулась, шлепнула его справа, слева, потом лизнула языком, который полностью охватил его голову, и снова бросила на спину.
Другой львенок выслеживал братьев и сестер, прячась за стебельком травы, прижав уши и злобно скосив глаза. Когда он прыгал ни них, они не обращали внимания на его воинственные маневры, и он скрывал замешательство, отвернувшись и принюхиваясь к стебельку с таким вниманием, как будто это и была его исходная цель.
Еще трое гонялись за бабочками. Бабочки появились только недавно; на белых и пурпурных крыльях они вились над землей, а львята, вставая на задние лапы, пытались сбить их — энергично, но неумело; каждое нападение кончалось тем, что львенок терял равновесие и падал комком с растопыренными лапами.
Шестой львенок гонялся за хвостами охотников на бабочек. Всякий раз как они в пылу охоты задирали короткие хвосты, он со свирепым ворчанием нападал, и им приходилось поворачиваться и защищаться от укусов острых, как игла, детских клыков.
Постоянные драки мешали продвижению семьи к кустам, пока львица не положила этому конец. Повернувшись, она раскатисто кашлянула: это обещало немедленное наказание неслухам. Львята прекратили игру, выстроились цепочкой и пошли за львицей в укрытие в кустах.
— Я хотел бы знать, сколько самок в выводке, — прошептал Марк, улыбаясь, как отец новорожденных.
— Если хочешь, Джамела, я спущусь и загляну им под хвост, — серьезно предложил Пунгуше. — А потом ты будешь лечить мои раны.
Марк усмехнулся и начал спускаться за холм.
Они почти добрались до дерева, где Марк оставил Троянца, когда что-то привлекло его внимание. Он свернул в сторону и подъехал к небольшой груде камней, но потом понял, что пирамида возведена не руками человека: камни были сдвинуты выходящими на поверхность корнями дерева.
Марк разочарованно хмыкнул и отвернулся.
Пунгуше задумчиво наблюдал за ним, но ничего не сказал.
Он сотни раз видел, как, заметив необычный камень или груду камней, Марк совершает этот странный ритуал.
У Марка вошло в привычку каждый вечер проходить полмили от дома к старому лагерю, где Пунгуше воздвиг несколько хижин, ставших его домом.
Каждая хижина представляла собой правильный конус муравейника; длинные согнутые стволы образовывали раму, а к ним полосками коры привязывали тростник.
Земля перед хижинами была выровнена и утоптана, а перед личной хижиной Пунгуше, в которой он спал, стоял его резной деревянный стул. После четвертого посещения Марка рядом с первым появился второй стул.
И хотя Пунгуше никогда об этом не говорил, было ясно, что стул предназначается для Марка.
Как только Марк сел, одна из жен подала ему чашу для мытья рук. Воду с трудом принесли с реки, и Марк только окунул пальцы, чтобы вода не пропала.
Младшая жена присела перед ним, застенчиво улыбаясь, и обеими руками протянула котелок с замечательным кислым итшвала — зулусским пивом из проса, густым, как каша, и почти не хмельным.
И только когда Марк сделал первый глоток, Пунгуше посмотрел на него и поздоровался.
— Я вижу тебя, Джамела.
Теперь они могли спокойно разговаривать, как давние знакомые.
— Сегодня, когда мы спустились с холма после того, как смотрели на львов, ты свернул с тропы и пнул несколько камней. Именно из-за этого обычая я назвал тебя: ты вечно ищешь и никогда не находишь.
Пунгуше никогда не спрашивал прямо: поинтересоваться, что ищет Марк, было бы непростительным нарушением приличий. Только ребенок или умлунгу, белый человек, может быть таким нетактичным. Пунгуше потребовалось много месяцев, чтобы задать этот вопрос. И облек он его в форму утверждения.
Марк сделал очередной глоток из пивного котелка и открыл для Пунгуше свой портсигар. Зулус помотал раскрытой ладонью, отказываясь, и стал сворачивать из толстой коричневой бумаги и черного смолистого туземного табака папиросу размером с гаванскую сигару.
Глядя на его руки, Марк ответил:
— Мои родители умерли от белого воспаления горла — дифтерии, — когда я был ребенком, и старик стал для меня отцом и матерью. — Он начал отвечать в той же непрямой манере, в какой был задан вопрос. Пунгуше слушал, кивая, и молча курил. — Этот человек, мой дед, которого я любил, похоронен где-то в этой долине. Я ищу его могилу, — просто закончил он и неожиданно понял, что Пунгуше смотрит на него со странным мрачным выражением.
— В чем дело? — спросил Марк.
— Когда это случилось?
— Шесть лет назад.
— Стоянка старика была под фиговым деревом? — Пунгуше указал вниз, на долину. — Там, где ты остановился в первый раз?
— Да, — подтвердил Марк. — Он всегда там останавливался.
Он почувствовал, как сжалось в груди — в предчувствии чего-то очень важного.
— Был человек, — сказал Пунгуше, — который носил такую большую шляпу, что в ней мог бы стать лагерем импи[23], — и он развел руками, лишь немного преувеличивая размеры широкополой фетровой шляпы с двойной тульей, которую носил старик. — И у него была борода, как крылья белой цапли.
В сознании Марка сразу возникла раздвоенная борода старика, белоснежная и только у рта выпачканная табаком.
— Этот старик ходил, как птица-секретарь, когда она охотится на саранчу в траве.
Длинные тонкие ноги, согбенные ревматизмом плечи, размеренный шаг — описание было абсолютно точным.
— Пунгуше! — возбужденно воскликнул Марк. — Ты его знал?
— Ничто не может произойти в этой долине, ни птица пролететь, ни бабуин закашлять, чтобы шакал не увидел и не услышал.
Марк смотрел на него, пораженный собственным промахом. Конечно, Пунгуше все знает. Пунгуше, молчаливый наблюдатель… ну почему, скажите на милость, он не додумался спросить его раньше?
— Он шел по этой тропе.
Пунгуше шел впереди, с талантом прирожденного актера изображая Джона Андерса, его небыструю походку и по-стариковски согнутые плечи. Полузакрыв глаза, Марк почти видел деда, каким видел его много раз в прошлом.
— Здесь он свернул с тропы.
Пунгуше оставил звериную тропу и пошел по одному из пересохших русел. Под ногами заскрипел белый песок. Пройдя полмили, Пунгуше остановился и показал на блестящий, отполированный водой булыжник.
— Здесь он сел и прислонил ружье к камню. Зажег трубку и сидел курил.
Пунгуше развернулся и поднялся по крутому берегу ручья.
— Пока старик курил, из долины подошел четвертый человек. Он шел как охотник, неслышно, по следу старика.
Пунгуше воспользовался зулусским словом — почтительным обозначением старика — иксхегу.
— Подожди, Пунгуше, — нахмурился Марк. — Ты говоришь, четвертый. Не пойму. Перечисли этих людей.
Они сели на берегу. Пунгуше взял понюшку, предложил рог Марку, тот отказался, и Пунгуше высыпал красный порошок на ладонь и стал нюхать, по очереди зажимая ноздри большим пальцем. Потом закрыл глаза, с удовольствием чихнул и уж тогда продолжил:
— Старик, твой дед, иксхегу. Это один. Еще один старик. Без волос на голове, но не на подбородке.
— Это два, — согласился Марк.
— Был еще молодой, с очень черными волосами, он все время смеялся и шел с шумом, как стадо буйволов.
— Да. Это три.
— Эти трое пришли в долину вместе и разбили лагерь под фиговым деревом.
Должно быть, Пунгуше описывал Грейлингов, отца и сына, дававших краткие показания в ледибургском суде.
Все было так, как он и ожидал. Но теперь Марк спросил:
— А что за четвертый человек, Пунгуше?
— Четвертый следовал за ними тайно, и иксхегу, твой дед, о нем не знал. Он всегда передвигался, как охотник на людей, наблюдал из укрытия и шел неслышно. Но однажды, когда иксхегу, твой дед, в одиночку ушел из лагеря поохотиться на птиц у реки, этот таящийся пришел в лагерь под фиговым деревом и они разговаривали втроем, тихо, сблизив головы и осторожно озираясь, как люди, обсуждающие какое-то недоброе дело. Потом до прихода старика четвертый оставил лагерь и спрятался в буше.
— Ты все это видел, Пунгуше? — спросил Марк.
— То, чего не видел, прочел по следу.
— Теперь я понимаю твои слова о четвертом. Расскажи, что произошло в тот день, когда иксхегу сидел здесь и курил трубку.
Пунгуше показал вниз по течению высохшего ручья.
— Неслышный человек пришел и остановился там, где сидим мы с тобой, и он смотрел на твоего деда и ничего не говорил, но держал исибаму, свое ружье, вот так.
— И что тогда сделал иксхегу? — спросил Марк. Его замутило от ужаса.
— Старик поднял голову и задал вопрос, громко, как говорят, когда испугались, но неслышный человек не ответил.
— И что потом?
— Прости, Джамела, теперь, когда я знаю, что старик твоей крови, рассказ причиняет мне боль.
— Продолжай.
— Тогда неслышный выстрелил, один раз, и иксхегу упал лицом в песок.
— Он умер? — спросил Марк. Пунгуше ответил не сразу.
— Нет, он не умер. Пуля попала сюда, в живот. Он шевелился и стонал.
— Неслышный человек снова выстрелил?
Марк чувствовал в горле едкую горечь.
Пунгуше покачал головой.
— Что же он сделал?
— Сел на берегу, там, где сидим мы, и молча курил, глядя на иксхегу, лежащего на песке. И так смотрел, пока старик не умер.
— Сколько времени он умирал? — сдавленным от гнева голосом спросил Марк.
Пунгуше обвел участок неба, означающий два часа движения солнца.
— В конце иксхегу говорил по-зулусски и на своем языке.
— Что он говорил, Пунгуше?