т сожрет его и костей не выплюнет. А у Дирка Кортни будут лучшие адвокаты, даже если мы сумеем найти этого таинственного «Молчуна» и привести на суд. Нам нужно нечто большее.
— Знаю, — кивнул Марк. — Но мне казалось, можно отыскать отца и сына Грейлингов. По-моему, они отправились в Родезию. Это мне сказал десятник на сортировочной станции в Ледибурге.
— Да, я попрошу кого-нибудь заняться этим. Мои адвокаты знают хорошего детектива. — Шон сделал запись в блокноте. — А пока мы можем только ждать.
Они еще поговорили, но было ясно, что обсуждение утомило Шона Кортни, серые и голубые тени сделали более резкими его морщины. Он чуть глубже уселся в кресле, опустил бороду на грудь и вдруг снова уснул. Медленно стал клониться набок, хрустальный стакан с негромким стуком упал на ковер. Виски расплескалось, Шон всхрапнул.
Руфь подняла стакан, тщательно укрыла Шона пледом и сделала Марку знак идти за ней.
В коридоре она весело заговорила:
— Я велела Джозефу постелить вам в синей комнате, и вас ждет горячая ванна. Ужинаем мы с вами вдвоем, Марк. Генералу отнесут ужин в комнату.
Они дошли до библиотеки, и Марк не выдержал. Он схватил Руфь за руку.
— Миссис Кортни, — взмолился он. — Что это? Что с ним?
Улыбка исчезла, Руфь слегка покачнулась. И Марк впервые заметил, что несколько белых прядей превратились на висках в сплошную седину. Увидел и морщинки вокруг глаз, и более глубокие морщины на лбу.
— Его сердце разбито, — просто сказала она и заплакала. Это не были истерические вопли или дикие горестные крики — слезы медленно катились из глаз, и это было страшнее, чем театральные рыдания. — Ему разбили сердце, — повторила она и снова покачнулась, так что Марку пришлось поддержать ее.
Она ухватилась за него, прижалась лицом к плечу.
— Вначале отчуждение Дирка, потом смерть Майкла, — прошептала она. — Он ничего не показывал, но какая-то его часть умерла. А теперь весь свет ополчился на него. Те, кому он посвятил свою жизнь в дни мира и войны. Газеты называют его Мясником из Фордсбурга. Дирк Кортни натравил их на отца, как стаю диких собак. — Марк отвел ее в библиотеку и усадил на диван, а сам сел рядом и нашел в кармане смятый носовой платок. — А в довершении всего — Буря. Убежала и вышла за этого человека! Он ужасен, Марк. Он даже приходил сюда просить денег, и была чудовищная сцена. В ту ночь у Шона случился первый приступ. А потом этот позорный развод. Это было слишком даже для такого человека, как Шон.
Марк уставился на нее.
— Буря развелась?
— Да. — Руфь кивнула, и ее лицо отчасти прояснилось. — О Марк, я знаю, вы с Бурей стали друзьями. Я уверена, она хорошо к вам относилась. Вы не можете съездить к ней? Вдруг это принесет исцеление, о котором мы все молимся?
Умланга-Рокс — одна из маленьких приморских деревень, которые растянулись цепью по песчаному берегу по обе стороны от порта Дурбана. Марк переехал низкий мост над рекой Умгени и направился на север.
Дорога проходила через прибрежный буш, заросли, густые, как экваториальный лес, перевитые веревками лиан, на которых раскачивались и верещали мартышки.
Дорога шла параллельно пляжам, но возле указателя двенадцатой мили Марк свернул и направился прямо к берегу.
Деревушка была скучена вокруг отеля с железной крышей, в котором так давно Марк и Дики Лэнком танцевали с Марион и еще одной, безымянной девушкой.
Двадцать или тридцать коттеджей располагались на больших участках, заросших буйной сорной травой; они выходили на море с пенным прибоем и острыми скалами, торчащими из песка.
Руфь дала точные указания, и Марк остановил мотоцикл в узком пыльном переулке и прошел по тропе, которая без определенного направления шла через дикий сад, полный пурпурных бугенвиллей и ярких пуансетий.
Дом маленький, и бугенвиллея оплела столбы веранды и ярким, почти ослепляющим ковром покрыла крышу.
Марк сразу увидел, что пришел по нужному адресу, потому что под деревьями стоял «кадиллак» Бури.
Выглядел он неухоженным и забытым. Протекторы на шинах порвались, на боку глубокая царапина. Боковое окно треснуло, краска потускнела от грязи и помета крыланов, висящих на дереве над машиной.
Марк остановился и целую минуту смотрел на «кадиллак».
Буря, которую он знал, топнула бы ногой и позвала отца, попытайся кто-нибудь усадить ее в такую машину.
Марк поднялся по ступеням на веранду и остановился, оглядываясь. Мирное красивое место, какое мог бы выбрать художник, но отдаленность, заброшенность, заглохший сад — все это никак не подходит в качестве оправы для элегантной, молодой жемчужины.
Марк постучал в переднюю дверь и прислушался. Несколько минут, прежде чем дверь открыли, внутри кто-то ходил.
Буря стала еще прекраснее, чем он помнил. Отросшие волосы на кончиках побелели от соленой воды и солнца. Она была босиком, руки и ноги загорели, но не утратили стройность и силу, зато изменилось лицо.
Нетронутая косметикой кожа тем не менее сверкала полной жизни молодостью, как перламутр морских раковин, глаза были ясные и яркие, но в них появилась новая глубина, капризный рот смягчился, высокомерие сменилось сознанием собственного достоинства.
За те мгновения, что они смотрели друг на друга, Марк понял: пока он ее не видел, Буря выросла, из девочки превратилась в женщину. И почувствовал, что, хотя этот процесс был болезненным, в результате возникли новые ценности, новая сила, и любовь, которую он по-прежнему таил в глубине души, расцвела снова.
— Буря, — сказал он, и глаза ее распахнулись.
— Ты!
Слово прозвучало как легкий крик боли, и она хотела закрыть дверь.
Марк шагнул вперед и помешал ей.
— Буря, нам надо поговорить.
Она отчаянно тянула дверную ручку.
— Уходи, Марк. Пожалуйста, уходи.
Все ее новое достоинство, вся уверенность в себе исчезли, и она смотрела на него широко раскрытыми испуганными глазами, как ребенок, проснувшийся после кошмара.
Наконец она поняла, что не сможет закрыть дверь, повернулась и медленно прошла в дом.
— Тебе не нужно было приходить, — жалобно сказала она, и ребенок словно почувствовал перемену атмосферы. Он заплакал.
— Тише, малыш, — негромко сказала Буря, но ее голос вызвал еще более сильный плач, и она, босая, простоволосая (длинные волосы закрывали спину и плечи) пересекла комнату.
Мебели почти нет, холодный цементный пол не смягчал никакой ковер, но вдоль стен расставлены холсты — многие чистые, другие наполовину закончены или совсем завершены, чувствуется памятный тяжелый и острый запах скипидара.
Ребенок лежал животом вниз на кароссе из обезьяньей шкуры прямо на цементном полу. Ноги и руки у него были по-детски растопырены, как у лягушки; если не считать пеленки вокруг бедер, он был голый и сильно загорел. Голову он гневно откинул, лицо раскраснелось от крика.
Марк вошел в комнату и зачарованно посмотрел на ребенка. Он ничего не знал о младенцах, но видел, что это сильное, агрессивное и здоровое маленькое животное. Конечности у него крепкие, он яростно отталкивается ножками, точно пловец, а спинка широкая и сильная.
— Тише, дорогой, — сказала Буря, наклонилась и взяла его на руки. Пеленка сползла на колени, не оставив сомнений в том, что это мальчик. Крошечный пенис с болтающейся морщинистой кожей на конце выдавался, как белый палец.
Марк обнаружил, что внезапно и яростно возненавидел этого ребенка другого мужчины. Но невольно подошел ближе к Буре и младенцу.
Прикосновение матери прекратило гневные крики, и мальчик зачмокал губами, тихонько хныча от голода, хватая Бурю за грудь.
На голове у младенца росли тонкие золотистые волосы, но сквозь них был виден череп правильной формы и тонкие голубые жилки под почти прозрачной кожей. Теперь, когда гневная краска сошла с лица малыша, Марк увидел, что он прекрасен, красив, как мать, и с горьким посасыванием под ложечкой и разъедающим вкусом во рту возненавидел эту красоту.
Он придвинулся ближе, наблюдая, как Буря стерла слюну с подбородка ребенка и повыше подняла пеленку.
Ребенок почувствовал присутствие другого человека. Он вздрогнул и поднял голову, чтобы посмотреть на Марка; в его лице было что-то мучительно знакомое. Эти глаза смотрели на него и раньше, он хорошо их знает.
— Тебе не следовало приходить, — сказала Буря, занятая ребенком, не поднимая глаз. — О Боже, Марк, зачем ты пришел?
Марк опустился на колено и посмотрел ребенку в лицо, а тот протянул к нему пухлые руки в ямочках, розовые и влажные.
— Как его зовут? — спросил Марк.
Где он видел эти глаза? Он невольно протянул палец, и младенец с улыбкой схватил его и попытался затолкать в рот.
— Джон, — ответила Буря, по-прежнему не глядя на него.
— Так звали моего деда, — хрипло сказал Марк.
— Да, — прошептала Буря. — Ты мне говорил.
Слова в этот миг ничего не значили; Марк чувствовал только, как его ненависть к этому маленькому представителю человечества куда-то исчезает. И ее место занимает нечто иное.
Неожиданно он понял, где видел эти глаза.
— Буря? — спросил он.
Она подняла голову и посмотрела ему в лицо. А когда ответила, в ее голосе звучали торжество и вызов.
— Да! — сказала она и один раз кивнула.
Он неловко протянул к ней руки. Они склонились друг к другу над обезьяним кароссом и обнялись, а ребенок между ними гукал, пускал слюни и икал от голода, жуя палец Марка беззубыми деснами.
— О Боже, Марк, что я с нами сделала? — порывисто прошептала Буря.
Младенец Джон проснулся в серебристой предрассветной мгле. Марк был ему благодарен, потому что не хотел терять ни минуты предстоящего дня. Он смотрел, как Буря зажигает свечу и склоняется к колыбели.
Тихонько приговаривая, чтобы успокоить малыша, она перепеленала ребенка; свет свечи блестел на чистых линиях ее обнаженной спины. Темные шелковистые волосы падали ей на плечи, и Марк заметил, что с рождением ребенка ее стан не изменился — линии по-прежнему грациозные, текучие, как горлышко винной бутылки над плотными круглыми двойными выпуклостями ягодиц.