— С добрым утром, мистер Ганнибал, — сказал мажордом, улыбаясь от уха до уха. — Как вы себя чувствуете?
— Прекрасно, Малапи, — ответил Ганнибал, вылезая из повозки. — Будь умницей, отведи этих чертовых собак на кухню, ладно? Да смотри, не давай им слишком много есть, а то еще, чего доброго, изгадят мне все ковры! А где Кинги? Я привез представить ему нового масса — мистера Флокса.
— Проходите, масса, проходите, — сказал Малапи, кланяясь Питеру. — Кинги в саду,мистер Ганнибал. Сюда, пожалуйста.
Он повел их быстрым шагом в большой сумрачный зал, полный странных запыленных портретов, а оттуда — в залитый солнцем сад, расположившийся в квадратном внутреннем дворе, образованном стенами здания. Лужайки здесь были точно бархат, а два-три десятка крохотных фонтанчиков плели туманные кружева из капель в недвижном воздухе, напоенном ароматом сотен различных цветов, переполнявших многочисленные клумбы.
На траве кормилась целая стая голубей — они были похожи на белое конфетти, рассыпанное по зеленому бархату. В углу распустили хвосты два павлина, в восторге любуясь собою. В центре сада высилась небольшая беседка в виде пагоды: на колоннах, сложенных из коралловых блоков, покоились массивные поперечные деревянные балки. На верхушке разрослась красная бугенвиллея, дрожавшая и искрившаяся от мириад бабочек, мотыльков, жуков, пчел и прочих насекомых. В тени, которую давало это ползучее растение, был подвешен гамак, способный с комфортом приютить четырех человек среднего роста и нормальной комплекции. Но предназначен он был для единственной персоны — короля Тамалавалы Умбера Третьего.
Ростом монарх был около двух метров, вес его превышал сто двадцать килограммов. — Этакий шоколадного цвета конь-тяжеловес. Его большое мягкое лицо с широкими, но не мясистыми губами и прямым носом было ближе к полинезийскому, нежели к африканскому типу. Зрачки были размером с грецкий орех, а благодаря ярким белкам казались еще огромнее. На нем был длинный струящийся белый халат с кружевными оборками вокруг шеи и запястий, украшенный вставкой английской вышивки, как у ночного халата викторианской эпохи.
На голове — алая тюбетейка, расшитая золотыми цветами, на ногах — простые красные кожаные сандалии. Золотой браслет на запястье и золотой перстень с сапфиром величиной с порядочный кусок колотого сахара — вот все, что он носил из украшений. Владыка возлежал на спине, свесив ногу из гамака, и, нацепив на кончик носа очки в роговой оправе, читал «Таймс». Все вокруг было завалено газетами на разных языках. На журнальном столике, стоявшем подле гамака, покоились атлас, пять словарей, ножницы, ручки и большой альбом для вырезок.
— Привет, Кинги! — бесцеремонно крикнул Ганнибал, когда он и Питер добирались по мягким бархатным лужайкам до беседки, увенчанной бугенвиллеей. — Привет! Ну как вы?
Кинги отложил газету и сдвинул роговые очки на лоб. Его лицо озарилось искрометной приветственной улыбкой, и владыка спрыгнул с гамака прямо на груду газет.
— Ганнибал, ах ты проказник, почему опоздал? Я думал, ты совсем не приедешь, — сказал он глубоким насыщенным голосом. Он нежно взял руку Ганнибала своими могучими ручищами и легонько потряс ее.
— Простите, но мы задержались в пути, — извинился Ганнибал. — Это все господин Флокс виноват… Он всю дорогу забавлял меня рассказами о своих донжуанских похождениях.
Кинги обратил свою ослепительную улыбку к ошарашенному Питеру.
— Мистер Флокс! — прогремел он. — Рад приветствовать вас на Зенкали!
— А я очень рад, что приехал сюда, ваше величество, —сказал Питер. — Я уверен, что ваше королевство подарит мне немало наслаждений.
— Ну, если вы имеете в виду донжуанские похождения, — продолжил король, — то боюсь, с этим у нас будет скучновато. Правда, Ганнибал?
— Да нет, — попытался возразить Питер, — я вовсе не гоняюсь целыми днями за женщинами, как вы могли заключить из слов Ганнибала.
— И очень жаль, — серьезным тоном сказал Кинги, лукаво подмигивая при этом своими карими глазами. — А то внес бы хоть какое-то разнообразие в здешнюю безмятежную жизнь. Чего стесняешься, подойди ближе! Отведай моего излюбленного напитка!
Кинги подал Питеру и Ганнибалу стаканы и наполнил их из термоса белой тягучей жидкостью.
— Ну, что скажешь? — с волнением спросил он, когда Питер отхлебнул глоток и судорожно сделал глубокий вдох.
— П-превосх-ходно, — прохрипел Питер.
— Так, пустячок. Сочинил от скуки в часы досуга, — гордо изрек монарх. — Значит, так: берешь белый ром, корицу, добавляешь в равных дозах кокосовое и обычное молоко — и готово. Меня с одного глотка так пробирает, что пришлось окрестить свое изобретение «Оскорбление величества».
Он сел назад в гамак, надвинул очки на нос, отхлебнул из стакана и прополоскал жидкостью рот.
— Ну, мистер Флокс, — сказал он, — надеюсь, вы привезли нам массу новостей из внешнего мира?
— Боюсь, что нет, сэр, — ответил Питер. — Видите ли, перед отъездом сюда я был на Барбадосе, а это отнюдь не центр цивилизованного мира.
— Очень жаль, — вздохнул король. — Как видите, я пытаюсь узнать из газет обо всем, что творится на свете, но поскольку они приходят с опозданием на месяц, я всегда чуть не последний узнаю о нашумевшем скандальном убийстве или о том, кто кого сверг. Если бы вы знали, как это тягостно! Направишь ноту соболезнования какому-нибудь главе государства, а тебе ее возвращают с пометкой: «По данному адресу не проживает». Вот у всех и создается впечатление, будто меня не интересует, что делается в мире.
Ганнибал чуть было не рассмеялся, но сумел себя сдержать.
— Мистер Флокс, — продолжил владыка, — не удивляет ли вас порой мировая пресса? Когда читаешь все эти документы, начинаешь думать, что они сочинены слабыми людьми, про слабых людей и для слабых людей. Так, кажется, говаривал Авраам Линкольн, я не ошибся? Но все те редкие случаи, когда я получал удовлетворение от прессы, — все они здесь, в альбоме! Месяц назад я прочитал о случае в Сербитоне, где я проходил практику в бытность студентом Лондонской школы экономики. Вот что там случилось, только представьте себе:
Идет себе человек смирненько, никого не трогает, и вдруг ему на голову — бац! — кусок зеленого льда, и он теряет сознание. Полиция провела исследования и пришла к выводу, что это… что лед был твердым блоком мочи, выброшенным по ошибке из пролетающего на большой высоте реактивного самолета. Пока содержимое летело вниз, оно успело замерзнуть. Кто бы мог подумать, что в милом Сербитоне можно погибнуть ни за что ни про что во цвете лет только потому, что грозная, жестокая судьба пошлет на твою голову аэроплан с уборной? Или вот еще: читаю в «Сингапур таймс», что принц Снельский, по неподтвержденным данным, скоро женится. Не стыдно ли предавать молве все, что связано с королевским саном! Да за это надо бы съе… Я хотел сказать, сажать в тюрьму на длительные сроки! Верно я говорю?
— Раз так, то бедняга Симон Дэмиэн заслуживает пожизненного заключения, — сказал Ганнибал. — Как вам понравился ваш портрет со свиньей на первой полосе?
— Неплохо, — сияя от удовольствия, сказал король. — Я бы даже сказал, изысканно! Я послал бедной миссис Амазуге большую корзину фруктов в качестве компенсации за нанесенный газетой моральный ущерб, а потом целый вечер сочинял господину Симону Дэмиэну одно из самых страшных писем, какие когда-либо выходили из-под моего пера! Для пущей важности я наложил на него столько печатей, что содержание ему вряд ли удастся разобрать. Как я старался! Я даже пригрозил ему высылкой с острова! Удивительно только, почему ему начхать на мои послания? Он ни разу не придал им значения.
— Скажите спасибо, что он не печатает их, — заметил Ганнибал.
— Как бы мне хотелось, чтобы он это сделал, — задумчиво сказал монарх. — Я так мечтал когда-нибудь напечататься!
— Я только одного боюсь, — хмуро сказал Ганнибал. — Вы дадите Симону материал для публикации, а он насажает туда столько ляпов, что не обрадуетесь.
— Вот то-то и оно-то! — воскликнул король. — Если бы не юмор, который так и брызжет со страниц «Голоса Зенкали», я бы давно уже отрекся от престола! Несколько недель назад я прочел там буквально следующее: «Король обходит строй почетного караула. На нем — в атласное свадебное платье цвета персика, украшенное брюссельским кружевом, в руках — букет белых лилий. Подруги невесты — капрал Аммибо Аллим и сержант Гула Масуфа — получили строгий выговор за личное мужество».
Король загоготал, откинув назад голову. Его громадное тело так и тряслось.
— Уверяю вас, мистер Флокс, — сказал он, вытерев глаза, — если когда-нибудь станете у кормила власти, возьмите редактором вашей газеты ирландца, а наборщиком — зенкалийца. С ними не соскучишься.
— Когда у вас заседание совета? — спросил Ганнибал, поглядев на часы.
— Ах, Ганнибал, Ганнибал, — раздраженно сказал Кинги. — Как вы смеете напоминать мне о делах, когда я наслаждаюсь жизнью?!
— Вы будете ставить на голосование вопрос об аэродроме?
— Да, разумеется, — сказал Кинги и поглядел на Ганнибала взглядом человека, испытывающего неловкость. — Понимаю, Ганнибал, что вы не в восторге от этой идеи, но что я могу сделать, если все вокруг — двумя руками «за»?! Когда идея воплотится в жизнь, я смогу быть спокойным за будущее Зенкали. Да что там я — все держатся мнения, что это пойдет на благо острову! Право же, милый мой друг, признай, что у этой идеи немало плюсов. Не следует думать, что все так уж плохо.
— По-моему, хуже некуда, — изрек упрямый Ганнибал. — Тысячи изнывающих от безделья дуболомов на улицах столицы, не знающих куда себя деть, — это вам что, игрушки? Бухта, полная военных судов, — вы этого хотите? А главное, жил себе остров спокойной, безмятежной жизнью, и вдруг как гром среди ясного неба — его превращают в стратегически важный военный объект!
— С некоторыми из ваших доводов нельзя не согласиться, — сказал король. — Но каково бы ни было мое личное мнение, имеется мощное лобби в пользу этого проекта, и я просто не могу пойти ему наперекор.