— Да, сахиб, мистер Флокс, с какой стороны вы хотите поговорить?
— А это кто? — спросил озадаченный Питер
— Наполеон Ватерлоо, сахиб.
— А мистер Ганнибал дома?
Последовала длительная пауза, но было слышно, как Наполеон Ватерлоо с кем-то переговаривается,
— Иисус говорит, что мистера Ганнибала нет дома, — неожиданно ответил Наполеон.
— Иисус?! — удивился Питер, так до конца и не успевший привыкнуть к зенкалийским именам.
— Да, Иисус говорит, что Ганнибал поехал в Дом правительства. Соединить вас с Домом правительства? — спросил Наполеон.
— Валяй, — ответил Питер и вдруг понял, что диск на его аппарате совершенно бесполезен и служит разве что украшением столь хитроумного устройства. Соединение происходило хоть и с шумом, но быстро — сначала с центральным полицейским участком, потом с рыбным рынком и, наконец, к радости Питера, с Домом правительства. Трубку взял сам Ганнибал. Питер все рассказал ему о госте.
— Как он всем надоел! — сказал Ганнибал. — Не будь он столь омерзителен, было бы еще ничего, он очень умен и с ним интересно, когда он говорит на свои любимые темы! Но ты сам видел, как он любит играть в тайны! Вот только недавно прожужжал все уши и мне, и королю, что сделал важное открытие, а это оказалась всего-навсего неизвестная науке разновидность медузы, и он хотел назвать ее именем Кинги. Да не принимай ты его всерьез! Понимаю, тебе обидно, что он держал себя с тобой так грубо, но он со всеми так, и непонятно, почему бы он стал делать для тебя исключение.
— Ну, я просто подумал, что должен доложить, — сказал Питер.
— Хорошо. Но у меня тут внутренний кризис и мне положительно не до Друма.
— А что стряслось? Могу ли я чем-нибудь помочь?
— К сожалению, нет. Случилось то, что Изумрудная леди обнаружила нехватку простыней для Очень Важных Персон. Что же мне, жертвовать свои на общее дело, а самому париться под одеялом? — раздраженно вскричал Ганнибал. — Эх, намылил бы я шею британскому правительству за такую скаредность!
— Я тут отлучусь на пару дней. Хочется побродить по долинам реки Матакамы вместе с Одри.
— Ладно. Жаль, мне с тобой нельзя поехать, хотя у меня есть странное, возможно необоснованное подозрение, что вы предпочли бы остаться вдвоем.
Питер усмехнулся.
— Да смотри не заблудись в этих долинах — они даже как следует не нанесены на карту, и искать тебя, в случае чего, будет чертовски трудно.
— Хорошо, я буду осторожен, —пообещал Питер.
На следующее утро Питер и Одри выехали в горы. Погода оказалась столь благосклонна к путникам, что они даже решили не брать с собой палатку. Но два теплых спальных мешка захватить пришлось, ибо, как ни жарко на Зенкали днем, ночью там довольно прохладно, тем более в горах.
Одри испекла по два небольших пирога на каждого. Не отставал и Питер, напихавший в рюкзак столько всякой всячины, что в течение двух дней можно было вести не то что сносную, а вполне роскошную жизнь. Чего тут только не было: и консервы, и чай, и спички, и даже нейлоновые веревки и фотоаппарат. Небо сияло голубизной; Одри выглядела особенно восхитительно. Они катили по красной дороге вдоль высокого берега Матакамы. С обочины за машиной с интересом наблюдали мангусты, а затем шмыгнули в кусты. Раз дорогу переходило стадо диких свиней — маленьких, округлых, черных, с пухлыми брюшками и отвислыми ушами. Когда машина оказалась в опасной близости, свинки в испуге принялись визжать, фыркать и пихать друг друга пятачками.
А вот и дикий край, где пролегает долина реки Матакамы, от которой отходят небольшие долины ее притоков . Справившись по карте, предусмотрительно захваченной Питером, путники решили пересечь основную долину и сначала исследовать ее три небольших северных притока. Прыгая с камня на камень, они перебрались на другую сторону реки, при этом изрядно рискуя сломать себе шею, так как камни были очень скользкими и покрыты густой мягкой растительностью, цеплявшейся за гладкую поверхность хрупкими корешками.
Пугаясь непрошеных гостей, тревожно кричали зимородки, перепархивая с ветки на ветку во мраке леса. Когда переправа, точнее, «перепрыжка» на тот берег была закончена, шагать стало легче, хотя то там, то здесь путь преграждали густые и прямые, словно трости в витрине шляпного магазина викторианской эпохи, побеги китайской гуавы[23]. В таких случаях приходилось орудовать топором. Питер тщательно отмечал путь по карте, а также оставлял метки, чтобы потом легко было найти дорогу назад. Там, где лес был не столь густым, земля была усеяна бледно-красными цветами, повсюду росли кусты дикой малины, их красные, как рубин, плоды размером с мелкую сливу были очень сочными, но почти безвкусными. Среди листвы кормились влюбленные пары скромных маленьких голубей — серых с бронзовыми пятнами на крыльях. Они были настолько ручными, что продолжали свою трапезу даже тогда, когда Питер и Одри приближались к ним вплотную. То тут, то там вздымались пальмы путешественника[22] с ядовито-зеленым оперением, словно полуоткрытые дамские веера, неизвестно зачем оказавшиеся посреди леса. Их длинные изодранные листья служили приютом ящерицам фелсума, которые грелись на солнце. Глаз не оторвешь, любуясь, как элегантно возлежат на листьях эти зеленые, с алыми и голубыми пятнышками по бокам созданья. Но наивно полагать, будто похожие на сказочных дракончиков твари забыли обо всем на свете — они бдительно следят за окружающей жизнью крохотными золотыми глазками, слегка наклонив головки. Пробираясь сквозь чащобу, Питер и Одри шли под дождем из скорлупы лесных плодов, которую сбрасывали на них изумрудные попугайчики, кормившиеся на верхних ветвях. Радуясь жизни, эти милые птахи весело пищали, перекликаясь друг с другом.
К вечеру Питер и Одри успели обследовать первую долину и были на полпути ко второй. На ночлег решили устроиться под небольшим скальным выступом. Отсюда, с крохотной лужайки, окруженной с трех сторон «огненными» деревьями в цвету (отчего они и кажутся объятыми пламенем), сквозь верхушки деревьев, растущих понизу, открывался прекрасный вид на голубеющее вдали море.
Питер и Одри развели костер и поужинали. Между тем зашло солнце, в воздухе послышался шорох кожистых крыльев летучих мышей: они летели стаями в расположенный внизу лес. Раздавшиеся оттуда вскоре шум и писк свидетельствовали о том, что ночным крылатым созданьям пришлись по вкусу дикие плоды манго. И наконец, венцом торжества ночи стало царственное восхождение луны. Сначала она была бронзовой, затем приобрела бледно-желтый цвет примулы, а воцарившись на черном бархатном небе, стала белой, словно лед.
Сладкий сон путешественников был грубо прерван поутру хриплыми криками и перебранками макак с хитрыми глазками и розовыми седалищами. Позевывая и потягиваясь, Питер выполз из спального мешка.
— С добрым утром, — сказала Одри. — Может, поставишь чайку?
— Охотно, — сказал Питер, склонившись над угольками и подбрасывая сухие веточки, чтобы пламя разгорелось. — И даже поставлю вариться сосиски, которые, к счастью, догадался захватить.
— Ты просто золото! — восхищенно сказала Одри. — И вдобавок ко всему прочему, еще и не храпишь.
— То-то! — сказал Питер. — Перед тобой — образец добродетели! Ты что, поняла это только сейчас?
— Возможно, я соглашусь с тобой, когда увижу, как ты готовишь сосиски, — заявила она, вылезая из спальника.
— А что ты думаешь? Я удивлял весь белый свет, от Стамбула до Бангкока и от Перу до Катманду, своим искусством варить сосиски. Если не похвалишь моего коронного блюда — смотри, не сносить тебе головы!
…Путники неохотно покинули столь ласково приютившую их лужайку и отправились к следующей долине. Время близилось к полудню, а они все еще искали ее и уже решили, что либо она нанесена на карту ошибочно, либо они каким-то образом обошли ее стороной. Прорубив себе путь сквозь чащу китайской гуавы, они неожиданно оказались на краю пятнадцатиметрового обрыва. Он был почти отвесным и простирался в обе стороны, насколько хватало глаз.
— Слава Богу, что я захватил веревки, — сказал Питер. — Спуститься будет не проблема: я посмотрел, там есть где ставить ноги.
— Прежде чем спускаться, подумай, как вернешься назад, — с сомнением сказала Одри.
— Ничего. Особых трудностей не будет, это я тебе обещаю, — уверенно сказал Питер.
Он привязал один конец веревки к прочно укоренившемуся деревцу, а другой сбросил вниз. Конец веревки исчез в густых зарослях кустарника, достиг ли он поверхности поверхности земли видно не было.
— Я пойду первым, — сказал он. — Потом спустишь наши вещи и слезешь сама. Ничего не бойся, только поаккуратнее ставь ногу. О'кей?
— О'кей, — сказала Одри как можно убедительнее, чтобы собеседник поверил ей. Втайне она была польщена: значит, Питер верит, что она сможет обойтись без женской истерики.
Питер схватился за веревку и начал медленно спускаться. Ноги-то поставить было где, но поверхность скалы, как оказалось, готова была искрошиться в прах, и ему пришлось призвать на помощь осторожность. Когда до земли оставалось около шести метров, крупный кусок скалы, на который он уже перенес весь свой вес, рухнул со страшным шумом. Это было так неожиданно, что бедолага выпустил из рук веревку. Одри с ужасом наблюдала, как он катился, словно куль, по поверхности скалы, а затем нырнул головой в кусты и исчез из виду.
— Питер! — крикнула она. — Как ты там?
Ответа не последовало.
К счастью, густые заросли китайской гуавы, в которые он упал, — той самой проклятой гуавы[23], которая глушит все на свете, — самортизировали падение незадачливого скалолаза. Наш герой отделался царапиной на лбу, подвернутой лодыжкой да несколькими синяками на боках. Он лежал в кустах без движения и, хоть и слышал, как Одри зовет его с вершины скалы, не в силах был даже набрать воздуха в легкие, чтобы ответить. Когда же наконец дыхание у него восстановилось, он со стоном сел и уже готов был крикнуть, что все в порядке, как вдруг услышал в ближайшем кустарнике шорох и увидел сквозь листву крупную птицу.