ло до кулаков. Поначалу счет разбитым носам и выбитым зубам шел на единицы, затем на десятки, но ситуация явно грозила выйти из-под контроля. Пришлось задействовать зенкалийскую полицию: после стольких безмятежных лет, когда самым большим происшествием считалось препровождение в участок не в меру нализавшегося забулдыги, а самым значительным подвигом — находка украденных цыплят, стражи законности и порядка оказались на линии огня. То-то радовался начальник зенкалийской полиции, бывший старший инспектор полиции Глазго Ангус Мак-Тавиш — еще бы, ведь «его ребятам» наконец-то предоставился шанс продемонстрировать, на что они способны, и доказать, что гимнастические упражнения и соревнования по рукопашному бою, на которые ушли годы подготовки и которым находилось применение разве что во время Бернсовых празднеств, — отнюдь не пустая забава! Его затеи называли показухой… Что ж, пусть убедятся в обратном и возьмут свои слова назад! К несчастью, при всяком споре берущий на себя неблагодарную роль посредника сам неизбежно оказывается битым и той и другой стороной. Стоило в дело вмешаться полиции, как вся ярость, с которой фангуасы и гинкасы сражались друг против друга, мгновенно обернулась против стражей закона и госпиталь в Дзамандзаре мигом наполнился констеблями с разбитыми носами, сломанными ногами и проломленными черепами.
Между тем «Императрица Индии» держала курс на Зенкали и в положенный час бросила якорь у зенкалийских берегов. Прибывшие на торжества лоумширская бригада легкой инфантерии, флотский оркестр и команда инструкторов по физподготовке, представлявшая королевский воздушный флот, сойдя на берег в самом беззаботном настроении, неожиданно вынуждены были выступить в роли миротворческих сил. Они ждали, что их встретят цветами и улыбками добродушные зенкалийцы, не говоря уже об очаровательных зенкалийках, а вместо этого их встретили бранью, угрозами и градом камней, мало из которых, к счастью, попадало в цель.
Нетрудно догадаться, как разочарованы были бравые вояки — они-то надеялись исполнить «Боже, храни Королеву», произвести салют, а потом отвести душу с курочками Мамаши Кэри. И вот, здрасьте пожалуйста, им вручают крышки от мусорных баков вместо щитов и посылают на раскаленные от солнца улицы Дзамандзара усмирять толпы разбушевавшихся фангуасов и гинкасов!
Сэр Осберт и высшие военные чины нашли убежище в Доме правительства под охраной королевской лейб-гвардии. Но и в Доме правительства ситуация стала накаляться. Тамошний повар, гинкас, повздорил с дворецким, фангуасом, и тот вскрыл повару череп открывалкой для консервов. В результате готовить пришлось помощнику повара и, как он ни старался, все обитатели Дома правительства сошлись во мнении, что его блюдами можно только свиней кормить. К тому же у Изумрудной леди, едва она прослышала о происходящих событиях, возникла навязчивая идея, что к ней вот-вот ворвутся островитяне и передушат всех ее цесарок на жаркое.
Спросите, с чего ей это пришло в голову? А вот с чего: до нее дошло, что виновницей возникшей заварушки стала какая-то птица, но она не понимала какая и решила от греха подальше запереть всех своих сорок цесарок в гостиной — целее будут.
В эти смутные дни раздражение Питера, вызванное всей этой дурацкой ситуацией, несколько компенсировалось зрелищем как компания (его дядя; маршал авиации — хрупкий старец-маразматик; бригадир — невзрачный, словно грецкий орех; контр-адмирал с красным, как земляника, лицом и круглыми голубыми глазами истого морского волка — в том смысле, что они были абсолютно пусты; и лорд Хаммер) пробиралась к своему утреннему кофе по ковру из цесарочьего помета.
Между тем ситуация на острове становилась все хуже. И католический, и протестантский миссионеры одновременно почувствовали, что от них отходит верная паства, по большей части состоявшая из фангуасов. Единственной, от кого никто не ушел, была Джу. Поэтому, когда отец О'Мэлли и его преподобие Брэдстич пригласили ее пойти с ними во дворец для заявления протеста, она согласилась крайне неохотно.
— Отвратительно… Это же богохульство… Поклоняться птице… — сказал королю отец О'Мэлли. По мере того как негодование его возрастало, его ирландский акцент становился все более густым, словно овсяная каша. — Вы же глава государства! Явите собой пример, положите этому конец! Неужели вы не понимаете?
— Име-е-енно так, име-е-енно так, — проблеял его преподобие Брэдстич, вытирая пот с лица, похожего на толстенную сальную свечу. — Не мне вам рассказывать, как это подрывает основы христианства! Вчера я читал проповедь всего лишь четверым.
— Какой стыд!.. Какой позор!.. — вторил О'Мэлли.
Кинги откинулся на спинку кресла и спокойно смотрел на них. Затем он обратился к Джу, которая еще не брала слова.
— Ну а вы что скажете, ваше преподобие Длиннаяшаль?
— А мне-то что? Мне все равно, — сказала Джу, слегка возмущенная тем, что ее привели сюда да еще заставляют выступать. — Меня все это не касается. Я так и сказала своей пастве: можете относиться к пересмешнику как вам заблагорассудится, я все равно никого из вас не прогоню. Мое мнение — Бог создал пересмешника прежде человека, и Божью волю мы обязаны уважать. Если ты боготворишь птицу — значит, почитаешь одно из творений Божьих, а следовательно, почитаешь и Его Самого. Так я считаю.
— Но это же идолопоклонство, — рявкнул отец О'Мэлли.
— Не-е-гоже так поступать истинному христианину, — проблеял Брэдстич. — Вы ме-е-е-ня удивляете, Длиннаяшаль.
— Не перестану заявлять, что это — подрыв истинной веры, — прорычал О'Мэлли. — Это нужно прекратить.
Услышав это, Кинги, до того опиравшийся на спинку кресла, вдруг резко сел.
— Я, кажется, не учу вас, чему поклоняться, а чему не надо, — холодно заявил он. — Мы, зенкалийцы, почли бы такое за дерзость. Ну так вот: завтра я издам указ — всем иностранцам или начать почитать пересмешника, или покинуть Зенкали. Что вы на это скажете, а?
Отец О'Мэлли вздрогнул, как будто Кинги ударил его.
— И это… после стольких лет моей работы… после того, как я спас столько душ?
— Э-э-это… будет ве-е-есьма ре-е-е-троградный шаг, — проблеял Брэдстич.
Джу печально улыбнулась Кинги:
— Я так считаю — твой остров, поступай как знаешь, — сказала она. — Но мне будет очень жаль его покинуть.
Король долго смотрел на них, а затем вздохнул.
— Ну-ну, не беспокойтесь. Такого указа я не издам, — сказал он, и миссионеры вздохнули с облегчением.
— Вместе с тем, — продолжил он, подняв могучую розовую ладонь, — попрошу выслушать, все, что я скажу, чтобы вы не забывали, где находитесь. Если хотите знать мою точку зрения — мне все равно, что вы там проповедуете, лишь бы это не причиняло вреда другим. Оценивая позиции всех троих, я скажу без обиняков: права Джудит Длиннаяшаль. У меня нет ни малейшего намерения вмешиваться в верования моего народа, и я не собираюсь приводить их в соответствие с вашими, кстати сказать, весьма эксцентричными представлениями о божественном. Если кто-нибудь из моего народа пожелает обратиться в вашу веру, он имеет на это полную свободу. Равно как и полную свободу веровать во все, что ему нравится, лишь бы это не шло во вред Зенкали. Вы всегда должны помнить следующее: то, что один человек почитает как божество, для другого, может статься, — просто волшебная сказка. Но ведь и божества, и волшебные сказки имеют право на существование в этом мире.
— О, Кинги, как ты умен! — с удовлетворением сказала Джу.
— Благодарю, — величественно произнес Кинги.
Он встал с кресла, давая понять, что аудиенция окончена, и поникшие духом представители католической и англиканской церквей, а также торжествующая Джу побрели к выходу.
— Ну, ребята, — сказала она, когда вся троица покинула дворец, — мне пора. Моя паства меня заждалась. У нас сегодня занятия по хоровому пению. — Ей явно хотелось насыпать соперникам соль на раны.
…В смутной ситуации, когда едва ли сотый понимает, что творится вокруг, когда каждый ожидает зла от любого себе подобного, когда никто не стесняется в средствах для достижения цели, люди начинают принимать на веру любую чушь, которую они в нормальных обстоятельствах пропустили бы мимо ушей. Когда кто-то пустил слух, что вся популяция пересмешников была тайком отловлена и спрятана не где-нибудь, а в Английском клубе, в этом ни на минуту не усомнился ни один зенкалиец. В результате у стен Английского клуба сошлись воинственная группа гинкасов, вознамерившаяся перебить пойманных птиц, и команда крепких, как сталь, фангуасов, вознамерившаяся их защитить.
События развернулись в тот блаженный час, когда все английские поселенцы на Зенкали, общим числом около тридцати пяти душ, собравшись в клубе, блаженно попивают напитки со льдом, флиртуют с чужими супругами (обычно в самой бесхитростной манере, не требующей похвальбы остроумием), почитывают «Панч» или «Иллюстрейтед Лондон ньюс» месячной давности, играют на бильярде или в крокет, а то и просто сидят на скамеечках и обсуждают поведение аборигенов. Несмотря на то что в последние дни поведение черномазых становилось все возмутительнее, англичане были по-прежнему убеждены, что благополучно отсидятся за высокой, аккуратно подстриженной живой оградой из гибикуса. Что бы там ни творили снаружи зенкалийцы, англичане верили, что здесь, в ухоженном райском уголке, они в полной безопасности. Каково же было их удивление, когда высокая живая ограда оказалась поверженной лавиной дерущихся фангуасов и гинкасов.
Табби Фотескью, удалой регбист с богатейшей мускулатурой и без единой извилины в мозгу, схватил крокетный молоток и проломил несколько черепов — как фангуасских, так и гинкаских. Потребовались дружные усилия пяти дюжих зенкалийцев обеих этнических групп, чтобы совладать с ним и потерявшего сознание бросить в заросший лилиями пруд, являвшийся одной из ботанических достопримечательностей Английского клуба.
Куда горестнее оказалась судьба Мелани Трит — хрупкой старой девы, любимым занятием которой было мазюкать акварельки на сюжеты из жизни зенкалийцев. Она была загнана в угол близоруким да к тому же вдрызг пьяным фангуасом и поцелована. После этого случая в творчестве мисс Трит стали все явственнее проступать эротические мотивы.