— Когда мы бились при Ютландии, ваши бравые парни находились справа от нас, — произнес он, и от волнения его глаза увлажнились. — Развертывание кораблей в боевой порядок…
— Да как же так, сэр? — перебил его швейцарец, который во всем любил точность. — У нас же нет флота.
— Как нет?! — изумленно спросил адмирал. — Не может такого быть! У всех есть.
— Но Швейцария — маленькая страна, — сказал швейцарец, складывая руки чашечкой, словно изображая птичье гнездо. — Мы со всех сторон окружены сушей!
— Тьфу! — сказал адмирал. — Терпеть не могу сражаться на суше! Прислушайтесь к моему совету: обзаведитесь флотом — и будете непобедимы!
Одри и Питеру не хотелось больше слушать. Так, а вот и сам Кинги в своем изысканном халате! Он с нежностью смотрит на сэра Ланселота, который так захвачен всеобщей атмосферой празднества, что на его всегда суровом лице нет-нет да и проскользнет улыбка.
— Я очень рад, — проворковал сэр Ланселот, — что привез вам добрые новости от герцога Пейзанского. Он очень просил меня вам о нем напомнить.
— О, милый Бертрам, — сказал Кинги, просветлев лицом. — Он был моим мальчиком на побегушках в Итоне! Не знаю почему, но мы все его звали «Бертрам-пей до дна»!
Сэр Ланселот едва заметно вздрогнул. Он крепче сжал в руке стакан и оглянулся.
— Я очень рад, что нам удалось найти столь блестящее решение этой проблемы, — сказал он.
— Нам здесь, на Зенкали, — сказал Кинги, — обычно худо-бедно удавалось вести дела на благо острова. Позвольте заметить, сэр Ланселот, что я всегда ценил вас как разумного и сочувствующего мне человека.
— Спасибо, спасибо, — сказал сэр Ланселот, сияя от удовольствия. — Я так рад слышать это, ваше величество! Мы, ревнители охраны природы, всегда во все суемся, всегда вставляем палки в колеса, и нам ой как трудно убеждать людей, что все это для их же блага. Люди думают, что мы помешались на любви к животным, ставя их выше интересов человека. Это совсем не так, ибо защита природы — это защита человечества.
— Согласен, — сказал Кинги. — По-моему, все, что здесь произошло, лишний раз подчеркивает сказанное вами. Без понимания биологической структуры нашего острова мы могли бы в одночасье погубить и его экономику, и самих себя.
— Именно так, — сказал сэр Ланселот. — Эта ситуация — отражение того, что происходит во всем мире, но происходит, чаще всего, с гораздо менее счастливыми результатами.
— Хорошо, что я здесь, на Зенкали, обладаю достаточной властью для принятия решений, — сказал Кинги. — Я всегда считал, что в большинстве странах мира власть слишком распылена, чтобы быть эффективной. Демократия по-своему хороша, но подчас при помощи диктатуры — в мягкой, разумеется, форме — можно добиться большего.
— Возможно, что так, — с сомнением сказал сэр Ланселот.
— А вот и счастливая парочка, благодаря которой все закончилось благополучно, — сказал Кинги и обхватил своими могучими руками Питера и Одри за плечи. — Милая Одри, — сказал он. — Ты сегодня так сияешь. Не потому ли, что решила взять в мужья этого честного малого?
— О да, — сказала улыбающаяся Одри. — Я решила: в чем он нуждается больше всего, так это в сварливой жене.
— Ему следовало бы почитать за счастье, что на него будет ворчать такая красавица, как вы, — сказал Кинги. — И я открою вам секрет: наш благодарный остров подарит вам на свадьбу плантацию деревьев амела.
— О, Кинги, — сказала Одри. — Вы так щедры!
— Скорее предусмотрителен, — сказал Кинги. — Я надеюсь, что благодаря этому Зенкали станет вашим родным домом навсегда.
— Если я вас поцелую, это будет считаться «оскорблением величества? — спросила Одри.
— Если ты этого не сделаешь, это будет считаться «оскорблением величества», — твердо сказал Кинги.
— Ну, Питер, пошли, сообщим обо всем папочке, — сказала Одри.
…Под гигантской бугенвиллеей плавно покачивался королевский гамак, в котором восседали Ганнибал и Джу. Рядом с ними, на корточках, сидел папаша Дэмиэн.
— Ну, уважаемый и обожаемый предок, у меня для тебя новость! — сказала Одри. — Наш высокочтимый король собирается подарить нам с Питером плантацию амела!
— Как — плантацию амела? — спросил Симон. — Чтобы моя дочь позорила отцовские седины, живя во грехе у него под боком на плантации амела?
— Боже, да что ты несешь! — сказала Одри. — Разве я собираюсь жить во грехе?!
— Не хочешь ли ты сказать, что ты по глупости решила повести сего неоперившегося отрока к церковному алтарю? Смилуйся, о Матерь Божия, это еще хуже, чем жить во грехе!
— Ну, ничего, немножечко греха тоже не помешает, — сказала практичная Джу. — В конце концов, грехи — это мой хлеб, без них я осталась бы без работы! Но, я надеюсь, у вас все серьезно? Могу я вас обвенчать?
— А где же еще им завязать брачные узы, как не здесь? — сказал Ганнибал. — О Господи! Я теряю не только единственную девушку, которую искренне любил, но и добрую помощницу. А я ведь так рассчитывал на тебя еще на девяносто ближайших лет!
— На все воля Божья, — сказал Питер.
— Что ж, — произнес, Ганнибал, — теперь, когда всю эту кашу удалось расхлебать, у тебя, Питер, появится свободное время — если, конечно, эта девчонка оставит тебя в покое. И у меня к тебе будет вот какое задание: я задумал выпуск нового, исправленного издания своей книги.
— Это какой же?
— «Зенкали. Фрагментарный путеводитель для случайного приезжего».
— Так это… ваша?! — спросил изумленный Питер.
— «Ваша»! Ты еще спрашиваешь «ваша»! Ну а кто еще на острове, по-твоему, обладает такой эрудицией и таким блестящим знанием английского, чтобы проделать столь титаническую литературную работу? — спросил Ганнибал.
— Так вы действительно собираетесь готовить новое, исправленное издание? — спросил Питер.
— Безусловно, — ответил Ганнибал, — если ты готов мне помочь.
— Я-то готов, но мы сначала хотели бы провести медовый месяц, — сказал Питер.
— Как — медовый месяц? Вы же еще не повенчаны! — удивился Ганнибал.
— Мы решили поступить наоборот, — как бы извиняясь, объяснила Одри. — Сначала медовый месяц, потом венчаться.
— О Святой Павел и двенадцать апостолов! Так, стало быть, моя дочь будет стоять перед алтарем и заявлять о своих грехах всему миру?! — воскликнул Симон, бия себя в лоб. — Только из-за чистоты души моей я могу вынести невыносимое!
— Если не секрет, где вы намерены провести этот странный предсвадебный медовый месяц? — поинтересовался Ганнибал.
— Как это — где? — перебила Джу, выскакивая из гамака. — Черт побери, есть только одно подходящее место. — ДОЛИНА ПЕРЕСМЕШНИКОВ.
Эпилог.
— Ты можешь притиснуться ко мне поближе? — спросил он.
— Никак, Питер. Ты и так умудрился втиснуть два тела в спальный мешок, рассчитанный на одного. Куда уж ближе?
— Ну, вот так гораздо ближе, — сказал он, довольный.
Лунный свет струился на причудливо толстые, изогнутые деревья омбу, хранивших покой влюбленных, а ветви окружающих их кустов мерцали от множества светлячков.
— Когда ты в первый раз решила, что любишь меня? — спросил Питер, не боясь показаться банальным.
— Сразу, как только увидела, — с удивлением сказала Одри. — А почему ты спрашиваешь?
Питер осторожно поднялся на локте и взглянул на ее лицо.
— Сразу? — переспросил он, потрясенный услышанным. — Напомни, когда ты меня впервые увидела?
— Как когда? В то утро, когда ты пришел к Ганнибалу. Ты был таким лапочкой… Ну как брошенный щеночек.
— Вот спасибо, — холодно сказал Питер. — Это самый романтический комплимент, который я когда-либо слышал.
— Так я же не в том смысле. Я имела в виду — хорошенький щеночек, — запротестовала Одри. — Ну, такой, как в зоомагазинах, такой что невозможно удержаться от покупки!
— Понятно. Такой же кудлатый?
— Ну да. И такой же вислоухий и беспомощный. Он тебе на полу будет лужу делать, будет туфли грызть, а все равно — такая лапочка!
— Да что ты говоришь! Разве я в твоем присутствии когда-нибудь заикался о желании сделать лужу на полу? Или погрызть твою обувь — туфли, тапки, сапоги или что там еще?
— Да нет, ты прекрасно знаешь, что я имею в виду, — сказала Одри. — Не притворяйся тупицей.
Пауза.
— Ну, хорошо. Ты знаешь, что происходит с этими очаровательными щенками после того, как их приносишь из зоомагазина? — продолжал Питер.
— А что?
— Из них получаются волкодавы.
— Я всегда мечтала о собственном волкодаве! — мечтательно сказала Одри.
— Ну а я вот не влюбился в тебя с первого взгляда, — самодовольно сказал Питер. — Ты показалась мне привлекательной, но не более того.
— Что-что, а я-то хорошо запомнила, как ты посмотрел на меня в первый раз. У тебя был взгляд похотливого развратника — точь-в-точь как у молодца-итальянца, только-только ставшего мужчиной, — сказала Одри.
— Ну уж нет! — возмутился Питер. — Я не глядел на тебя взглядом похотливого развратника.
— Глядел. И своим первым же взглядом не только раздел, но и затащил в постель, — сказала Одри. — Признаюсь, это было очень приятное ощущение.
— Я с тобой не согласен, — сурово сказал Питер. — Я никогда в жизни так не смотрел на женщину.
— Так я и подумала, — сказала Одри. — Поэтому мне и понравилось.
— Вот уж не думал, что наша первая с тобой ссора будет в спальном мешке, — сказал Питер. — Здесь и места-то маловато! Даже подушками не побросаешься!
— Согласна. В спальном мешке маловато места — и не только для ссоры, — жалобно сказала Одри.
— Ничего. При желании найти можно. Я покажу.
Воцарилась тишина.
— Ты мой маленький, мой миленький волчонок, — наконец сказала Одри.
— Да еще такой, который проявляет ловкость в стесненных обстоятельствах, — сказал Питер.
— Да еще какую ловкость! — согласилась Одри.
…Луна совершала свой неслышный путь по небу, и под ее лучами словно оживали деревья омбу — казалось, будто они переходили с места на место или собирались в группы, словно заговорщики. Светляки, будто крохотные карманные фонарики, освещали свой замкнутый мирок зеленым пульсирующим светом. На бескрайней черноте небосвода оставляли следы падающие звезды, а неподвижные сияли, словно сосульки, освещенные солнцем. Луна, прежде золотая, как лепестки подсолнуха, стала бледной, словно поганка.