Сестра Клер остановилась, опустила на скатерть сплетенные вместе пальцы.
— Разумеется, платье пришлось мне впору, как вы можете убедиться. — Она подняла одну руку, и в свете огня малиновый бархат был красным, как кровь, и темным в складках, как бордо.
— По правде говоря, — добавила она, — Мишель выглядел в платье совсем как юная девушка, очень миленькая, если можно так говорить о парне. Он выбрал простое желтое шелковое платье, соответствующие туфли и черно-желтую шляпу вроде колпака. Его довольно длинные курчавые волосы вполне могли сойти за модную в наши дни у девушек прическу. Тогда он настоял на том, чтобы я надела то сине-белое платье и тот плащ, благодаря которым мы нашли деньги.
Сестра Клер остановилась, прокашлялась и виновато улыбнулась.
— Боюсь, я слишком много говорю, — сказала она. — У меня пересохло в горле. Могу я попросить, если это не трудно, налить мне минеральной воды?
Тотчас появилась минеральная вода, сестра Клер выпила полстакана так, будто это было изысканное вино, еще раз прокашлялась и посмотрела на нас с очаровательной улыбкой.
— Вы не представляете, как странно чувствуешь себя в обычном платье после монашеской рясы, — призналась она. — Я ощущала… даже не знаю, как сказать… впрочем… это было как в моей юности, когда мы играли в живые шарады, надевали всякие странные одежды и сами себя не узнавали, понимаете? Именно такое чувство было у меня. По правде сказать, я даже оробела, и мне было как-то неловко, как во время тех игр. Мне все казалось, что я наступлю на подол и споткнусь. И Мишель, естественно, выглядел так забавно в роли девушки, что я… я даже рассмеялась, и, глядя на меня, он тоже рассмеялся. На нас напал такой смех, что мы не сразу смогли выйти из дома, чтобы отправиться в казино.
Сестра Клер остановилась и медленно допила минеральную воду.
— Боюсь, я очень плохо все рассказываю, — извинилась она, — но очень трудно связно изложить, как именно выстраивались события. Теперь, оглядываясь назад, я удивляюсь своему поступку, но разве не то же самое чувство испытывает всякий, руководимый волей Господа? Однако где я по-настоящему дрогнула, так это в казино, когда вошла туда. Такое огромное помещение, примерно таким я представляла себе собор Святого Петра в Риме, только построено оно было для совсем других целей… Все эти колонны в холле, мрамор кругом… Я и не знала, что в мире есть столько мрамора. Я очень боялась, как бы они не увидели, что Мишель вовсе не девушка, а еще мне казалось — кто-нибудь непременно догадается, что я монахиня, хотя как можно было догадаться, глядя на мое платье! Мишель первым вошел в зал, и мне оставалось, конечно, только положиться на него. Сам-то он никогда не бывал в казино, но пекарь, у которого он работал, частенько посещал это заведение и рассказывал Мишелю, что там происходит. Все с любопытством поглядывали на нас; теперь-то я знаю: людей удивили наши платья. Нынче многие одеваются эксцентрично, но согласитесь — платья мисс Бут-Уичерли и по нынешним меркам смотрятся необычно. Про игру я ничего не знала, но Мишель быстро научил меня. Он был просто молодец, если учесть, что никогда раньше не играл. Мы начали с самой маленькой ставки, я сказала Мишелю: если не выиграем, значит, Господу не угодно, чтобы мы играли. Поставили на красное, и, должна признаться, у меня душа в пятки ушла, когда шарик побежал по кругу.
Сестра Клер глотнула минеральной воды и поглядела на нас с тихим торжеством.
— Разумеется, мы выиграли, — сказала она. — И это было для меня ясным знаком. Я узнала наконец, для какой задачи меня готовил Всевышний. Меня как будто озарило, понимаете, я точно знала, что Господь направляет мою руку, что я его орудие. Я была настолько уверена, что тут же сделала новую ставку — все наши деньги. Мишель был в ужасе, пытался остановить меня, но я сказала, что мы обязаны уповать на Всевышнего. Конечно, мы выиграли и во второй раз, и еще двадцать четыре раза. Дважды проигрывали, но совсем немного, потому что я чувствовала, когда лучше делать небольшую ставку. После трех часов игры, когда у нас набралось больше двух миллионов франков, уже Мишель настаивал, чтобы я продолжала, но я чувствовала, что пора остановиться, вернуться в монастырь и поделиться хорошей новостью с сестрой Мари. Мы переоделись, естественно, и вернулись в Сан-Себастьян страшно возбужденные, ведь мы теперь по-настоящему могли помочь приюту, а главное — я знала, что наконец-то мне указано мое подлинное предназначение.
Она остановилась, тихо всхлипнула.
— К сожалению, ее преподобие судила иначе, и я страшно расстроилась, так она была потрясена. Дескать, мало того, что мною было совершено нечто совершенно непозволительное для монахини, я еще ввела в соблазн Мишеля. Она явно не сознавала, что таков был замысел Господа, и никакие мои слова не могли ее переубедить. И меня отлучили от ордена сестер-благотворительниц.
— Не может быть! — воскликнул я.
— Да, Джерри, отлучили, это было просто ужасно, — тяжело произнес Жан.
— Но Мишель, — продолжала сестра Клер, вытирая слезинки, — стоял на моей стороне. Я и теперь не считаю, что мы неправы. В даре от Господа не может быть ничего дурного, особенно если он используется на благие цели. Я верю, что Бог наделил меня даром… даром игрока, чтобы я могла помогать детям. И я твердо решила не противиться Его воле… Считала, что это было бы грешно. А потому через одного посредника выкупила у монастыря платья мисс Бут-Уичерли, поскольку было очевидно, что Всевышнему угодно, чтобы я их носила и продолжала играть. Накопив побольше денег, послала чек матери-настоятельнице с припиской, что это деньги от Господа. Она вернула мне чек: дескать, в глазах Всевышнего принять его было бы все равно что взять деньги у проститутки. Несколько дней я ходила такая расстроенная, что Мишель не знал, как и быть. Понимаете? У меня на руках огромная сумма денег, приобретенная по наставлению Всевышнего, он же наставлял меня, на что ее потратить, а я не знаю — как. И тут Мишелю пришла в голову блестящая идея. Мать-настоятельница знала, естественно, мою фамилию и в каком банке у меня открыт счет, так что любые деньги, поступающие оттуда, были бы возвращены. И мы решили открыть в другом банке счет на имя Мишеля. Правда, у него, бедняги, не было фамилии, потому что… потому что… в общем, потому. И надо было найти ему какую-то.
Она наклонилась вперед с сияющими глазами:
— Выбрать самому себе фамилию — это так интересно. У всех нас фамилии, полученные от родителей. А выбирать самому — все равно что заново родиться.
— И какую же фамилию он выбрал? — спросил я.
Сестра Клер удивленно воззрилась на меня.
— Как это какую — Бут-Уичерли, конечно!
Я посмотрел на ее милое личико, потом рассмеялся. Жан и Мелани последовали моему примеру, очень уж забавно нам это показалось. Глядя на нас, сестра Клер и Мишель тоже засмеялись, не очень понимая, в чем дело.
Уверен, в эти минуты где-то в неведомых сферах, которые мы называем небесами, мисс Бут-Уичерли тоже громко смеялась.
Глава восьмаяПопугай для попа
Она летела ко мне по платформе, одетая в элегантный синий костюм и синий шотландский берет, из-за которого ультрамариновые глаза ее казались вдвое больше обычного.
— Милый, я здесь! Это я, Урсула! — кричала она, ловко, что твой регбист, огибая чемоданы, носильщиков и пассажиров.
Я принял ее в свои объятия, и она прильнула к моему рту своими прекрасными губами, издавая при этом, как всегда в таких случаях, громкий стонущий звук. Все мужчины на платформе уставились на меня с завистью, а все женщины — с ненавистью, так она была восхитительна.
— Милый, — сказала наконец Урсула, освободив мои губы, — я жутко соскучилась по тебе.
— Да ведь мы с тобой виделись позавчера, — возразил я, силясь освободиться от ее цепких объятий.
— Верно, милый, но вчерашний день был такой долгий, — ответила она и снова поцеловала меня. — О, милый, быть вместе с тобой в Лондоне весной — это такой шик!
— Где твой багаж? — спросил я.
— Уже идет. — Она показала на бредущего по платформе престарелого носильщика, нагруженного четырьмя большими чемоданами, шляпной коробкой и огромной латунной клеткой с серым попугаем.
— Какого черта ты взяла с собой попугая? — осведомился я с тревогой.
— Милый, его зовут Моисей, он здорово умеет говорить, вот только нахватался всяких нехороших слов. Я купила его у одного моряка, наверно, тот его научил. Сам знаешь, какие моряки неотесанные, кроме капитанов и адмиралов. Уверена, Нельсон никогда не бранился. То есть он мог, конечно, сказать «черт побери», когда потерял руку или глаз, но ведь это вполне простительно, правда?
Как всегда при встрече с моей любимой подругой, я ощутил, что мной овладевает чувство нереальности.
— Но зачем тебе понадобился попугай? Тебя не пустят с ним в гостиницу.
— Глупости, милый, в «Клариджес» разрешают брать с собой все что угодно. Этот попугай — подарок для его преподобия Пенджа, он очень болен, бедняга.
Мне стало дурно. Еще одно из тех филантропических деяний Урсулы, которые неизменно влекли за собой катастрофические последствия, и я — один из соучастников. Решив пока что вынести за скобки вопрос о попугае, я обратил взгляд на гору ее багажа.
— Тебе в самом деле нужно столько вещей? — спросил я. — Или ты задумала прочно обосноваться в Лондоне?
— Глупости, милый, тут вещей всего на три дня, и я знала, что ты захочешь видеть меня красивой. Да я почти ничего не взяла, только самое необходимое. В конце концов, ты ведь не хочешь, чтобы я ходила голая?
— Воздержусь от ответа на этот вопрос, чтобы не изобличать себя, — ответил я.
Мы добрались до стоянки такси, где носильщик уложил вещи в багажник, после чего стал засовывать клетку с попугаем на заднее сиденье. При этом он имел неосторожность сказать Моисею: «Попка дурак» — на что попугай с поразительно четкой дикцией изложил, куда тому следует отправиться и что там делать, причем оба предложения были совершенно неосуществимы как в географическом, так и в биологическом смысле.