Стал Егорий раздумывать: что бы такое невесте подарить? Чтоб красивое было, нужное и при ней завсегда находилось, о нём напоминало.
Ничего в голову не идёт!
Раз как-то пошёл он в одну избу, где девушки посиделки устраивали. Сидят девушки по лавкам, пряжу прядут, песни поют, хохочут.
И Марьюшка здесь же.
Сел Егорка в сторонке, глаз отвести от неё не может, работой её любуется. Так ладно да споро прядёт, никто угнаться не может, хоть и прялка у неё похуже всех была. Скрипучая, шатучая, на сторону валится, того и гляди, рассыплется. Одно слово – прабабушкино наследство.
«Вот какой подарок-то надо изготовить, – встрепенулся Егорий, – и вещь полезная, и при Марьюшке всегда будет».
На другой день пошёл в лес липу для прялки рубить. Липа дерево мягкое, нежное, что хочешь из неё вырезать можно, не треснет, да и цветом хороша – золотистая.
Вот идёт он бережком, а по речке белая лебедь плывёт величаво. Шея гибкая, гордая, головка словно точёная, красавица!
«Вот как сделать-то надо! – любуется Егорий. – Чтоб не просто прялка была, а лебёдушка».
Срубил он в лесу подходящую липу, а чтоб она не растрескалась, кору не стал обдирать и торцы глиной обмазал.
Как только просохла липа хорошенько, принялся рубить донце – широкую доску, на которую пряха садится. На конце донца выступ сделал с гнездом. В него то гребень, то стояк для пряжи вставлять можно, а стояк, на маленькое весло похожий, из крепкого клёна вырубил. Обстругал всё хорошенько, зачистил – дерево зазолотилось, засияло. Не прялка – птица лёгкая, ни у кого такой нет! Красивая, а чего-то не хватает!
«А что, если резьбой да красками её изузорить?» – думает Егорий. Вырезал на донце тонкие линии, на концах завиточками закруглил. Потом солнышки под ножом зажглись, листья сказочные зашелестели, диковинные цветы зацвели.
А Егорий хмурится: опять ему не нравится!
Во двор вышел, там у него чурбан дуба морёного лежал. Расколол его на тонкие дощечки, из них два коника чёрных с крутыми шеями выстругал и в донце между цветов врезал. Сели без клея, как тут были, не выковырнешь. Но всё ж для верности дырочки просверлил и жёлтые липовые гвоздики загнал, да не где попало, а где глаза и по сбруе. Сразу ожили коники, сбруей зазвенели, глазами закосили.
Вроде довольный остался. За стояк принялся. «Что бы такое, – думает, – написать?» Вспомнилась ему та ночь лунная на Ивана Купалу, цветок папоротниковый. Только какой он, цветок этот таинственный? Красный, синий или белый? А такой, наверно, каких на свете не бывает – чёрный! Ведь колдовство любит в чёрное рядиться.
Обмакнул кисть в чёрную сажу и написал чудо-цветок ночной, а вокруг узкие листья папоротниковые закачались. Мерцают чёрные лепестки на золотой доске, манят к себе, завораживают, и веришь – есть такой цветок на земле, ищи только.
Сверху солнышко красное написал, его с двух сторон птица Сирин и Алконóст берегут, погаснуть не дают. Чтоб семья крепкая была, под солнышком дерево сказочное посадил, всё в цветах. А чтоб дерево не погубил кто, под ним двух львов гривастых на стражу поставил.
Бабушка Акулина как увидела прялку, заахала, головой закачала:
– Ну, Егорий, такого подарка отродясь ни у одной невесты не было! Отдавать даже боязно. Того и гляди, влюбится Марьюшка в прялку-то – тебя забудет!
Как краски просохли, понёс Егорий прялку на посиделки. Поставил на лавку – словно солнце в избе вспыхнуло! Девушки работу побросали, прялку обступили.
– Ну погоди! Мы тоже своим женихам прикажем такие сделать. А не сделают – не бывать свадьбе!
Запечалились женихи, заскребли затылки, где уж им за Егорием угнаться! Собирались даже побить его маленько, да больно здорóв – сам кого хочешь уложит.
Пришлось им тоже прялки узорные резать да красить, кто как умел. Так и повелось: просватался парень к девушке – дари прялку. По ней ведь сразу видно, сильно ли жених невесту любит или со скуки женится.
Ждёт не дождётся Егорий, когда Марьюшка в его дом хозяйкой войдёт.
– Да что ж ты, Егорка, без дела маешься? – не выдержала однажды бабушка Акулина. – Чем деньки до свадьбы считать, лучше б Марьюшке для хозяйства что-нибудь сделал.
– А что?
– Помнишь ли, до пожара у меня коробья́ была расписная? Дед твой из самого Великого Устюга её мне привёз, приданое складывать. Эх и красивая была, всем на зависть! Зверями волшебными расписана и цветами.
– А какими зверями, бабушка?
– Помню, львы там гривастые были, птица Сирин и грифóн.
– Грифон? А кто это, бабушка?
– Неужто не знаешь? Зверь такой хищный. Телом – лев, и грива его же, и лапы когтистые, на спине здоровенные крылья, а голова птичья с острым клювом. Хвост закрученный, а в силе и храбрости равных ему нет. Живёт он далеко отсюда. Всё золото в его власти, а если какой тать[1] завладеть им захочет, разрывает на части. Потому он на крышке коробьи нарисован был, чтоб воры боялись.
– Ну, бабушка! Что ж ты раньше про такого зверя не сказывала? Я тоже его Марьюшке на коробье напишу.
– Да какое ж золото он у неё беречь будет? – смеётся бабушка.
– Ну, не золото, а от сглаза или нечистой силы пускай бережёт.
– А для этого другой зверь есть. Индрик[2] зовётся. Конь такой, а во лбу волшебный рог. Этим рогом всякое зло насквозь протыкает, и, когда с ним бьётся, вокруг народ стоит и поёт:
Это не два зверя собирались,
Не два лютых собегались,
Это кривда с правдою сходились,
Промеж собою бились, дрались!
Загорелся Егорий новой работой. Срубил липу и срезал с неё тонкий луб – самый верхний слой. Потом согнул его по форме большой коробьи, края стеночек друг на друга наложил и лыком прошил. Пока луб сырым ещё был, вставил в него еловое дно, чтоб, когда высохнет, стенки коробьи днище крепко сжали.
Из оставшегося луба ещё две коробьи согнул. Одну – для посуды, а совсем маленькую коробейку – для Марьюшкиных серёжек да бус. Железными петельками с узорными высечками ко всем коробьям тонкие крышки еловые прикрепил.
Через несколько дней луб подсох – и стали коробьи белыми, гладкими. Рука сама, головы не спрашивая, к краскам тянется. Маленькую коробейку Егорий тонкими чёрными травками и большими красными цветами расписал. Дорогóй шкатулкой стала простая коробья, не стыдно в такой украшения хранить.
Среднюю коробью, ту, что для посуды, весёлыми картинками из будущей жизни расписал. На одной стенке мчится белый конь в чёрных яблоках, запряжённый в расписные сани, а в санях он сам с Марьюшкой сидит, коня погоняет. Взмахнул плетью и замер так с поднятой рукой, потому что над конём в это время Сирин бесшумно пролетал, весь в разноцветных перьях. А вокруг по небу большие яркие цветы летят, и даже из-под снега красные и зелёные листья выше коня выросли.
На другом боку коробьи Егорий с Марьюшкой уже домой приехали и сидят за столом, кисель едят. На полу Терентий о Марьюшкину ногу трётся, а около Егория чёрная Жучка сидит. А в избе цветы отовсюду, даже из стен и стола растут, будто в сказочном саду. На крышке же коробьи сильного, могучего льва с развевающейся гривой написал. На врагов страх он наводит, а для друзей улыбается и хвостом помахивает, на конце которого цветок распустился.
По бокам самой большой коробьи для приданого зажили все заморские звери, каких Егорий знал. Тут и пёстрая, с загнутым клювом, большая птица папагал[3], индрик с острым рогом во лбу со львом бьётся, царь неба – гордый, сильный орёл и владычица океана – птица страти́м. Живёт она в море-океане и, как увидит корабли, встрепенётся, океан-море всколыхнётся, и все корабли вместе с людьми и товарами тонут в пучине.
А на крышке скачет среди сказочных трав и цветов храбрый богатырь Полкан[4] с луком. Ноги, хвост и тело у него конские, а грудь, голова и руки – человечьи. Сильный зверь, кого хочешь догонит, а не догонит – стрелой достанет.
А на случай, если всё же какой разбойник захочет коробью вскрыть, с внутренней стороны крышки на него хищный крылатый грифон со стальным клювом вылетит, и тут уж бросай коробью и беги не останавливаясь, иначе разорвёт острыми когтями.
За делами время незаметно пролетело. Успел Егорий и деду Афанасию подарок сделать – дубовый подголовок. У этого небольшого сундучка, окованного высечным железом, крышка была скошена, чтоб на неё голову ночью, как на подушку, можно было класть. Расписывать подголовок зверями-стражниками Егорий не стал: голова деда Афанасия лучше всяких грифонов его «сокровища» сохранит.
А Марьюшка в это время с подружками приданое дошивала. Холсты белые, чтоб мужу и детям рубахи шить, она уже давно наткала, полотенца вышитые для украшения избы и на каждый день тоже стопочкой лежали. Несколько больших скатертей цветами и петухами вышила. Их на свадебный стол друг на дружку постелят и после каждой перемены блюд по одной снимать будут, так что гости невестино умение оценить смогут.
Осталось ей несколько последних стежков на свадебной рубахе Егория вышить. А рубаха получилась царская. Такой яркий узор на вороте, груди и на подоле зацвёл, что любой жених, самый никудышный, в такой рубахе князем будет, а уж о Егории и говорить нечего.
Бабушка Акулина с соседками о свадебном угощении хлопочут, ведь не меньше девяти блюд должно на столе стоять. И деда Афанасия заботы не минули. Поручено ему было уговорить своего бедового приятеля, деда Михея, стать дружкой[5] на свадьбе. Поговаривали, что этот дед кудесник, умеет порчу отводить. Именно такой человек и нужен был для свадьбы, для её оберега от нечистой силы.
И вот наконец в конце лютого февраля, в субботу, за день до свадьбы, собрались у Марьюшки любимые подружки смыть с неё в жаркой бане «девью красу» и повыть, попеть жалостливые песни. Тут и Егорий с весёлыми дружкáми подоспел. Поднёс с поклоном невесте свои расписные подарки, а девушкам – орешков и сладостей.