Эльза уже держалась за бока. Я воодушевился, ткнул пальцем в следующий заголовок и сделал вид, что читаю:
– «„Мужчина прячет женщину“. Жил когда-то в Австрии некий мужчина, который полюбил жившую в Австрии женщину, да так сильно, что решил спрятать ее от мира или мир – от нее. При этом он рисковал своей жизнью…»
Эльза схватила вторую подушку, но за хорошей игрой во взгляде мелькнула угрожающая искра.
– «…Однако не в том смысле, как ей думалось. В действительности Австрия оказалась в руках победителей… на… четыре года… А расколотым надвое городом стал Берлин».
У меня перехватило дыхание, а сердце отплясывало знакомый вальс в три па, все быстрее и быстрее, круг за кругом. Я вздернул брови в комичной гримасе и заявил:
– Здесь так написано.
Но шутка не удалась, хотя я давился и гнусавил, как старательный, но бездарный клоун, знающий, что публика не хуже его самого видит отсутствие таланта.
Рука Эльзы зависла в воздухе и выронила подушку… от последнего судорожного смешка повеяло горестным облегчением или, быть может, переспелым обманом. Она долго разглядывала меня с сожалением и глубокой озабоченностью во взгляде, как будто впервые задумалась не о своей судьбе, а о моей.
XXVIII
Назавтра был понедельник, и мимо меня по конвейеру со стуком плыли розовые пирожные, каждые десять секунд ударявшие мне в нос приторным химическим запахом. Одинаково розовые кондитерские изделия давно примелькались: что ни день они тысячами проплывали мимо и сливались воедино – чтобы различить два соседних, требовалась недюжинная концентрация внимания. По правде говоря, стоило мне задуматься, как я пропускал целые партии, даже не глядя в их сторону; а в тот день мне было о чем подумать. Пирожные, расплывчатые розовые пятна, ехали дальше, провожаемые этим «бум-тук-тук» и следующей партией расплывчатых розовых пятен. Тут как по волшебству у меня созрело решение. Я молча повесил на крючок свой белый халат и шапочку. Как поначалу никто со мной не поздоровался, так никто и не кивнул на прощанье.
Я ликовал. После большого числа неверных решений я принял одно правильное. Увезти Эльзу за тысячи километров, на экзотический остров. Квартиру продать и вырученные деньги забрать с собой на обустройство – наш остров скоро будет стоить в десять раз дороже необработанного клочка земли. Вот это будет жизнь! Мне никогда в жизни не придется больше ишачить. Для нас будет светить солнце, искриться океан; прохладные пальмы будут запрокидывать свои лохматые головы. Эльза будет счастлива, когда я опишу ей такие перспективы, а еще больше – когда зароется ногами в настоящий теплый песок. Эта новая жизнь вдохнет в нас вторую молодость. В мире оставалось много подобных мест: какое же из них предназначалось для нас? У меня не было родни, способной привязать меня к месту, не было корней, способных удержать меня на родной земле. Как же я не обдумал такую возможность раньше?
Я взялся листать каталоги в бюро путешествий, но выбор оказался слишком велик, а мир слишком обширен. Взять хотя бы Полинезийские острова – одни названия чего стоили: Руруту, Апатаки, Такапото; Макемото; Карибский архипелаг, Барбадос, Гренада… Бирюзовые дали не требовали гадать, где кончается море и начинается небо, где кончается прошлое и начинается будущее: и то и другое вдруг становилось непрочным, как картон.
Впрочем, эти идиллические картинки отстояли далеко от реальности: как я выяснил, каждый остров или архипелаг представлял собой отдельное государство. Которое ждет нас к себе? Которое лучше всех оценит мои возможности? Турагент, предоставивший мне расписания авиарейсов и прейскуранты, был бы только рад приобрести для меня билеты, но не смог ответить на мои многочисленные вопросы, хотя и составил для меня подробные списки посольств и консульств.
Мои мечты разбил сотрудник консульства Доминиканской Республики, который сказал, что для въезда в его страну потребуются два действующих паспорта: для меня и для моей спутницы. То же повторяли мне и в других консульствах. Паспорт Эльзы, даже если бы я сумел его отыскать, был давно просрочен. Она фотографировалась для него совсем юной, а кроме того, на обложке стояла желтая звезда. Надумай я его поменять, не привлечет ли она излишнее внимание?
Когда я шел домой, мне в лицо дул прохладный свежий ветер, подсказывавший новые решения. Зачем хлопотать о новом паспорте для Эльзы? Можно ведь просто переклеить фото и черной ручкой подправить дату выдачи. Если это обеспечит нам выезд из страны, неужели на далеком Такапото найдется педант, который станет докапываться, что означает желтая звезда? Вряд ли. Там, скорее всего, ее воспримут как знак особого дипломатического статуса.
А вдруг наши паспорта начнут изучать здесь, в аэропорту Швехат, перед вылетом? Нужно было прийти домой и все тщательно взвесить. В самом крайнем случае я мог бы провезти ее в большом чемодане, но в этот раз путь предстоял неблизкий, и в дороге она могла умереть. Поднимаясь по лестнице, я прокручивал в голове всякие рискованные варианты – и опешил, когда мой ключ ушел в пустоту. На месте замочной скважины была высверлена дыра, и первая моя мысль была о квартирной краже, в результате которой грабители узнали об Эльзе. Впрочем, на дворе стоял сорок девятый год, до середины столетия оставалось каких-то полгода, и женское присутствие вряд ли могло кого-нибудь удивить; но пока я предавался этим размышлениям, до меня дошло, что Эльза исчезла.
В этот миг я понял, что меня бросят за решетку и обрекут на жизнь без Эльзы. Неужели она сейчас вернется с полицией? Хуже этого я ничего не мог представить – меня уволокут прочь и даже не разрешат напоследок поговорить с ней начистоту. Я убеждал себя, что это несправедливо. Она виновна не менее моего! Доказательств у меня не было, но она-то знала за собой вину! Каждый раз, когда у меня чесался язык открыть ей правду, она вешалась мне на шею, чтобы предостеречь от лишних слов или физически заткнуть рот, и виноватым всегда оставался я! А раз она вышла на улицу, то определенно поняла… Я проклинал себя за ошибки юности и за трусость, но вскоре уже захотел, чтобы меня забрали из этой квартиры как можно скорее, потому что жизнь без Эльзы теряла всякий смысл…
А потом на меня нахлынуло горячее желание жить дальше. Еще оставалась возможность сбежать и, быть может, добраться до границы на попутках, за один день попасть в Италию, а там сесть на ближайший пароход, идущий в Южную Америку, в Тимбукту – да не все равно куда? Все лучше судьбы, ожидавшей меня здесь. Я побросал самое необходимое в вещевой мешок и ринулся вниз по лестнице, но с полпути вернулся, чтобы оставить полицейским записку на имя Эльзы. Подбирая нужные слова, я замер как вкопанный. А вдруг она вернется? Вдруг ей понадобится моя помощь? У нее ведь больше никого нет. Да и поверит ли хоть кто-нибудь ее рассказу?
Только последний идиот мог бы из-за каких-то беспочвенных надежд отдать себя в руки полиции. А все равно у меня брезжила призрачная мысль о том, что Эльза, быть может, вернется и, поскольку я уже буду на другом континенте, не застанет меня дома: я никогда себе этого не прощу… я просто сойду с ума от беспокойства; развязав заплечный мешок, я помедлил и разложил все вещи по местам.
День клонился к закату, а я не находил в себе сил зажечь свет. Лежа под окном, я смотрел на бледное, умирающее небо. Какие великие истины выискала в нем Эльза? Я воображал, как она беззаботно идет по улице, размахивая руками и покачивая ягодицами, в полной уверенности, что ничем не рискует, и посмеивается, когда представляет себе мой испуг. Я так и видел, как при ходьбе ее решительно тянет вперед пышный бюст, как хмурятся брови, когда она в парке начинает лихорадочно приставать с расспросами к молодым ребятам. Жив ли Адольф Гитлер? Те отшатываются, чтобы не связываться с ненормальной, а она принимает их страх за боязнь тоталитарного режима. Только на этих юнцов и была теперь моя надежда. Но ведь Эльза наверняка откроется полицейским. Тогда у меня перед глазами всплыл худший сценарий: как она бросается к первому встречному мужчине. Тот решает, что она в его вкусе, подтверждает все сказанное (с ее слов) мною и убеждает: да, так и есть. А потом приводит ее к себе, держит под замком и нещадно использует.
Настало утро, созрел полдень, а она так и не вернулась. Что совсем уж невероятно, полиция тоже не объявилась. Мне впервые подумалось, что она, возможно, не сама надумала уйти: скорее, кто-то ее подучил… Байер, старый потаскун, кто же еще… а может, Ассоциация собственников жилья подослала своих соглядатаев, и те, дождавшись моего ухода, вырезали замок. Она, наверное, вначале молотила в дверь, взывая о помощи? Я обошел все квартиры, наведался даже к Байеру, но он, как и остальные соседи, утверждал – и, похоже, искренне, – что не имеет представления, где она может быть, хотя и его жена, и чета Кампен – это было заметно – внутренне ликовали от ее исчезновения.
Поскольку в карманах было пусто, да и на счету не наскреблось бы даже на вожделенную бутылку пива, я решил устроиться на какую-нибудь неквалифицированную работу, хотя подача заявлений тоже требовала расходов. Бумага, конверты, копирка, почтовые марки – набегало немало. От безысходности я прошелся по улицам и предложил паре коммерсантов помыть их автомобили буквально за грош. Они согласились, и я получил буквально грош. Возразить было нечего: уговор есть уговор. Старушки не столь охотно прибегали к моим услугам, даже за грош, как я ни убеждал, что доставка покупок до квартиры или выгул собачки – это взаимовыгодные соглашения. Сжимая свои ридикюли до белизны в костяшках пальцев, старые дамы отнекивались, и выслушивать их отказы было еще унизительнее, чем принимать от двоих коммерсантов одну монету за мытье двух машин.
У меня оставался единственный выход, рожденный из паники и мстительного крохоборства: продать одну из двух комнат. Мне пришлось тщательно взвесить все за и против, чтобы решить, с какой комнатой я готов расстаться – со своей или с Эльзиной. К ее комнате примыкала туалетная комната, к моей – кухонька, то есть после продажи части квартиры мне предстояло либо мыться в кухне, либо готовить еду в туалете с ванной. И то и другое грозило неудобствами, но второй вариант все же меньше ущемлял мое достоинство. Нанять каменщика нечего было и думать, ни один банк не ссудил бы мне требуемую сумму, так что пришлось запастись кирпичами и строительным раствором при посредстве «кредитной карты» частной американской компании; в консервативной Австрии эту чужеземную практику не одобряли, но она дала мне возможность разделить квартиру надвое стеной. Сооружение прямой, надежной с виду стены заняло четыре дня.