Я знаю, что Христина нехороша для меня, что у меня было полное право поступить так, как я поступил, что я НЕ МОГ остаться с ней там, а взять ее с собой было действительно невозможно, я сделал все разумно и мудро, если можно так выразиться, но это не меняет того, что во мне все переворачивается и мое сердце тает, когда я встречаю такое же жалкое, болезненное, несчастное существо. Как много в жизни печали! Как бы то ни было, нельзя поддаваться тоске, нужно продолжать поиски, и работа – это правильный выбор, но бывают минуты, когда я нахожу покой лишь в сознании того, что рано или поздно беда не обойдет стороной и меня.
До свидания, напиши поскорей и верь мне.
Дорогой брат,
поскольку мной овладело непреодолимое желание быть откровенным, я не могу скрывать от тебя того, что испытываю настолько сильное чувство беспокойства, подавленности, некоей тоски и даже отчаяния, что мне сложно это выразить. И если я не найду способа с этим совладать, это состояние может полностью меня поглотить.
Меня очень расстраивает то, что в целом я не делаю успехов в общении с людьми, я очень беспокоюсь, особенно когда речь идет о том, что мне нужно преодолеть это, ведь на карту поставлено мое дело. Меня очень волнует судьба Христины, а также судьба моего милого, бедного мальчугана и второго ребенка. Я хотел бы им помочь, но не в состоянии это сделать.
Я нахожусь в том положении, когда мне требуются кредит, доверие и немного человеческого тепла, – но, видишь ли, в мои силы никто не верит. Ты – исключение, но именно потому, что все сводится к тебе одному, моя жизнь представляется мне в мрачном свете.
И когда я смотрю на свои пожитки, то вижу, что они скудны, ущербны и очень потрепанны. У нас здесь унылые дождливые дни, и когда я поднимаюсь в свой уголок на чердаке, где я устроился, то вижу, насколько все тоскливо: свет, проникая через единственную стеклянную черепицу, падает на пустой этюдник, на связку кистей, ворс которых уже почти никуда не годится; впрочем, эти печальные обстоятельства настолько занимательны, что, к счастью, в них есть и нечто комичное, то, что позволяет не оплакивать свое положение, а воспринимать его с улыбкой. Но все это настолько сказывается на моих планах и так не соответствует серьезности моей работы, что становится уже не смешно. Чего я хочу? Предыдущий год закончился с более крупными убытками, чем тебе было известно, потому что кредиторам, в том числе Раппарду, я выплатил бо́льшую сумму, чем сообщил тебе, и я остался ему должен, это тяготит меня больше всего, потому что он мой друг; и хотя я расплатился по всем более или менее срочным долгам, выяснилось, что мне нужно сначала выплатить оставшееся, прежде чем я смогу купить краски, – если бы дела обстояли иначе, я бы уже купил их к этому дню; иными словами, я не хочу брать их в кредит, потому что со временем мне вновь выставят значительный счет. Как ты помнишь, во время твоего визита мы не были настроены делиться чем-то важным друг с другом, но сейчас я заявляю, что в Гааге мне было слишком тяжело, и я все откладывал и откладывал разрыв с той женщиной по одной, единственно важной причине, хотя пребывание там было для меня почти невыносимым.
А именно: я бы предпочел не расставаться с ней, а жениться и отправиться с ней в провинцию, чтобы еще раз попытать счастья, при этом сообщив тебе, как обстоят дела. Я полагал, что это будет правильно, и даже если на первых порах мы столкнулись бы с финансовыми трудностями, это могло стать не только ее спасением, но и положило бы конец моим душевным терзаниям, которые сейчас, к сожалению, лишь удвоились. Я бы предпочел испить ту чашу до дна.
Если бы папа или ты были способны прочувствовать это – я не утверждаю, что был бы рад или, наоборот, несчастен, если бы мы с тобой поменялись ролями и я бы занял твое место, а ты мое, и не знаю, вел ли бы я тогда себя по-другому, – то, возможно, благодаря этому ее можно было бы спасти. Полагаю, окончательное решение зависело не от вас, а от меня самого (единственное, что не в моей власти, – это разрешение на женитьбу, которое я не могу дать себе от имени нашего отца, а на прямо поставленный в прошлом вопрос он ответил общими фразами, в которых, правда, не было и намека на согласие), и тогда я сделал выбор, потому что у меня к тому времени уже была куча долгов, а будущее представлялось туманным. Но это решение еще не влечет за собой обновления и не сможет уберечь меня от изнеможения, которое принесет с собой год, полный забот, при этом мое сердце разбито, и я испытываю чувство пустоты, разочарования и тоски – и от этого невозможно быстро исцелиться. И пускай, я живу теперь здесь и расплатился почти по всем долгам – со временем я смогу возместить и оставшиеся, – а природа здесь великолепна и превосходит все мои ожидания, мой быт еще совершенно не устроен, и я пока не могу вернуться в привычную колею, поэтому и описал тебе свой чердак таким, каков он есть.
Если бы я мог все предвидеть заранее, мы с Христиной переехали бы сюда еще в прошлом году, после того как она вернулась из больницы, у меня бы не накопилось долгов и мы по-прежнему были бы вместе, ибо она не так виновата в своих дурных поступках, как ее родственники, которые плели отвратительные интриги, якобы пытаясь помочь ей, но на самом деле желая навредить. Кстати, порой я задавался вопросом, не заручилась ли ее мать поддержкой пастора, – только этим я могу объяснить то, сколько усилий приложили они, чтобы повлиять на Христину. К тому же я до сих пор не получил от нее вестей, хотя перед отъездом пообещал ей, что как только узнаю свой новый адрес, то пошлю его плотнику по соседству с нами и попрошу сообщить ей, но я получил известие лишь от самого плотника, в котором говорилось, что она забрала все свои вещи (кстати, их было больше, чем она принесла с собой в самом начале).
Итак, ты понимаешь, что я беспокоюсь о ее судьбе, правда полагаю, что если бы она просто испытывала нужду, то написала бы мне, но теперь я уверен, что там что-то нечисто. Ты знаешь, как я настроен, я всего лишь опасаюсь, что родственники насоветуют ей: «Он напишет, и тогда… он будет у нас на крючке». Короче говоря, если они рассчитывают на мою слабость, я не собираюсь попадать в эту ловушку. И сегодня я пошлю письмо, но не ей, а плотнику, с просьбой убедиться в том, что ей известен мой адрес, но писать первым я не буду, а если напишет она, я сначала оценю, как на самом деле все обстоит. Если родственники совсем отвернулись от нее, я попытаюсь прийти ей на выручку, но если ее родня все еще помогает ей, то мне станет вполне ясно, что она с ними заодно и так было и раньше, и мне больше не потребуется принимать участие в ее делах. Или, думается мне, если в этом замешан пастор, то ей оказывают помощь при условии, что меня не будет в ее жизни, и это могло стать причиной ее молчания.
Однако должен признать, что я все еще не могу спокойно думать о нашем расставании, все еще беспокоюсь о ее судьбе именно потому, что она держит меня в неведении относительно этого.
К тому же в последние дни меня одолевают мрачные мысли относительно будущего, а также насчет плачевного состояния моих живописных принадлежностей и отсутствия возможности делать весьма необходимые и полезные вещи так, как, собственно говоря, их следует делать.
Мне сразу стало очевидно, что здесь много прекрасного, поэтому если бы я мог себе позволить, то оплатил бы доставку моих вещей, оставшихся в Гааге, и тогда устроил бы мастерскую здесь же, на чердаке (позаботившись о том, чтобы в комнату проникало больше света), или подыскал бы иное помещение. Кроме того, я бы обновил и пополнил свой инвентарь. Неплохо было бы хоть раз сделать это по-настоящему основательно, и, если бы кто-нибудь поверил в меня и помог мне в этом, у меня стало бы гораздо меньше забот. Но раз я не знаю никого, кто готов пойти на это, то все расходы лягут на твои плечи – в таком вот кругу вращаются мои мысли, и я не вижу из него выхода.
Художник без собственных средств к существованию вынужден время от времени влезать в большие долги, и он в этом не одинок, такой же крупный кредит, по-моему, может потребоваться и башмачнику, и плотнику, и кузнецу, если он решит открыть свое дело на новом месте.
В такую дождливую погоду, которая продлится еще долгие месяцы, я особенно остро ощущаю, что у меня связаны руки. И потом, что мне еще делать? Порой мои мысли принимают следующий оборот: я работал и старался экономить, но не избежал долгов, я был верен женщине, но был вынужден оставить ее, я ненавидел интриги, но не завоевал доверия окружающих и не нажил никакого имущества. Твоя преданность не является для меня чем-то само собой разумеющимся, наоборот, однако я часто задаюсь вопросом, не стоит ли сказать тебе: «Брось меня, потому что мы ничего не добьемся, эта ноша тяжела для тебя одного, и я никак не могу ее облегчить. Разве это не достаточное доказательство того, что нам следует сдаться?»
Ах, старина, меня одолевает такая тоска: я нахожусь в живописных краях, испытываю непреодолимую потребность в работе, но я совсем не понимаю, как нам преуспеть, если мой инвентарь в совершенно негодном состоянии, у меня здесь нет ни мастерской, ни прочих вещей и ко мне не начнут относиться серьезно, пока я не приведу свои дела в порядок. Модели не хотят позировать при свидетелях, в этом главная трудность, и поэтому мастерская просто необходима. Сейчас меня одолевает то же предчувствие, которое посетило меня в Гааге: «Если я этого не сделаю, у меня никогда ничего не выйдет». И даже сейчас, вспоминая, как я жил в Гааге, я не раскаиваюсь в том, что, несмотря на обстоятельства, устроил все так, как считал нужным; жаль только, что я не приехал сюда на полтора года раньше и не открыл мастерскую здесь.
Папа написал мне, предложив помощь, однако я не стал рассказывать ему о своих проблемах и надеюсь, что ты