– Видишь? – шепчет Джулиан.
– Что?
– Мое дыхание. – Он с силой выдыхает, и облачко пара клубится в морозном воздухе. – Видишь?
– Вижу.
– Я настоящий.
– Да, – соглашаюсь я. – Ты настоящий.
Мы прокрадываемся в мой дом, не включая света, и практически затаскиваем Джулиана в мою кровать. Он плюхается на спину и что-то напевает под нос, пока я стаскиваю с него потрескавшиеся кроссовки. Эмеральд смотрит на него с весельем и нежностью. У них обоих раскраснелись щеки и намокли волосы.
– Постой, – говорит Джулиан, когда я укрываю его одеялом. Затуманенные глаза приятеля превратились в щелочки. – Ты не спросил.
– О чем не спросил?
– Сколько. Ты не спросил, сколько.
– Ладно, сколько?
Он улыбается и закрывает глаза.
– Десять… тысяч… звезд.
22
Я резко просыпаюсь. На мне все еще одежда Адама. Голова раскалывается, все как в тумане, но я пытаюсь прийти в себя. Рассел. Если он вчера приехал…
И узнал, что я не ночевал дома…
Хватаю с пола кроссовки, натягиваю их как можно быстрее и вылетаю в коридор.
Где-то шумит душ. Наверное, Адам уже встал, но нет времени ждать. Я должен бежать.
Вскакиваю на велосипед и жму на педали. В животе холодеет от страха. Лечу прямо по ледяной луже, и велосипед начинает заносить. Я кренюсь, но все же как-то получается выровняться. Еду еще быстрее. Легкие горят от холодного воздуха.
Когда добираюсь до дома, я весь потный, хотя на улице мороз. Машины Рассела на дорожке нет. На миг чувствую облегчение, но затем страх снова возвращается. Это не значит, что дяди нет дома. Он все равно мог узнать. И тогда…
Думай о хорошем.
Убираю велосипед в гараж и бегу к себе в комнату. Тишина рикошетит от стен, холодный воздух еще не вышел из груди. Я переодеваюсь в чистую футболку и штаны, но слишком нервничаю, могу только сесть по центру кровати, и всё. Медленно, постепенно мышцы расслабляются. Я ложусь на спину и смотрю в потолок, пока не начинает темнеть.
Мысли о закате вызывают новую волну паники. Я не очень помню, что было вчера, после того, как Камила напоила меня водкой. Помню лишь, что отрубился.
Вот бы Адам мог переночевать у меня. Или я у него.
Но ничего из этого не сбудется.
Я достаточно успокоился, слезаю с кровати и достаю из чемодана книгу про Элиана. Глянцевая обложка покрылась пятнами и потрескалась от частого перечитывания. Белая линия проходит точно по центру картинки с людьми-лилиями – пришельцами с лиловой кожей и похожими на перья волосами. Они все высокие, стройные и двуполые, как лилии. Те, кто сбежал бы с родной замерзшей планеты, если бы человек-тень – огромный монстр с крыльями как у насекомого и полным ртом острых зубов на кончике каждого пальца – их бы отпустил.
Сажусь на кровати и переворачиваю первую страницу. Книга начинается, как все истории об Элиане Маринере: мама с папой укладывают его спать и гасят свет. В темноте все равно можно различить кровать, игрушки и корабль в бутылке на шкафу.
Следующая страница: бутылка начинает дрожать.
Следующая: стекло исчезает.
Вскоре корабль начинает расти и становится таким большим, что комната расширяется, иначе бы он не поместился. Родители Элиана никогда не замечают происходящего, но он не спит – это просто волшебство.
Элиан забирается на корабль, и тот уплывает сквозь потолок прямо в космос. Элиан видит звезды и крохотную Землю. И все прекрасно, пока не…
Я слышу шум.
Кто-то открывает заднюю дверь. Желудок сводит, а уши колет от напряжения. Это звенят ключи Рассела. Вот он сам идет по деревянному полу.
Сердце так колотится в груди, что больше ничего не слышно. А я жду, поднимется дядя к себе или пройдет по коридору.
23
В понедельник я иду по коридору и как раз набираю сообщение, когда вдруг замечаю маму, выходящую из кабинета директора. На секунду перед глазами проносится воспоминание, как она запугивала ту учительницу.
– Мам? – окликаю я, и она застывает, пойманная на месте преступления. – Ты что здесь делаешь?
Она выпрямляется и внезапно приходит в ярость.
– Встречалась с мистером Пирсом.
– Ой… клянусь, та затея с громкой связью, я тут ни при чем. – Кажется, во время первого урока игра слегка вышла из-под контроля. Но Элисон не обязана была принимать вызов только потому, что она помогает секретарю и имеет доступ к громкой связи. Ну ладно, может, и обязана, но…
– Что? – Мама совершенно сбита с толку. – Нет, я насчет Джулиана.
– А что с ним?
– Просто хотела узнать, как он поживает, а тот человек, – это она про дядю Джулиана, – сменил номер, впрочем, он и так не отвечал на мои звонки. Мистер Пирс тоже отказался со мной говорить. Мол, неприкосновенность частной жизни и все такое. – Она так расстроена, что даже не пытается изобразить улыбку.
– Мам, все хорошо. Тебе надо просто принять успокоительное.
Предложение проходит как обычно: сначала она немного обижается, но потом вздыхает и говорит:
– Наверное, ты прав. Мне пора на работу. – Звенит звонок. – А тебе пора в класс, – внезапно хмурится мама, словно я не из-за нее опаздываю.
– Ладно. – Я обнимаю ее на прощание. – Увидимся дома.
24
– Он кто, твоя девушка? – бормочет Чарли, когда Адам протягивает мне свою обувь.
Когда Адам пригласил меня сходить в боулинг в субботу, я не подумал, что Чарли тоже явится. Со дня рождения Эмеральд прошла неделя, и меня почти каждый день подвозили до дома. Джесс, Элисон и все остальные со мной общаются, но Чарли, кажется, меня ненавидит.
Я делаю вид, будто не замечаю грубости, и говорю Адаму:
– Я могу тебе заплатить.
– Отлично, – говорит он. – С тебя два бакса.
Я сажусь на скамейку напротив нашей дорожки, снимаю кроссовки, и тут Чарли громко спрашивает:
– Ты что, ноги бреешь?
Теперь уже они оба с Адамом пялятся на полоску голой кожи между носками и слишком короткими джинсами.
– Да?
– Но зачем? – спрашивает Адам, и, кажется, он серьезно.
Однако я решаю уточнить:
– Ты шутишь?
– И не думаю. Зачем ты бреешь ноги?
Они приглядываются к моим голеням, и я жалею, что не надел снова джинсы Адама, пусть и грязные.
– Так ведь положено. А вы не бреете?
– Нет, – хором отвечают они.
– Но вы должны. Иначе заболеете. В волосах живут микробы. Это негигиенично.
– Кто тебе насочинял такую чушь? – Чарли смотрит на меня как на психа.
– Дядя.
– Рассел сказал тебе, что ты заболеешь, если не станешь брить ноги? – Голос Адама становится ниже, более встревоженным.
– Но это глупо, – поддакивает Чарли. – Ты же видел ноги других ребят?
Я знаю, что некоторые мужчины не бреются, но Рассел говорит, это отвратительная привычка, и они заболеют.
– А как насчет физвоспитания? – спрашивает Чарли. – Ты видел других ребят в туалете?
– Я никогда не ходил на физическое воспитание.
– Никогда? – переспрашивает Адам.
– Ну, когда был совсем маленьким, но уже давно не хожу.
– Но это же обязательный урок, – с подозрением замечает Адам.
– Не знаю. Мне никогда не говорили на него идти.
– Ты все равно должен понимать, – ворчит Чарли. – Всех водят на физвоспитание в шестом классе.
Меня не водили. Рассел не подписал согласие, и, когда мальчиков и девочек по отдельности повели смотреть видео, меня отправили в библиотеку.
– Так что… вы правда не бреетесь?
– Я – нет, – отвечает Адам. – Парни ноги не бреют. Разве что пловцы, вроде им так быстрее, хотя не понимаю, как волосы на ногах могут существенно замедлять тебя в воде. Нет, бреются только девочки.
– Почему?
– Потому что никто не захочет встречаться с девушкой, у которой волосатые ноги и подмышки… Погоди! – Он хватает меня за рукав. – Ты что, и там бреешься?
Я вырываюсь.
– Отстань от него, – говорит Адам и усаживается между нами на оранжевой пластиковой скамейке. – Сменим тему. Чарли, как думаешь, нам найти тебе подпорки или так справишься?
– Ой, точно, типа, ты меня хоть раз в боулинг обыгрывал!
Адам улыбается мне, будто я тоже понимаю шутку, и я улыбаюсь в ответ.
25
Когда в понедельник в шесть часов я просыпаюсь от звуков будильника, то нахожу рядом с раковиной двадцать долларов. Через боль плетусь в уборную, всхлипывая каждый раз, как от движения натягиваются шрамы на ногах. Глаза щиплет от слез – напоминание, как я вчера опозорился. Рассел никогда не сердится, если я плачу, но все равно унизительно.
После туалета думаю, не принять ли душ, но все тело так болит. На миг я замираю перед огромным зеркалом на обратной стороне двери ванной комнаты и смотрю на красные горизонтальные полосы, что пересекают торс от ключиц до пояса. Рассел никогда так не делал, не спереди. Теперь невозможно спать. Я не могу лечь ни на живот, ни на спину. Но придется, иначе никак.
Я поворачиваюсь и смотрю на полосы, что покрывают тело сзади от плеч до самых пяток. Ноги у меня бледные и тощие и, если верить Адаму и Чарли, странно безволосые. Знаю, Рассел просто волнуется о моем здоровье, но раз другие ребята не бреются, я тоже не стану.
Опять мне стыдно: дядя пошел на работу, а я бездельничаю дома. Ненавижу, что все время творю глупости. Ненавижу, когда он на меня злится. Ненавижу, что следы его плохого настроения до сих пор на мне.
Снова поворачиваюсь лицом к зеркалу и смотрю себе в глаза. В третьем классе мы проводили генеалогические исследования, и мама сказала, что ни у кого в семье не было таких глаз, как у меня. Единственным человеком, кого я знал по материнской линии, была ее сестра, жена Рассела, но она умерла, когда мне было пять, и я ее почти не помню. Мама никогда не говорила ни о ком из своей родни. У них что-то произошло, какой-то разлад с родителями, но она не хотела это обсуждать, а мне не хватало любопытства расспросить.