Я даже не знаю, что на это сказать. За всю мою жизнь никто еще не принимал меня за плохого человека.
– Так я не втяну его в неприятности, если вы об этом. Я даже таблеток не принимаю. – Я указал на пакет.
– Я пытаюсь понять, что́ парень твоего возраста мог найти в мальчике возраста Джулиана. – Мне становится не по себе. – Какой у тебя к нему интерес?
– Интерес? Мы друзья.
– Да, я вижу, почему ты хотел бы дружить с Джулианом. – Он улыбается, обнажая ряд мелких белых зубов, но голос звучит почти язвительно.
– А почему мне не захотелось бы с ним дружить?
– Ему нужны приятели его возраста. И тебе тоже. – Он пихает мне пакет и захлопывает дверь у меня перед носом.
– Не все обязаны тебя любить, Адам, – говорит Эмеральд, когда я залезаю обратно в теплую машину и рассказываю, что случилось.
– Я ему не просто не понравился. Он обвинил меня, что я пристаю к его племяннику.
– Прямо так и сказал?
– Ну не совсем так, но намекнул вполне прозрачно.
– А что он сказал?
– Дело даже не в словах, а в ощущении. Как в фильмах о дикой природе, когда олень вскидывает голову, еще даже не видя охотника. Просто чувствует опасность.
Эмеральд смеется.
– Я серьезно. И он не пригласил меня в дом. Словно я вампир, или Свидетель Иеговы, или что-то такое.
– Может, у них там беспорядок.
– Сильно сомневаюсь. Видела бы ты обстановку.
Когда мы сворачиваем к дому Эмеральд, она колеблется и водит пальцем по роботу-вентилятору, что обдувает ее щеки и шею горячим воздухом.
– Мама снова ночует у Расти.
– Да?
– Уже почти неделю там живет.
– Не могу представить, чтобы моя мама оставила меня одного на неделю, – смеюсь я. – Вряд ли она мне настолько доверяет.
– Не останешься на ночь? – внезапно предлагает она.
– Э…
– И я не о том, о чем ты подумал.
– А я ни о чем и не думал.
Эмеральд выгибает свою идеальную бровь.
Час спустя она выходит из душа в длинной белой рубашке, словно викторианская дева. По идее, возбуждаться тут не от чего, но я завожусь. Влажная ткань липнет к ее животу и бедрам. Распущенные волосы ниспадают на плечи. И это тоже заводит.
Эмеральд забирается на кровать и кладет голову мне на грудь.
– Я рада, что ты здесь.
– Я тоже. – Я целую родинку у нее под глазом.
– Ночью тут слишком тихо. – Я целую другую родинку, на щеке. – Мне не нравится, когда слишком тихо. – Я целую ее в плечо. – Адам?
– Что?
– Я тебя люблю.
И снова мне не хватает воздуха, и сердце заходится.
– Я тоже тебя люблю.
35
Рассел стоит у меня в комнате. Он улыбается, но что-то не так, я это больше чувствую, чем вижу.
– Где ты был? – спрашивает дядя.
– В библиотеке.
– В библиотеке. – Он берет потрепанную книгу про Элиана Маринера, которую я забыл убрать в чемодан. – Читал что-то вроде этого?
Я киваю, и он смеется.
– Знаешь, кто сейчас заходил?
– Нет.
– Адам.
Мне становится дурно, словно я не стою, а несусь в машине.
– Он сказал, что уже здесь был. Что заходил в дом. – Его улыбка становится широкой и фальшивой, будто у клоуна. Будто она нарисована поверх оскала.
– Я… я велел ему уйти.
– Хочешь сказать, он вломился силой? – Рассел достает из кармана сотовый. – Мне позвонить в полицию?
Я медленно качаю головой.
– Итак, ты его впустил.
Я тереблю рукав.
– Отвечай.
Когда я киваю, у него на шее начинает пульсировать толстая жилка.
– Что ты ему сказал?
– Сказал?
– Именно.
– О чем?
– Почему ты дома.
– Ничего.
– Правда? Совсем ничего?
– Я сказал, что болею.
– Я что, устанавливаю слишком много правил?
– Нет.
– А похоже, что так. – Он берется за подбородок, словно действительно размышляет. – Запоминать тебе нелегко, это я знаю. – Смешок. – Но ты же ничего не забыл, да? Ты велел ему уйти, значит, понимал: ему тут не место. Я прав?
– Я не знаю.
– Ты не знаешь.
– Не знаю.
Что-то мелькает, я теряю равновесие, а потом голова взрывается такой болью, что тяжело дышать. Я на полу, щека пульсирует, желудок крутит. Я перекатываюсь и приподнимаюсь на руках.
Рассел стоит надо мной с морской раковиной в кулаке. Он никогда прежде не бил меня по лицу. Никогда. Снова размытое пятно – и на этот раз удар приходится по рту. Губы разбиваются, я падаю на бок. Ошеломленный, щупаю лицо и вижу кровь на пальцах.
Я поднимаю взгляд. Кажется, Рассел еще сильнее разозлился, весь трясется, как желе.
Он вскидывает кулак с раковиной.
Я прикрываю голову.
И слышу треск.
Выглядываю из-под рук, вижу выбоину в стене и осколки раковины на полу. Я не шевелюсь, пока Рассел не вылетает из моей комнаты, а его машина не отъезжает от дома.
Не знаю, сколько я так стою. Только знаю, что волосы мокрые, ноги онемели, а нос и легкие обжигает холодом. Я оставляю велосипед напротив дома – моего настоящего дома, – но не вижу ничего. Только нечто зеленое и расплывчатое.
Я вижу лишь свое дыхание, оно вырывается изо рта облачками морозного пара. Будь под рукой бумага, я составил бы список. Один пункт, два, три. Список доказательств, что я жив.
Я все еще считаю, когда рядом останавливается машина. Я едва ее замечаю. Столько их проехало мимо, пока я стоял тут в темноте. Кто-то меня окликает, и я выкашливаю влажное облачко.
– Джулиан? – повторяет встревоженный голос. Хлопает дверца, и передо мной возникает Адам. Не успеваю я спросить, почему он тут, Адам объясняет: – Мне Бриттани позвонила. Что ты делаешь?
Слишком темно, я не вижу его лица, но слышу беспокойство в голосе:
– Господи, Джулиан, холодно же. Сколько ты уже здесь стоишь?
Я мог бы ответить, если бы время измерялось вздохами, ведь я сосчитал все свои. Адам еще минуту сверлит меня взглядом, затем выпрямляется, будто принял какое-то решение.
– Идем. Пошли. – Он открывает пассажирскую дверь, и нас заливает свет. – Боже! Что с тобой приключилось? – Адам оглядывает мое лицо и футболку. Я опускаю голову и вижу, что ткань заляпана кровью. – Что произошло? – повторяет он, но я тупо смотрю на красно-коричневые капли на груди.
Адам поднимает руки, словно преступник, который показывает, мол, я не вооружен. Затем медленно и осторожно берет меня за плечо и заводит в машину. Я выпрямляю замерзшие пальцы и только теперь понимаю, что все это время сжимал руль велосипеда.
Адам двигается как всегда быстро. Запихивает велосипед в багажник, запрыгивает в машину. Пристегивает меня ремнем и включает обогрев. У робота зажигается красный огонек во рту, словно его что-то потрясло и испугало. У Адама ровно такое же лицо.
Мы едем не ко мне и не к нему, он сворачивает к Эмеральд. Адам снова открывает пассажирскую дверь, словно я не могу сам это сделать, и ведет меня в дом.
Эмеральд в ночной рубашке сидит на кресле в гостиной. Она вскакивает, в секунду оказывается передо мной и начинает повторять вопросы Адама.
– Что случилось?
Я чувствую себя так, словно стою голый в комнате, где все одеты. Адам берет меня за плечи и усаживает на диван. Сам становится на колени, пытается заглянуть мне в глаза, но я смущенно отворачиваюсь.
– Это твой дядя сделал?
Вопрос застает меня врасплох. Почему Адам сразу подумал на Рассела? Могло же случиться что угодно. Я мог упасть. Меня могли побить ребята из школы. Но Адам будто совершенно уверен, что это Рассел.
Сам того не понимая, я киваю.
Адам вскакивает, выхватывает из кармана телефон и начинает набирать номер.
Меня охватывает паника.
– К-куда ты звонишь?
– В полицию.
– Нет, не надо! – умоляю я.
– Я должен сообщить. – Его лицо напряжено. – Этот ублюдок пойдет за решетку.
– Нет!
– Что значит нет? – кричит в ответ Адам. – Мы обязаны!
Я с удивлением понимаю, что он зол. Вообще не знал, что Адам способен злиться.
Эмеральд встает, переводя встревоженный взгляд с меня на Адама и обратно. Затем она подходит к дивану, садится рядом со мной и сжимает мои руки:
– Успокойся.
Не знаю, это она мне или ему, но никто успокоиться не может. Меня начинает трясти, а он злится еще больше.
Не обращая внимания на Эмеральд, Адам спрашивает:
– Почему? Почему ты не хочешь, чтобы я звонил?
– Потому что не хочу. – Совсем не поэтому, но я не знаю, как объяснить. Да, Рассел разозлился, но я его не ненавижу. Мне плохо от одной мысли, что его посадят. – Ты не знаешь, как много он для меня сделал, – наконец говорю я, надеясь, что Адам поймет, пусть это и невозможно. Он не знает, что такое, когда тебя растит тот, кто не обязан это делать. – Он не очень любит детей, но все равно позволяет мне жить у него. А ведь ему трудно выносить в доме ребенка, особенно такого, как я.
– Такого, как ты, – холодно повторяет Адам.
– Ну да. Я не… Ты знаешь, какой я.
– И какой?
– Сам знаешь. Со мной трудно. Ну ты же знаешь!
– Это он тебе сказал? – Его лицо подрагивает, словно не привыкло хмуриться.
– Адам… – успокаивающе говорит Эмеральд. – Если он не хочет, чтобы ты звонил, так тому и быть. Ему выбирать.
Мгновение он просто смотрит на нее, затем разворачивается и распахивает дверь, что ведет на задний двор. Адам выходит, оставляя дверь открытой, и в комнату льется холод. Минуту спустя Адам возвращается и начинает расхаживать по комнате.
– Адам, прекрати, – резко приказывает Эмеральд. – Ты его пугаешь.
Он замирает и виновато кривится. Адам проводит руками по волосам, затем опускается рядом со мной на колени и хлопает меня по ноге:
– Эй, я на тебя не сержусь.
Я киваю. Я знаю.
– Но я должен сообщить в полицию.
Адам так много не понимает. Однажды он сказал, что никогда не видел своего отца, может, потому и не представляет, что отцы ведут себя иначе. А главное – не представляет, что такое, когда некуда больше пойти. Я не пытаюсь объяснить, просто говорю: