Я хочу поблагодарить его, но слова не идут, поэтому я просто киваю, надеясь, что он поймет. Еда вкусная, но внезапно желудок сводит, и я давлюсь.
Одобрение исчезает с лица Рассела.
– Медленнее.
Я кусаю еще и снова давлюсь. Он хочет забрать сэндвич, но я бездумно прижимаю еду к груди. Жилка у него на шее начинает пульсировать, он вырывает из моих рук сэндвич и бросает в мусорное ведро.
Я снова это сделал. Сражался. Сражался. Хватит сражаться.
Я дрожу, добираюсь до чемодана, но он захлопнут. Обеими руками поднимаю тяжелую крышку и залезаю внутрь. Вскоре я слышу замок. Запертый в темноте, я начинаю плакать.
Приходит воспоминание – такое ясное. Как я лежал на матрасе, в садике, во время тихого часа, и так тосковал по родителям, как можно тосковать только по мертвым. Я принялся плакать и звать их. Мне было где-то года три или четыре. Помню, я верил, что если произнесу их имена, они услышат меня, где бы ни были. Буквально видел, как мои мысли пробиваются сквозь облака прямо в космос и ищут цель. Родители услышат меня и придут.
Знаю, это бесполезно, но я ловлю себя на том, что делаю тот же трюк. Транслирую мысли и шепчу имена. Пытаюсь отправить послание, которое никто никогда не получит.
– Да что с тобой такое? – спрашивает Эмеральд. Мы лежим у нее на кровати под покрывалом с бабочками. Эмеральд пристроилась у меня на груди, я перебираю ее распущенные волосы и глажу обнаженное плечо. – Ты сегодня принимал таблетки?
– Да. А что?
– Не знаю, ты какой-то беспокойный.
– Я всегда беспокойный. – Но я понимаю, о чем она. Я и правда дергаюсь больше обычного, но дело не в СДВ, а словно…
– Ты нервничаешь?
– Нет. – Она же знает, я никогда не нервничаю.
– А выглядит именно так.
Я целую ее, пытаясь отвлечь нас обоих.
– А, да, – говорит Эмеральд пару минут спустя. – Ты почему сегодня не отвечал на телефон? Я тебе раз сто писала.
Я со стоном прячу лицо в ладони.
– Нет, Адам. Скажи, ты ведь снова не…
– Ладно, я был в машине. Подключал телефон и забыл, что на подставке стоит стакан воды. То есть я никогда так раньше не делал. Всегда стояла бутылка!
– И ты сунул телефон прямо в воду.
– Мама сказала, что с нее хватит. Этот она заменять не будет.
– Разве можно ее винить, – смеется Эмеральд. – Это какой, десятый телефон за год?
– Четвертый.
– Попробуй рис.
– Что?
– Сунь телефон в чашку с рисом. Он вытягивает влагу. – Она целует меня в грудь и ложится обратно. – Ты же помнишь мой номер?
Эмеральд заставляет меня выучить ее номер из чисто практических соображений, мол, я вечно теряю или разбиваю телефоны, но подозреваю, она просто считает, что это романтично.
– Ага.
Она снова меня целует, и несколько минут мы молчим. Затем Эмеральд спрашивает:
– От Джулиана по-прежнему нет вестей?
– Нет. Это так странно. Больше недели прошло, и тишина.
– Он же позвонил тебе на прощание?
– Да…
– Может, он просто занят. Переезд и все такое.
– Может. – Но я так не думаю. Никак не могу прогнать дурное предчувствие, оно не отпускает меня, как зубная боль. – Завтра пойду к нему домой. Попрошу номер его тети.
Эмеральд садится и смотрит на меня.
– Думаешь, его дядя даст тебе номер?
Нет. Не даст, просто назло.
– Я его заставлю.
– Я поеду с тобой, – объявляет Эмеральд одновременно тревожно и весело.
– Нет. – Не хочу подпускать ее к тому парню. – Сам управлюсь.
Помню, однажды у меня разболелся зуб, и весь мир сузился до одной этой ноющей точки. Больше ничего не существовало. Такая боль ограничивает, и от нее можно избавиться только если выдрать ее с корнем и выбросить прочь.
И вот я чувствую такую боль, на спине, справа, ниже грудной клетки. Болит все тело, но ощущение, что все сливается туда.
Постепенно очагов боли становится столько, что я не знаю, какой хуже. На краткий миг сквозь боль пробивается мысль, но тут же исчезает. Словно в голове застряла песня, только без слов. Размеренный ритм, пульсация, больбольболь. И выключить невозможно. Никак.
Рассел открывает чемодан.
– В душ, – приказывает он. – От тебя несет.
От боли я не могу двигаться.
– Живо.
Я распутываю конечности. У меня нет сил на крик, но я все равно его слышу, слышу, как он рикошетит у меня в голове.
По лицу текут слезы. Я стаскиваю штаны и заползаю в душ, но не могу повернуть вентиль. Рассел кладет на бортик бритву и уходит. Я не могу ее взять. Больно даже просто сидеть, поэтому я падаю.
Я лежу на боку, на холодном фарфоре – и слышу, как звонят в дверь.
45
Я нетерпеливо жму звонок снова. Дорогая тачка Рассела на подъездной дорожке, так что он точно дома. Наконец дверь распахивается. Дядя Джулиана выглядит довольно паршиво. Мятая одежда, щетина, темные от пота волосы падают на лоб.
– Да? – спрашивает он с натянутой улыбкой.
Это человек, который ударил Джулиана, взрослый, таких габаритов, что Чарли рядом с ним выглядит слабаком. Я глотаю бурлящую в груди ярость, открываю рот, чтобы спросить номер телефона, но вместо этого выпаливаю:
– Можно, я кое-что заберу из комнаты Джулиана? Я одолжил ему книгу и хотел бы ее назад.
Он хохочет, будто услышал шутку.
– Ты одолжил Джулиану книгу.
– Да.
– Он забрал все свои вещи.
– Он мне сказал, что забыл ее прихватить. Мол, она в комнате осталась.
– Он тебе сказал? – Его темные глаза сужаются. – Когда это?
– Э… пару дней назад. – Судя по взгляду, он знает, что я лгу. – Наверное, я просто проверю. – Пытаюсь протиснуться в дом. Глупо. Неужели я правда решил, будто номер на стене напечатан?
Рассел выпихивает меня прочь, выходит сам и захлопывает дверь. Он наклоняется вплотную ко мне и скалит свои мелкие белые зубы.
– Я сказал: его здесь нет.
Как хорошо, что Джулиан больше с ним не живет. Совершенно жуткий тип, а уж в глазах Джулиана и вовсе, должно быть, монстр. Я делаю шаг назад и поднимаю руки.
– Ладно, я понял. Я потерял номер его тети. Дайте мне его, и я уйду.
– Ты потерял ее номер. – Да что у него за манера все повторять, причем таким тоном, что сам начинаешь в себе сомневаться?
– Да?
– У него твой номер есть?
– Да.
– Значит, если он захочет с тобой поговорить, то сам и позвонит.
И как в прошлый раз, он захлопывает дверь у меня перед носом.
Мне показалось, Рассел с кем-то разговаривал, но теперь наступила тишина.
– Что ты делаешь? – кричит он, войдя в ванную. – Ты просто тут валяешься!
Я пытаюсь ему ответить, но не могу. Слышу, как поворачивается вентиль, и на меня льется вода, такая же ледяная, как дождь, под которым подвозил меня Чарли. Рассел продолжает орать, приказывает мне выкупаться, побриться, помыть волосы. Я пытаюсь поднять руки, но мне больно, и я начинаю плакать.
– Если не собираешься мыться, то выметайся!
Каждое движение медленное и мучительное. Натягивание пижамных штанов превращается в пытку. Я забираюсь обратно в чемодан. Он закрывается, и меня окутывает темнота.
Думай о хорошем.
Элиан. Я на корабле. Могу уплыть куда угодно.
Но картинка искажается.
Чемодан съеживается, будто я тоже становлюсь меньше, а потом куда-то уплывает. В расщелину меж мирами. В ту долю секунды, куда попадает Элиан, когда отправляется из одного места в другое. Длинная полоса океана между берегами, которую так боятся эскимосы.
Место, где ты исчезаешь.
46
Моя лампа, та, что на подставке в виде полумесяца, видимо, сломалась или перегорела, потому что в комнате хоть глаз выколи. На краю постели сидит папа; наверное, услышал, как я плачу. Он убирает с моего лица влажные волосы. Мне так жарко. Почему мне так жарко?
Сейчас лето… Сегодня мы смотрели на фейерверки. Гуляли по пляжу. Я нашел самую большую раковину, какую только видел. Мама назвала ее моллюском. Сказала: «Приложи ее к уху. Слышишь? Воздух ударяется о стенки, и кажется, будто шумит океан».
Но мне слишком жарко. Плохо. Болит голова. Хочу мокрую тряпку. Хочу включить телевизор. Хочу к маме. Пытаюсь донести все это до папы, но он говорит:
– Пора спать.
– Я не могу.
Он делает вид, что не слышит, как всегда, когда я говорю, что не хочу спать. Но сейчас все иначе. Мне плохо. Мне больно.
Папа что-то у меня спрашивает.
– Сколько звезд?
– Я не знаю.
– Ты знаешь правила, – мягко упрекает папа. – Сколько?
Я смотрю вверх, на абсолютно черное небо.
– Я не вижу звезд.
47
Сколько прошло времени? Света нет. Я что, его пропустил? Или еще слишком рано? Сколько я пролежал в этой раковине? Я эхом мечусь по ней, бьюсь о стенки целую вечность. Я не настоящий.
Я мокрый. Голодный. Он не придет.
Темно.
Мне страшно.
Я никогда не выберусь наружу.
Я кричу и царапаю стены раковины. Ярко вспыхивает боль, щелкают кости, но я продолжаю биться.
А потом падаю.
Лицо бьется обо что-то холодное. Металлическое.
Нащупываю две дырочки. Пытаюсь просунуть палец в одну из них, но натыкаюсь на что-то мягкое, твердое и холодное. Моя раковина перевернулась. Мне надо выправиться, иначе я утону. Я бьюсь плечами о стены, но раковина слишком тяжелая. Я борюсь с металлом, гравитацией и волнами. Но я так устал.
Глубокие хриплые вдохи.
Я слышу океан внутри раковины.
Я просыпаюсь сам не свой. Уже не помню, что за кошмар мне приснился, но помню ощущение – будто я задыхаюсь. Вскакиваю с кровати, теперь мне не уснуть. Тихонько выскальзываю из дома, чтобы не разбудить маму, сажусь в машину, хочу ехать к Эмеральд… и понимаю, что она, наверное, то