– Заткнись и давай сюда права. – Я достаю их из бумажника. Офицер внимательно их рассматривает, будто ищет там подсказки, затем передает другому копу. – Ты его нашел?
– Да.
– Расскажи подробно, что произошло.
Теперь моя история еще внятнее, но все равно не особо логичная.
– Ты вломился в его дом?
– Да.
– Потому что у тебя было плохое предчувствие?
– Да.
– А с чего оно у тебя возникло?
Я рассказываю, как пару месяцев назад дядя Джулиана того избил, так что да, у меня было плохое предчувствие.
– Ты сообщал в полицию?
– Нет.
Его лицо не выражает открытого осуждения, он все так же хмурится, но я кожей чувствую, как офицер недоволен. Мне следовало сообщить. Я знаю. Затем он спрашивает:
– Где его родители?
– Умерли.
– Еще родственники есть?
– Нет.
Суровая правда, которую неприятно говорить вслух. У Джулиана нет семьи. Вообще.
Кларк начинает задавать вопросы, на которые я не могу ответить.
– Где работает Рассел?
– Не знаю.
– Где он сейчас?
– Не знаю. Мне правда нужно вернуться в па…
– Нет, тебе нужно ответить на мои вопросы.
Я сжимаю руками голову, сражаясь с желанием выдрать себе волосы.
– Я не знаю.
Офицер хмурится еще сильнее – не думал, что это возможно.
– Жди здесь у стены.
Все трое полицейских собираются в круг, словно футболисты на поле. Они говорят слишком тихо, я не могу ничего разобрать.
А перед глазами стоит картинка: Джулиан, скрюченный в чемодане, словно его с небоскреба скинули. Чемодан стоял на боку, отверстия были закрыты, но как долго?
А если бы я не смог его перевернуть? Если бы вообще не пришел?
Один из копов, помоложе и постройнее, поднимает голову.
– Ты сегодня что-то принимал?
– Что?
Он подходит ко мне, прямо как офицер Кларк, пристально заглядывает в глаза и принюхивается.
– Почему ты так дергаешь ногой?
– Я нервничаю! И у меня СДВ.
– А ну убавь тон. Сейчас же.
– Извините. Ночь выдалась ужасная, а я просто хочу увидеть друга.
Взгляд его темных глаз смягчается.
– Подожди еще минуту.
Подходит Кларк и сует права в мою ладонь.
– Мы вернемся позже, хотим побеседовать с мальчиком.
Отлично.
Я возвращаюсь в палату, а из нее как раз выкатывают Джулиана. Медсестра говорит, что везет его на рентген, и это надолго.
Я стою в тихой комнате, тупо смотрю на пустое место, где секунду назад была его кровать. Ноги дрожат, и я вспоминаю, как на первом курсе в августе решил принять участие в марафоне. Как стучало в висках, как тряслось тело, как небо превратилось в тысячу черных точек.
Ноги подкашиваются, и я сползаю по стене на пол. Так близко плитка кажется мрачнее, чем полагается больничному полу. Надо кому-нибудь об этом рассказать.
Не знаю, сколько я так просидел, прежде чем смог встать и попросить у сестры воспользоваться телефоном. Есть только один номер, который я знаю наизусть.
Я и не думал, что после нашего разговора Эмеральд позвонит всем, кого мы знаем. Джулиан был бы в ярости, но я, видя, как мои ближайшие друзья вбегают в вестибюль кто в пижаме, кто в спешно накинутой мятой одежде, неожиданно ощущаю жжение в горле.
Встревоженные Эмеральд, Чарли, Элисон, Джесс, Камила и Мэтт полукругом окружают меня, и снова мне приходится объяснять, что произошло. На этот раз я держусь как профессионал и спокойно перечисляю все факты.
Похоже, паузу, которую я беру, чтобы перевести дыхание, они воспринимают как сигнал начать плакать. Эмеральд и Элисон разражаются слезами, и боже, даже у Чарли подозрительно блестят глаза, прежде чем он успевает отвернуться. Я растягиваю губы в ободряющей улыбке, заверяю их, мол, все хорошо. Им надо пойти домой и поспать. Друзья ошеломленно на меня смотрят, а потом почти синхронно усаживаются рядом. Жжение в горле усиливается, и я лишь судорожно киваю.
Говорю им, что схожу спрошу о Джулиане, и возвращаюсь несколько минут спустя, зная не больше, чем прежде. Все сидят со скорбным видом, словно на поминках. Эмеральд все еще тихо плачет на одной из серых больничных скамеек; ее лицо в красных пятнах. Неподалеку примостился Джесс – что примечательно, без наушников. Он отбивает пальцами по столу какой-то размеренный торжественный ритм.
На другой скамье Камила и Мэтт держатся за руки. На обоих красные пижамы в клетку. Интересно, они всегда так делают – в смысле, одинаково одеваются, когда дома?
На другой стороне огромной комнаты Чарли нарезает круги, точно рассерженный пес. Элисон бледной тенью следует за ним. Все потрясены. Я хожу от одного человека к другому, точно хозяин на самой депрессивной пижамной вечеринке в мире. Целую Эмеральд в макушку, обнимаю Джесса, сую купленные в автомате сухарики в кулак Чарли, но не уверен, действительно ли им это помогает.
В четыре часа утра я в тысячный раз возвращаюсь в палату Джулиана, и доктор говорит мне, что результаты готовы.
В целом все нормально. Мозг не пострадал. Органы работают. Но Джулиан истощен, обезвожен, испытывает проблемы с дыханием, и давление по-прежнему слишком низкое. Его определили в госпиталь и перевели в палату, где он и останется, пока не окрепнет.
Когда я передаю все это друзьям, мы вроде бы должны все прыгать от радости, но вместо этого устало поникаем, будто сами истощены.
Эмеральд берет меня за руку и тянет, словно ждет, что я уйду с остальными.
– Я останусь.
– Тебе надо поспать.
– Я посплю здесь.
– Адам… – Она хочет что-то сказать, но просто целует меня и уходит с ребятами.
Я смотрю им вслед, пока они не исчезают за автоматическими дверями.
В новой палате Джулиана темно, только над кроватью панель ламп дневного света. Он похож на музейный экспонат; каждая царапина или синяк четко видны. Указательный и безымянный пальцы на правой руке в бандаже. На лице кислородная маска, а вокруг так же много аппаратов, как и прежде. От него пахнет антисептиком: наверное, его помыли, прежде чем переодеть в больничную робу.
Меня вдруг одолевают мрачные мысли. Наверное, Рассел уже вернулся домой и обнаружил, что Джулиана в чемодане нет. А вдруг дядя попытается его найти? Вдруг явится сюда?
Я подскакиваю, когда пухлая медсестра касается моего плеча и говорит, что присмотрит за Джулианом до конца своей смены, до семи часов.
– А что у него с пальцами? – шепотом спрашиваю я, хотя он и не думает шевелиться.
– Сломаны. – Должно быть, чувства отражаются у меня на лице, потому что она добавляет: – Ему не больно. Доктор дал ему морфий. – Где-то над головой звучит мелодия, словно из какого-нибудь фургончика с мороженым. – Новый ребенок.
– Что?
– Эту колыбельную включают на всю больницу, когда рождается новый ребенок. – Она улыбается, будто это мило, но мне становится не по себе. Ну то есть все пациенты в госпитале ее слышат, но зачем? Чтобы, умирая, думать о круге жизни и перерождении?
Сиделка указывает на оранжево-желтое кресло у окна.
– Оно раскладывается в кровать. Я принесу тебе чем укрыться.
– Спасибо. – Здесь холодно, даже холоднее, чем в школе. Разве это полезно для больных?
Вскоре я лежу под тонким покрывалом на твердой раскладушке в той же комнате, что и Джулиан, и вспоминаю, как мы в детстве спали с ним вместе, только теперь его сопение механическое и громкое, будто он дышит в микрофон.
Я измотан, но из-за нервов не могу расслабиться. Когда Джулиан жил у нас, иногда у него случались проблемы со сном. Помню, однажды, почти заснув, услышал, как он меня зовет.
– Адам?
– Что?
– Ты меня видишь?
Сквозь шторы на окне проникало как раз достаточно света.
– Да, вижу.
– Мне страшно.
– Почему?
– Не знаю.
– Постарайся уснуть.
– Не могу. Мне страшно.
– Просто думай о хорошем. Мама так мне говорила, когда я был маленьким.
– А ты тоже боялся?
– Иногда.
– И о чем ты думал?
Я повернулся на бок и посмотрел на него. Вертикальная полоса света падала на его лицо, точно маска.
– О Человеке-пауке.
Джулиан скептически воззрился на меня:
– Представлял, что Человек-паук – это ты?
– Нет, я представлял, что я – это Человек-паук.
– И ты переставал бояться?
– Ну вроде да. Я думал о фильмах, прокручивал их в голове. А потом просто засыпал.
– Но Человек-паук страшный.
– Ничего подобного. Он потрясающий.
– Мне не нравится тот парень с металлическими щупальцами.
– Доктор Осьминог? Ну да, он довольно страшный. Ладно, забудь о нем. Думай о том, что тебе нравится.
– Я не знаю, что мне нравится.
– Знаешь. Подумай.
– Элиан Маринер?
– Ладно, подумай о своей любимой книге про Элиана, держи картинку в голове и не отвлекайся больше ни на что.
Он крепко зажмурился.
– Получается?
Он кивнул.
– Где ты?
– На корабле Элиана. Я лечу.
Теперь механическая версия дыхания Джулиана разносится по комнате. Жжение в горле становится сильнее. Что-то горячее и мокрое льется по щекам. Я плачу, сильно, но беззвучно, уткнувшись в жесткое больничное покрывало. Я хочу остановиться, но перед глазами стоит лицо девятилетнего Джулиана, когда я дал ему свой блестящий совет, лицо, полное страха и сомнения, потому что он, должно быть, уже знал правду. Супергероев не бывает, а если они и есть, то приходят слишком поздно.
50
Я просыпаюсь от того, что кто-то хнычет. Медсестра, сложенная как рестлер, тыкает иголками тощую руку Джулиана. Ну куда им еще больше крови?
Я бросаю взгляд на часы на прикроватном столике – сейчас только половина восьмого. Наверное, я уснул, хотя не знаю как. Всегда думал, что больницы – тихое спокойное место. А тут полно приборов, которые пищат, как сигнализация на машине, медсестры снуют туда-сюда каждые пять минут, а еще пациенты кричат от боли.