Я встаю; спина ноет.
– Эй, Джулиан, ты в порядке? – Он не открывает глаза, но снова всхлипывает, когда сестра вытаскивает иглу и вонзает ее снова.
– Обязательно так грубо? – спрашиваю я ее.
Дама бросает на меня хмурый взгляд.
– У него плохие вены. – Хватает другую руку, затягивает на ней резиновый жгут и хлопает по коже тыльной стороной затянутой в перчатку ладони. Пара слезинок выкатывается из-под его век и стекает к ушам.
– Джулиан?
Он все еще без сознания, накачан препаратами, но явно чувствует уколы. Наверное, так страшно ощущать боль, но не иметь возможности что-то сделать.
Я кладу ладонь ему на лоб, словно измеряю температуру.
– У нее получилось, – говорю я ему, когда кровь наконец льется в шприц. Набрав пять пробирок, сестра увозит свою тележку из комнаты. Щеки Джулиана все еще мокрые, но механическое дыхание выравнивается. Я падаю обратно на свою раскладушку, которая чуть мягче пола, и рассматриваю комнату.
Наверное, прошлой ночью я ее не разглядел, потому что теперь, при дневном свете, понимаю, что это педиатрическое отделение. На главной стене нарисованы дикие и домашние звери, живущие в полной гармонии под огромной радугой. Тема скорее подходит четырехлетке, а не мальчику четырнадцати лет, а приторная радость только еще больше расстраивает.
– Адам?
В дверях стоит мама.
– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я.
Она не отвечает, лишь с ужасом смотрит на Джулиана. Представляю, что она видит. Тощие конечности. Рубцы. Провода.
– Я всегда заглядываю к тебе перед тем, как поехать на работу. – Она говорит со мной, но смотрит на него. – Мне пришлось тяжело, когда ты сел за руль, и больше не надо было отвозить тебя в школу. Тяжело не прощаться с тобой по утрам. – Ее губы дрожат. – Когда я утром не нашла тебя в постели, то разволновалась. Знаю, это глупо, но первая мысль была, что тебя похитили. Я вечно боялась этого, когда ты был маленьким. Мы с тобой пошли в продуктовый магазин, а ты сидел в тележке и норовил поболтать со всеми. Ты не боялся незнакомых людей. Я волновалась, и раз не могла позвонить тебе, набрала Чарли.
Слезы катятся по ее лицу, и я обнимаю маму.
– С ним все будет хорошо.
Она выпрямляется, внезапно придя в ярость.
– Да. Будет.
Джулиан все утро дрейфует на границе сознания. Каждый раз, когда он плачет, медсестра вводит ему обезболивающее через капельницу. Я подтаскиваю металлический стул поближе к его кровати.
Я как раз ковыряю присланный из кафетерия обед, когда в палату входит высокая крепкая дама с гладкой темной кожей. На ней лиловый блейзер с наплечниками, такого же цвета юбка и цветастый шарф на шее. Она будто сбежала из ситкома восьмидесятых и умудряется выглядеть одновременно царственно и забавно.
– Адам Блейк? – спрашивает она, протягивая холеную руку.
– Да? – Я осторожно ее пожимаю.
– Меня назначили опекуном Джулиана.
51
Для пущего официоза дама вручает мне визитку, которая гласит: Делорес Картер, лицензированный больничный социальный работник.
– Я его временный опекун, – прибавляет она. – Буду представлять его интересы в суде. В таких ситуациях кто-то должен принимать решения, пока не выберут постоянного опекуна. – Делорес оглядывает комнату и замечает покрывало на раскладушке. – Ты здесь сам по себе?
– Да.
– А где твоя мать?
– Мне уже восемнадцать. – Она сопит; мои слова не произвели на нее впечатления. – Джулиану не нужен опекун. Я только что говорил с мамой, она хочет связаться с судьей. Джулиан жил у нас дома, мне восемнадцать, так что мы можем принимать решения о…
– Постой, постой, переведи дух.
Я следую ее совету и готовлюсь дать отпор, если она попробует меня выставить.
– Я не встречалась с Джулианом, но не собираюсь ограждать его от друзей. Ничего хорошего из этого не выйдет.
– Спасибо, – бормочу я и сажусь, ощущая внезапную слабость.
Делорес берет другой стул.
– Вечно они так. – Ее голос мягкий, но полон скрытой силы, будто она уже не раз такое видела.
– Хм? – Я пытаюсь сосредоточиться. Знаю, надо показать себя ответственным, но я издергался и устал.
– Постоянно выгоняли людей. Не пускали отцов в родильные палаты, родственников к пациентам. Теперь стало попроще.
– Почему?
– Потому что люди намного быстрее поправляются, если рядом те, кто их любит.
На глаза наворачиваются слезы, я чувствую короткую вспышку паники. Боже, я сейчас что?.. Да, я снова плачу. А женщина, которую я пять минут как знаю, прижимает мое лицо к своему лиловому плечу.
Я не сопротивляюсь.
Где-то в пять часов приходит Эмеральд и приносит желтый горшок с каким-то высоким экзотическим цветком. Она, как обычно, идеальна; волосы закручены и заплетены так, будто Эмеральд заехала сюда по дороге на бал.
При виде Джулиана она замирает, прямо как мама, просто стоит и смотрит, не говорит и не двигается. Я забираю горшок из ее дрожащих рук и ставлю на тумбочку в углу. Киваю в сторону коридора, и она выходит вместе со мной. Там на стенах другая картина – подводная вечеринка с улыбающимися русалками, акулами, дельфинами и прочими рыбами.
– Я не ожидала увидеть его таким, – шепчет Эмеральд. Я киваю. Ей нет смысла объяснять, о чем она. – Меня привез Мэтт. Они с Камилой внизу. Хотели подняться, но не знают, стоит ли.
Я скрещиваю руки на груди и прислоняюсь к стене рядом с самым счастливым осьминогом, какого только видел.
– Нет. Пока нет.
– Ты выглядишь уставшим, – говорит она. – Тебе, наверное, надо пойти поспать.
– Ага, прямо сейчас и прилягу.
Она вздрагивает. В ее голубых глазах смущение и боль, но я не прошу прощения. Ее волосы идеальны, но что-то в этом меня тревожит.
– Адам…
– Мне пора обратно.
Она пожимает мою руку. Я не отвечаю.
52
Второй день в больнице очень похож на первый. Джулиан спит. Я хожу, сижу, ем скудные передачки из столовой. Бездельничанье прерывается только визитами Делорес, мамы и друзей, которые не проходят дальше вестибюля. Палата теперь вся набита цветами, шариками и мягкими игрушками.
Я сижу на стуле у кровати Джулиана, когда он просыпается, да так внезапно, что я подпрыгиваю. Джулиан хватается за воздух, а потом пытается выдернуть трубки у себя из носа.
– Нет, оставь, – говорю я и перехватываю его руки.
Джулиан замирает и моргает, будто очнулся после кошмара.
– Адам? – Я впервые слышу его с тех пор, как принес в больницу… когда, полтора дня назад?
– Что? – Я держу его, пока не убеждаюсь, что он больше не дергается, затем цепляю ногой стул и подтягиваю ближе. – Ты в порядке?
Глупый вопрос. Кости у него на запястьях выступают гротескными буграми. Жидкий сахар вливается в вены из пакета с трубкой. Машины качают кислород в его легкие, измеряют пульс и давление.
Вместо ответа он шепчет:
– Школа закрыта? – Его голос тусклый, голос хриплый, будто горло болит.
– Не знаю. Я сегодня не ходил. – Я смотрю на часы.
– На… – Он глядит на белые присоски на груди, теребит трубки в носу. Я было хочу его остановить, но он сам роняет руку, словно та становится слишком тяжелой. – На лето.
– На лето? Нет… еще пара недель осталась.
Он так растерян и встревожен, что я жду, когда монитор пульса начнет бешено пищать, как в фильмах.
– Уже следующий год?
Я не понимаю, о чем он. Это бессмыслица, как та, что надо оставить чемодан открытым для звезд.
– Следующий год?
– Я пропустил год. Пропустил лето.
– Нет. Учебный год тот же. Летних каникул еще не было.
Он немного расслабляется и закрывает глаза.
– Хорошо. Я всегда его пропускаю. – Вдруг он снова в панике распахивает глаза, а мои устремляются на монитор. – Но как же? Я был там так долго. Я считал. Но больше не мог считать. Я был в раковине, потом раковина исчезла, и я не знал, где я. Думал, ты пропал. Что все пропали.
– В ра… Ты был в чемодане, Джулиан.
– В раковине. Я был в раковине, совсем один.
Я так пугаюсь, что думаю позвать медсестру, но не могу его бросить. Не хочу расстраивать его своей тревогой, поэтому стараюсь говорить спокойно.
– Это был чемодан.
Джулиан качает головой, но двигается будто в замедленной съемке.
– Ты… уверен?
– Да.
– Как долго?
– Не знаю. Когда я тебя нашел, прошло девятнадцать дней, как тебя забрали из школы.
Его глаза закрыты. Веки выглядят розовыми и прозрачными.
– Адам? – Я наклоняюсь ближе, показать, что я здесь, я слушаю. – А мне казалось не… девятнадцать дней. А как тысяча лет прошло… больше, чем вся моя жизнь до того. Почему?
Мне приходится собраться с силами, потому что это происходит снова. Горящее горло и желание расплакаться. За несколько лет я не проронил ни слезинки, а теперь будто не могу остановиться. Несмотря на желание оставаться спокойным, мне приходится моргать и вытирать глупые слезы, но они всё льются и льются, будто из крана, который мне не завернуть. Я глубоко вздыхаю и пытаюсь ответить на его вопрос.
– Оно не могло ощущаться как вечность.
– Но почему?
– Потому что было слишком ужасным.
– Но почему хорошие вещи не могут длиться вечно? Все было так быстро… до того, как их не стало. Я хотел бы повернуть время назад… замедлить. Почему со временем всегда так? Почему оно тянется там, где ты не хочешь быть, но летит, когда ты счастлив?
Я снова вытираю лицо.
– Не знаю.
Он смотрит в окно, хотя шторы опущены и ничего не видно. Потом его голова падает, как у отключившегося робота.
53
В следующий раз, когда Джулиан просыпается, в палате моя мама и Делорес. Учитывая все обстоятельства, опекунша держится хорошо, пытается уговорить его поесть, но особо не настаивает. Но Джулиан держится настороженно, пока они не замолкают, и тогда он утыкается в пустой экран телевизора.