– Ты новенький, – замечает лысая девочка.
– Нет, – быстро говорю я. – Я не останусь. – Я не могу дышать. – Адам.
Он с такой скоростью разворачивает кресло, что у меня голова кружится, а потом я лечу в другой конец комнаты. Адам останавливается у шкафа, полного принадлежностей для рисования.
Делорес склоняется ко мне.
– Глубоко дыши, вместе со мной, – говорит она, показывая, как надо. – Ниже. Не из груди, а из диафрагмы.
– Не могу. Больно.
Она стучит по моей груди.
– Тут дыхание короткое, паническое. Попробуй спуститься ниже.
– Не нужно мне дышать. Мне нужно уйти!
– Джулиан, – твердо говорит она. – Адаму сегодня нужно в школу, а ты останешься тут.
– Не могу. – Не хватает воздуха. – Слишком темно.
– Ну же, Делорес, – говорит Адам, – я могу посидеть с ним еще денек. – Он приседает передо мной и вытирает мое лицо рукавом.
Она его оттаскивает и что-то шепчет на ухо. Я разбираю лишь: «Давай не будем это вытаскивать». Он торжественно кивает.
– Будет весело! – Его голос становится громким и наигранно-веселым. Адам хватает с полки коробку с набором для лепки и показывает мне как доказательство. – Тебе же нравится искусство.
– Нет.
– Но ты говорил…
– Я солгал. Не нравится.
– Ну… тебе нравится сочинять истории. У тебя тут полная комната психов. Представь, сколько потом сможешь мне рассказать.
– Адам! – Непонятно, Делорес правда хмурится или делает вид. – Уверяю тебя, Джулиан, все совершенно конфиденциально.
Конфиденциально. Ненавижу это слово.
Она коротко кивает Адаму. Он буквально сияет.
– Ладно, давай это сделаем. – И возвращает меня в круг. – Приду сразу после уроков, – обещает он и ставит кресло на тормоз, чтобы я не мог уехать.
В столовой все как всегда, тепло и многолюдно, но по какой-то причине шум меня раздражает. Измотанный и накачанный больничным кофе, я втискиваюсь за наш стол между Джессом и Мэттом, напротив Чарли и Элисон. Несколько ребят, которых я еще не видел утром, обнимают меня и спрашивают о Джулиане.
– Он в порядке, – отвечаю я, но распространяться не хочу.
Я не могу прекратить притопывать, но пока никто не просит меня успокоиться. Я вполуха слушаю разговор, а сам вспоминаю, что произошло, когда на прошлом уроке я пришел к доктору Уитлок. Там были двое, она и директор Пирс, плечом к плечу. Он в ярости сжимал свою трость, а доктор Уитлок спросила:
– Ты знал?
Знал ли я, что происходит? Знал и не сказал ей? Я долго переводил взгляд с одного на другую и обратно, затем сознался: да, знал. Ее глаза становятся страшными.
– Ты должен был мне сказать.
– Простите, – выдавил я, смаргивая внезапно выступившие слезы.
Она развернулась и захлопнула дверь кабинета.
– Ты не ешь, – говорит Мэтт. Минуту спустя я понимаю, что он обращается ко мне.
– Наверное потому, что не хочу. – Его глаза расширяются, ведь я вроде как на него рявкнул, но мне слишком паршиво и не хочется извиняться.
– Обалдеть! – Громкий голос Джесса привлекает внимание всего стола. – Кто-нибудь, запишите это. Двадцать шестое мая. Адам Блейк в плохом настроении.
Чарли качает головой, переводит взгляд от Джесса на Эмеральд, затем на меня. Пристыженный, Джесс виновато смотрит на него в ответ. Похоже, они разработали что-то вроде азбуки Морзе, состоящей из морганий и кивков.
Я поднимаю голову и сознаю, что все пялятся на меня, точно я псих, с которым надо вести себя аккуратно. Руки и ноги начинают невыносимо зудеть. Наверное, дело в кофеине, но я больше не могу сидеть на месте. Даже не тружусь попрощаться, просто ухожу.
Весь день проходит в том же духе, я просто бесцельно убиваю время до конца каждого урока. Напряжение растет, слишком много мыслей крутится в голове, я гадаю, неужели вот так чувствует себя Джулиан? Если да, то как он вообще существует? Как ходит по вестибюлю? По идее, при таких ощущениях, на лбу должна быть большая рана.
Я иду на седьмой урок, когда вдруг натыкаюсь на невидимое препятствие – какого-то незнакомого парня. Он не из моего класса, вероятно, младше, но выше ростом и шире в плечах. У него треугольная челюсть, и он немного смахивает на велоцираптора.
– Смотри куда прешь, придурок, – огрызается он, будто специально об него запнулся.
– Я случайно, придурок.
В ту же секунду он хватает меня за грудки и швыряет в стену. По пути я сбиваю фонтанчик, но до цели не долетаю и неловко падаю. Это мгновенно привлекает внимание всего коридора. Нас окружают жаждущие крови подростки. Их предвкушение меня удручает.
Парень сверлит меня взглядом, как в боях без правил, прижимает к фонтану, скалит острые зубы, но ничего не говорит.
– Может, уже ударишь меня или я пойду?
Похоже, мой вопрос застает его врасплох, и он выпускает мой ворот. Я выпрямляюсь. Толстовка сзади мокрая насквозь. Толпа разочарованно выдыхает, когда парень отступает и дает мне пройти.
«Ты подрался??»
Иногда по сообщениям сложно понять настроение автора, но Чарли по умолчанию всегда кричит.
«Это была не драка», – отвечаю я, идя по яркому коридору педиатрии.
«Какого хрена случилось??»
Либо он волнуется, либо впечатлен. Мне все равно, поэтому я убираю телефон обратно в карман.
Джулиан сидит в кресле у окна и что-то пишет в блокноте на пружине. Рядом с ним Делорес в ярко-желтом платье и оранжевой шляпе, словно реклама весны. Она здоровается со мной, хлопает Джулиана по спине и говорит, что ей пора бежать.
– Как все прошло? – спрашиваю я, плюхаясь на стул.
– Мне обязательно туда возвращаться?
– Все так плохо?
– Да.
– Почему?
– Нас заставляли говорить вещи.
– Какие?
– Например, рассказывать про себя. Перечислить все свои хорошие качества. Мы должны были записать их и прочитать вслух.
Судя по описанию, похоже на личный ад Джулиана.
– И что ты написал? – Я тянусь за блокнотом, но приятель его убирает.
– Это конфиденциально, – говорит он и вроде как острит. Забавно.
– Потерпи еще пару дней. Потом сможешь уйти отсюда.
– А Рассел…
Моя улыбка гаснет.
– Что Рассел?
– Думаешь, он еще хочет, чтобы я у него жил?
– Да какая разница, чего он хочет? Ты туда не вернешься. – Я жду, что он расслабится, а его будто мутит. – Ты хочешь к Расселу?
Джулиан качает головой.
– Тогда что? – Последнее время я ничего не понимаю, словно англичанин, который внезапно оказался в России.
– Мне больше некуда идти.
Джулиан умный парень, но в чем-то просто ужасно несведущ.
– Ты поедешь ко мне домой. – Я думал, это очевидно. – Мама добивается разрешения стать твоим опекуном.
– Правда? Но…
– Что?
– Ну, раньше…
– Когда?
Он трясет головой. Я вообще уже ничего не понимаю.
– В прошлый раз.
– Что в прошлый раз?
– Я… я знаю, что доставил вам неприятности. И вы с Катериной не могли больше меня терпеть. Я знаю.
– Кто тебе это сказал? – Он не отвечает. – Рассел? – Он пожимает плечами и кивает. – Боже, Джулиан. Он солгал. Не мы выбирали, куда ты пойдешь, а он. Ты хоть представляешь, как тяжело пришлось маме, когда он запретил нам с тобой видеться?
Джулиан сомневается, и я срываюсь.
– Эй! – рявкаю я, и он вздрагивает. – Я тебе не лгу. – Глаза Джулиана размером с блюдца, перепуганные и немного встревоженные. Я все еще злюсь, но теперь раздражение идет на спад – а может, просто дробится? Оно нацелено на Рассела. На Эмеральд. На меня самого. – Я не лгу.
60
Сидя в кругу в комнате, где слишком много окон, я жду начала нового дня. Глядя, как другие ребята болтают и пихаются, вспоминаю, как прошлой осенью мы с Адамом ходили на концерт. Как общались между собой его друзья. Все они были спаяны воедино, любили и ненавидели друг друга, как одна семья.
Энни, девочка с круглыми красными щеками и без волос, пристраивается на пустой стул рядом со мной и без предисловий спрашивает:
– Кто тебя усадил в это кресло?
За последние пару дней она единственная, кроме персонала, попыталась со мной заговорить. Если остальные ребята жесткие, почти пугающие, то она добрая и милая. Прямо как Ширли Темпл, если бы Ширли Темпл была подростком, которого побила жизнь.
– Н-никто, – отвечаю я. – Просто я… слабый. Потому что ничего не ел. – Она мне не верит; неудивительно, если вспомнить, как я выгляжу со всеми этими порезами, синяками и сломанными пальцами. Это унизительно.
Когда консультант, женщина с короткими каштановыми волосами и в белом халате, занимает свое место, мы, как обычно, начинаем занятие с постановки целей и попыток их достичь. Ненавижу. Хуже, чем в школе. Там учителя хотя бы предпочитают, чтобы ты не открывал рот.
Час спустя нам разрешают писать в своих журналах. Я разворачиваюсь на кресле и еду в дальний угол комнаты.
В обед из кухни приносят контейнеры с едой. Мой единственный подписан, так как я на специальной диете из мягких продуктов. Рассматриваю запеченную курицу, коричневый рис, резаную морковь и йогурт. Есть совершенно не хочется, но Адам потом спросит, а я не сумею солгать.
Открываю натуральный йогурт, осторожно пробую. У него странная текстура, не твердая, не жидкая. Словно у… зубной пасты. Я давлюсь и выплевываю его на салфетку.
Мы снова собираемся в круг. Я мну подол своей футболки. Штанины слишком длинные, но если скрещу ноги, то вижу черные волоски на лодыжках. Как странно. На мне больничные носки, а мне хочется носить обувь, как все, но кроссовки остались где-то в доме Рассела.
Ведущая достает из пластиковой коробки бумажку с вопросом. «Что ты хотел бы изменить в своей жизни?» Никто не хочет отвечать первым, поэтому мы идем по порядку.
Следующий вопрос. «Если бы ты столкнулся с тем, кто тебя обижает, что бы ты ему сказал?» И снова по кругу.
Когда очередь доходит до меня, я мотаю головой. Ведущая недовольна, но поворачивается к парню с пирсингом. Он снова рассказывает нам, за что ненавидит свою мать и почему думает, что она заслуживает смерти.