— Рубль штука… А вот эти по семьдесят пять копеек…
— Давай рублевые! — Степан Егорыч крякнул и полез за деньгами.
— Сколько?
— Сто штук! — сказал Степан Егорыч и сам испугался своих слов.
— Ой, товарищ драгоценный, у меня столько и не наберется! — Продавщица даже присела.
— Сколько наберется, — сразу помрачнел Степан Егорыч.
Продавщица собрала целую охапку роз, долго скручивала ее бечевкой, исколола все руки. Потом завернула эту охапку в несколько газет. Зрелище было внушительное. Степан Егорыч расплатился с ней, обеими руками осторожно обнял охапку цветов и пошел по площади. Прохожие оглядывались на него. Кто-то засмеялся.
В метро Степан Егорыч проходил через турникет, подняв над головой охапку.
— Как же тебя так угораздило-то, милый? — сочувственно проговорила контролерша, стоявшая у турникетов. — Небось всю получку махнул.
Когда он спускался по эскалатору, то чувствовал, что опять все пассажиры смотрят на него.
— Откуда дровишки? — спросил молодой парень, ехавший с девушкой, и громко засмеялся. — Из личного саду, вестимо! Жена, слышь, торгует, а я отвожу! — он ехал на эскалаторе в противоположную сторону.
— Дяденька, продайте одну! — просила девушка и улыбалась.
У Степана Егорыча взмокла спина.
Из метро он выбрался, когда было уже совсем темно и прохожих на улице сильно поубавилось.
…Позади Виктора и Потепалова кто-то закурил, пыхнул густым облаком дыма. Потепалов потянул носом, сказал:
— «Честерфильд»… — Подумал, добавил: — Или «Мальборо»… Вкусные сигареты…
— Ты куришь? — удивился Виктор.
— А что? Я теперь — все, кончился… Буду птенцов боксу обучать. Квартира есть, «Москвича» в прошлом году купил…
Ровно гудел самолет. В иллюминатор было видно море облаков, ватных, всклокоченных, а выше, в хрустальной, бледной синеве, плавали белые горы, замки и крепости. И солнечные иглы пронизывали эти сооружения.
Потепалов посмотрел в иллюминатор, вздохнул:
— Сколько стран объехал… А что видел? Самолет, аэродром и ринг. И все дела… У ребят-футболистов спрашивал — то же самое: самолет, аэродром, гостиница и футбольное поле… и все дела…
Виктор смотрел на этого большого, грузного человека и помимо своей воли проникался к нему симпатией.
— Думаешь, больше выступать не сможешь? — с сочувствием спросил Виктор.
— Почему? Смогу. Только зачем?
Виктор помолчал:
— Думаешь, детей обучать легче?
— Кому-то надо их обучать? А я люблю детей. — Потепалов улыбнулся. — У меня две дочки… Знаешь какие шустряги? А ты женат?
— Собираюсь…
— Счастливое время переживаешь… Дальше похуже будет, а вот до свадьбы… — И Потепалов мечтательно закатил кверху глаза.
— А после свадьбы? — спросил Виктор.
— После свадьбы жизнь начинается… обыкновенная жизнь… Заботы, хозяйство… жена зарплату отбирает… Раньше я денег никогда не жалел, в долг давал и обратно не спрашивал, а теперь в каждой копейке отчет дай… Генка Чернышев до сих пор мне полсотни должен, а я от жены скрываю… Узнает, загрызет…
— Ты любишь ее?
— Как это? — не понял вопроса Потепалов.
— Ну… — Виктор не мог найти подходящего слова, прищелкнул пальцами. — Ну, ты с ума по ней сходишь?
— Зачем? — вполне резонно ответил Потепалов. — Я с ума схожу, когда она меня пилить начинает.
— За что?
— Ну, что чемпионом так и не стал… Чемпион СССР — это для нее пустой звук. Я ей говорю: «Дура, ты подумай, в СССР живет двести сорок миллионов и я среди них — лучший боксер, разве это плохо?» А она мне: «А в Европе — второй!»
Виктор коротко рассмеялся.
Подошел Станислав Александрович, потрепал Виктора по плечу, спросил с улыбкой:
— Ну, как вы тут?
— Вашими молитвами, Станислав Александрович, — за Виктора ответил Потепалов.
— Скоро Москва… — сказал Станислав Александрович и пошел дальше.
— Приму душ, переоденусь, созову друзей… — мечтательно проговорил Потепалов. — Неделю отдыхать буду… Целую неделю… — И оттого, что открывалась такая обворожительная перспектива, Потепалов улыбнулся, посмотрел на Виктора:
— Чего такой мрачный? Хочешь, со мной поедем, с женой познакомлю, дочек покажу…
Виктор молчал, о чем-то думал. В центральном салоне ребята играли в «дурачка». Время от времени оттуда доносились взрывы хохота.
В просвет между раздвинутыми шторами было видно, как Генка Чернышев разговаривал со стюардессой. Он что-то ей рассказывал с самым серьезным видом, а она смеялась и курила длинную сигарету с фильтром.
— Николай Иваныч? — вдруг решился спросить Виктор. — Ты все отборочные бои перед чемпионатом видел?
— Где?
— Ну, в Москве?
— Видел… — Потепалов внимательно посмотрел на Виктора и тут же отвернулся.
А Виктор опять спросил, глядя в иллюминатор:
— Мой бой с Лыжниковым видел?
— Ну?
— Я правильно работал? — спросил Виктор и замер, ожидая ответа.
Потепалов молчал, вдруг повернулся к сидевшему сзади «мухе» Каштанову.
— Вадим, это Рыбинское водохранилище?
— Вроде бы, — ответил Каштанов. — Подлетаем…
— Я правильно работал? — упрямо повторил свой вопрос Виктор.
— Ладно, Витюша, чего старое вспоминать, — вздохнул Потепалов. — Чемпионат ты выиграл. Значит, доказал… Победителей не судят…
— Я правильно работал или нет, можешь ты ответить?! — повысив голос, в третий раз спросил Виктор. Лицо стало злым.
— Нечестно работал, — после долгого молчания ответил Потепалов.
— Что значит — нечестно?
— Нечестно — это и значит нечестно. — В голосе Потепалова вновь промелькнула отчужденность.
— Ты считаешь, что Лыжников был более меня достоин выступать на чемпионате?
— Я так не считаю. Я считаю, что в бою с Лыжниковым ты работал нечестно. — И Потепалов отвернулся к иллюминатору, считая разговор законченным.
…Федор Иваныч проснулся от долгих, настойчивых телефонных звонков. Он чертыхнулся, долго не мог попасть ногами в тапочки, наконец нашел, зашаркал по комнате к коридору.
— Да, слушаю! Кого? Нету ее. Я говорю, нету дома, она в ночную смену работает. А кто спрашивает?
Но на другом конце провода отвечать не пожелали и повесили трубку. Федор Иваныч послушал длинные гудки, еще раз чертыхнулся.
…Всю ночь Степан Егорыч просидел на лавочке у пруда. Рядом лежала охапка роз. В неподвижной воде отражались звезды и заводские фонари. Завод был как раз напротив, через пруд. Невысокая ограда, за ней виднелся приземистый, ярко освещенный корпус. Неумолчно грохотали машины, и этот грохот доносился до Степана Егорыча. Изредка слышались тонкие и протяжные паровозные гудки.
Степан Егорыч курил папиросу за папиросой.
Потом задремал, уронив на грудь голову. Тяжелые руки с набухшими венами покоились на коленях.
Проснулся он оттого, что кто-то засмеялся, проходя мимо. С трудом разлепил глаза и снова зажмурился. Взошедшее солнце слепило. Смена кончилась, и народ валил через проходную.
— Кому цветочки приготовил, дядя? — весело спросил парень в плаще-болонье.
Степан Егорыч протер глаза, поднялся. Он взял свою охапку цветов и пошел было к проходной. Но остановился. Он чувствовал, замечал, что на него все смотрят, усмехаются, отпускают шуточки.
Он вернулся в скверик на берегу пруда, огляделся по сторонам и быстро запихнул цветы под лавку.
Теперь он чувствовал себя куда увереннее. Оправил пиджак, застегнул на все пуговицы рубаху и двинулся уверенным шагом к проходной.
Любу он увидел сразу. Она шла с тремя женщинами. Ох и постарела она за это время, бог ты мой! Частая седина в волосах, морщины на лбу. И только глаза прежние, ярко-синие и молодые.
Она прошла мимо него, о чем-то разговаривая с подругами, и Степан Егорыч так и остался стоять на месте. Неужели не узнала? Нет! Вот она сделала еще несколько шагов, быстро оглянулась. Еще несколько шагов, и еще раз оглянулась. И остановилась, медленно повернулась, все смотрела и смотрела, будто не верила своим · глазам.
— Степан? — неуверенно прошептала она.
И подруги ее остановились, с недоумением смотрели.
— Степан, ты? — уже решительно спросила Люба и пошла навстречу.
А он так и стоял на месте, не в силах сдвинуться.
— Да откуда ж ты свалился-то, Степушка?
— С Луны. — Степан Егорыч криво улыбнулся.
Они стояли друг против друга. И сразу обнялись, будто их ударило током.
— Степан, Степан… Ты что же не позвал меня?
— Гадал стоял, узнаешь ты меня или нет, — скупо улыбнулся Степан Егорыч.
…Встречали их жены, родители, друзья. Жаркое солнце сушило мокрый после дождя аэродром, и в лужах радугой светились фиолетовые нефтяные пятна. На лепестках цветов горели капли воды. Прорвавшиеся к трапу жены и родители швыряли эти цветы под ноги боксерам. Словно боги сходили с неба на землю, счастливые и уверенные в том, что осчастливили и простых смертных одним своим появлением на грешной земле.
Какие-то незнакомые люди пожимали Виктору руки, поздравляли. А он рассеянно отвечал, шарил по толпе глазами, отыскивая мать и Татьяну. Неужели не пришли?
Он увидел, как «медведь» Потепалов подхватил на руки своих дочек, а рядом стояла маленькая, щупленькая жена, и в сравнении с огромным мужем она казалась еще крохотнее. Генка Чернышев пытался обнять сразу троих девушек, те смеялись, совали ему в лицо букеты цветов. Потом его ухватил за рукав Станислав Александрович.
— Через неделю — на тренировку. Завтра встретимся в Федерации в два часа. Не забыл?
— Да, да, в два часа, — почти не слушая его, отвечал Виктор, а глаза продолжали всматриваться в толпу — он все еще не терял надежды встретить мать.
Словно из-под земли вынырнула Татьяна. Она повисла у него на шее, горячо зашептала в ухо:
— Витенька, миленький, как я соскучилась!
Виктор обнял ее так, что под платьем что-то треснуло, и Татьяна вытаращила на него испуганные глаза:
— Ты с ума сошел?!
Виктор засмеялся. Наконец, и его кто-то встретил.