Шестнадцатилетний паренек Мишка Рубцов, нахмурившись, сосредоточенно рассматривал фотографию. Теперь на ней хорошо виден четырехлетний карапуз, топающий по дорожке сквера и вцепившийся в сильную, жилистую мужскую руку. Самого мужчины не видно — только крепкая надежная рука, за которую ухватился карапуз.
Мишка положил фотографию в другую ванночку, с закрепителем, и вынул новую фотографию. На ней тоже четко проявилось изображение: голые деревья в парке, чахлый серый снег в аллеях. На лавочке сидят парень и девушка. Она плачет, закрыв лицо руками, а парень курит, отвернувшись в сторону. Так же хмурясь, Мишка долго рассматривал фотографию, поворачивая ее и так и эдак. Из приемника, стоявшего рядом с красным фонарем, слышна была мелодия, затем голос диктора произнес:
— Московское время восемь часов утра. Передаем последние известия…
Сидел Мишка Рубцов в маленькой темной каморке, какие стали делать в новых квартирах, — нечто вроде кладовки. Мишка оборудовал ее себе под фотолабораторию.
В дверь кладовки постучали, и женский чуть хрипловатый голос произнес:
— Мишка! Завтракать!
Мишка не ответил, вынул из ванночки третью фотографию, большую, на которой изображена группа малышей трех и пятилетнего возраста и две молодые женщины в белых халатах, видно, воспитательницы детского сада. Эту фотографию Мишка рассматривать не стал, а сразу сунул в ванночку с закрепителем.
Мать Мишки, Аглая Антоновна, женщина лет сорока, в коротком халатике, растрепанная, торопливо ела яйцо всмятку, прихлебывая чай из большой чашки, и краем глаза успевала заглядывать в раскрытый журнал.
На противоположном краю маленького стола — тарелка с двумя ломтями колбасы, двумя яйцами всмятку, двумя кусками хлеба и чашка, до краев полная дымящегося чая.
На кухню вошел Мишка, молча уселся за стол и принялся за еду. Мать оторвалась от чтения, громко вздохнула.
— Чего вздыхаешь? — между прочим спросил Мишка. — Книжка грустная?
— Да ну! — махнула рукой мать. — Деньги кончились, Мишка. До зарплаты еще четыре дня, а у меня всего два рубля.
— Первый раз, что ли? — философски заметил Мишка. — Перебьемся…
— Придется у кого-то стрельнуть, — вновь вздохнула мать. — Прямо беда, Мишка. Сколько раз даю себе слово жить экономно, и не выходит.
— Кому не дано — тому не дано, — тем же философс ким тоном ответил Мишка.
— Ив кого я такая безалаберная? — на секунду задумалась мать.
— В деда с бабкой.
— Не-ет, они бережливые были. Аккуратисты.
— А ты — антипод. В генетике так бывает.
— Знаешь, меня и отец твой, наверное, бросил потому, что я такая транжирка. Он ведь много зарабатывал, а я все успевала проматывать. И его зарплату и свою… — И она взглянула на ходики на стене, испуганно вскочила. — Ой, опаздываю! Сегодня генеральный прогон, главный велел пораньше быть.
И засуетилась на маленькой кухоньке. Схватила с подоконника расческу, кофточку со спинки стула, юбку с гвоздя на двери и убежала в ванную. Скоро из-за двери послышался шум воды.
Мишка спокойно продолжал есть. Потом поднялся, шагнул в коридор и постучал в дверь ванной:
— Завтра родительское собрание в школе, — громко сказал он. — Тебе велели обязательно быть.
— Что-нибудь натворил?
— Ничего не натворил. Просто велели быть.
— Ой, Мишка, у меня же спектакль вечерний. И подменить некому — Клавдия Степановна гриппует.
— Мое дело передать.
— Ладно, что-нибудь придумаю. Постараюсь!
…Мишка неторопливо шел в школу. Сумка с книгами заброшена за плечо, на шее на тонком ремешке висит фотоаппарат. Он шел старыми кривыми переулками, мимо длинного пруда, который теперь был превращен в каток, обвешанный гирляндами цветных лампочек, изрезанный причудливым орнаментом лезвиями коньков.
Мишка жадно смотрел по сторонам, иногда вдруг останавливался, раскрывал футляр фотоаппарата и снимал.
Как раз когда он нашел интересный кадр и даже присел на корточки, приставив к глазу аппарат, за спиной раздался насмешливый голос:
— Едва утро — он уже щелкает, точно помешанный.
Мишка, не шелохнувшись, сделал два снимка, только
тогда разогнулся. Сзади стоял рослый, крепкого сложения парень, одного с Мишкой возраста. Генка Куликов. Поздоровавшись негромко, пошли рядом.
— Ты лучше поснимай, как я прыгаю, — сказал Генка. — Знаешь какой класс может получиться? В любом журнале на первой обложке напечатают.
— Эту бодягу все снимают, — довольно равнодушно отозвался Мишка.
— Не у всех фирменно получается. Вот ты попробуй.
— Неинтересно.
— Ну и дурачок. Кому твои пейзажи нужны?
— А я для себя снимаю.
— Ну и лопух. Мог бы приличные бабки заколачивать.
— Сколько мне надо, имею. Это ты у папашки выпрашивать привык, — так же сухо и независимо отвечал Мишка.
Они свернули в переулок, в глубине которого стояла красного кирпича, старая шестиэтажная школа. Со всех сторон к ней стекались разновозрастные ученики.
— Мне тут предложили полное снаряжение, фирма, — с ноткой грусти сказал Генка. — Красота — застрелиться можно. А башлей — ни шиша… Опять придется у фатера клянчить…
— А сколько надо? — поинтересовался Мишка.
— Шесть сотен.
— Фию-ить! — присвистнул Мишка. — Каждый сходит с ума по-своему.
— Зато какая фирма!
— «Адидас»?
— Сам ты «Адидас», деревня. «Адидас» формы для прыгунов не делает. И лыжи не делает. Олимпийские чемпионы в таких прыгают! Шведская фирма… — снова вздохнул Генка.
— Тебе до олимпийского чемпиона совсем немного осталось, — язвительно заметил Мишка.
— Ты свое вшивое остроумие для другого побереги, — разозлился Генка.
— Не злись, я любя, — улыбнулся Мишка. — Достанешь ты башли на эту фирму, чего скуксился?
— Фатер не даст, черт бы его побрал.
— Через матушку действуй, — посоветовал Мишка.
— Уже пробовал — не получается. Он как узнал, что я этот дурацкий математический кружок бросил — совсем взбесился. Каждый день с душеспасительными беседами лезет… А че мне эта математика? Как козе баян.
— Козе баян действительно ни к чему, — засмеялся Мишка.
— Мальчики, ку-ку! — раздался за их спинами веселый девичий голос.
Ребята разом обернулись — перед ними стояла беловолосая, в дубленке и модных сапожках, смеющаяся Аня.
— Привет, неотразимая! — Генка сразу забыл свои горести, расплылся в улыбке. — На тебя глядя, ослепнуть можно!
— Дураки, для вас стараюсь! Мишка, сфотографируй!
— Не стоит. На пленке хуже получится.
— Нет, сфотографируй! — Аня капризно топнула ножкой.
— Щелкни, козел, тебя леди просит! — Генка встал рядом, по-хозяйски обнял ее за плечи.
Они были под стать друг другу: оба рослые, красивые и жизнерадостные. Белозубые улыбки сверкали на лицах.
— Жизнь из вас прямо фонтаном бьет, — с иронией произнес Мишка и щелкнул фотоаппаратом. Потом подумал и приложился к глазку второй раз, и в тот момент, когда раздался второй щелчок, Генка успел проворно поцеловать Аню, обняв ее второй рукой.
— Получилось? — засмеялась Аня, высвобождаясь из Генкиных объятий.
— Получилось… Детям до шестнадцати и после сорока смотреть не разрешается.
— Значит, папе с мамой не покажем! — вновь засмеялась Аня. — А ты со мной не хочешь сфотографироваться, Мишка? Пускай Генка щелкнет!
— Это вам не игрушки. — Мишка защелкнул кнопку на крышке кожаного футляра и зашагал к школе.
— Слушай, почему он всегда такой хам? — совсем не обидевшись, спросила Аня.
— Без отца живет, сирота невоспитанная! — весело ответил Генка, и они побежали догонять товарища.
— …Вот это здорово… И это… Где подсмотреть умудрился?
— У прудов, в скверике… случайно…
— Здорово, Михаил, молодец… настроение есть… В изображении даже характеры есть, судьбы… И все схвачено точно и неожиданно. Ты понимаешь, о чем я?
— Понимаю…
— Из тебя толк может получиться. Но быть настоящим художником — это бесконечная работа души и сплошные мучения… Запомни.
— Вы мне об этом тыщу раз говорили.
— И еще тыщу скажу, не повредит.
Руководитель фотостудии Сергей Матвеевич, человек уже немолодой, лет пятидесяти, внимательно рассматривал фотографии, принесенные Мишкой, некоторые откладывал в сторону.
— И этот снимок хорош. Когда снимал, утром?
— Нет, часа в четыре, еще светло было…
— Слушай, а почему ты так мало портретов снимаешь?
— Не люблю… — после долгой паузы ответил Мишка. — Слишком много пороков я в них вижу.
— Ишь ты какой! — Сергей Матвеевич с любопытством посмотрел на Мишку. — Пороки видишь, а достоинства нет?
— Очень мало…
— Даже у тех, кого любишь? — допытывался Сергей Матвеевич.
— Мне бы не хотелось отвечать на это, Сергей Матвеевич, — отвернувшись, сказал Мишка.
— Как знаешь, не хочешь — не отвечай, — несколько растерялся Сергей Матвеевич. — Я без всякой задней мысли спросил. — Он закончил рассматривать фотографии, сложил их стопкой и вернул Мишке.
Фотостудия располагалась в одной из классных комнат школы, только не было парт — вместо них столы с фотоувеличителями, пластмассовыми ванночками, флаконами с разными химикалиями. Четыре кабины для зарядки и проявки пленки. На стенах, под стеклом и в самодельных деревянных рамках, висели многочисленные фотографии.
— А эти? — кивнул Мишка в сторону отложенных фотографий.
— Эти я буду рекомендовать на Всесоюзную фотовыставку. — Сергей Матвеевич взял их, еще раз бегло просмотрел.
— Но я же не член Союза журналистов. — Мишка даже испугался.
— Ничего. Порекомендуем тебя как способного и упорного любителя… Я ведь член жюри этой выставки, — улыбнулся Сергей Матвеевич. — Что, доволен?
— Спасибо, Сергей Матвеевич… — так же растерянно ответил Мишка.
— Не за что, заслужил. Слушай, Михаил, а ты кинокамерой снимать не пробовал?
— Нет. Откуда?
— Ну-ка, посмотри, что я достал! — не без гордости проговорил Сергей Матвеевич и достал из настенного шкафа большую картонную коробку, водрузил ее на стол и вынул черную, аккуратную кинокамеру с длинной блестящей ручкой.