— Может, ты мне объяснишь, что здесь происходит?
— А ты что, сама не видишь?
— По какому праву ты устраиваешь на даче бардаки?
— Бардака еще не было, — усмехнулся Виктор.
— Не паясничай, Виктор! Я с тобой серьезно разговариваю!
— Я тоже.
— Что это за люди?
— Мои друзья.
— Кто они?
— Мои друзья.
— Чем они занимаются?
— Учатся в школе.
— В какой?
— В большой и светлой.
— Виктор! Я была в милиции. Ты знаешь, сколько там на тебя лежит всяких материалов?
— Плевать я хотел на эти материалы.
— Боже мой, и это мой сын… какой ужас… Как ты мог до этого докатиться? Разве я тебя этому учила?
— Успокойся, ты меня учила другому.
— Чему же?
— Например, ты меня учила звонить домой, когда я возвращаюсь из школы. Ты говорила: «Позвони, я могу быть не одна». И правда, ты часто бывала не одна…
— Виктор! — закричала Татьяна и ударила кулаком по столу.
— Так вот и ты могла бы позвонить, прежде чем припираться сюда! Кажется, так поступают интеллигентные люди?
— Ты понятия не имеешь, что это такое!
— Хорошо, не имею. И не хочу иметь. И очень тебя прошу, оставь меня в покое… пожалуйста… Раз и навсегда…
— То есть, как это — оставь в покое?
— Вот так. Не лезь в мои дела.
— Но я твоя мать, Витя! — задохнулась Татьяна.
— Мало ли какие случайности бывают… — пожал плечами Виктор. — К сожалению, матерей не выбирают…
— Я твоя ма-ать! — сорвавшись, истошно закричала Татьяна.
— Ты поздно об этом вспомнила.
Стало тихо. Татьяна открыла дверь в прихожую. Там толпились одетые ребята, слушали затаив дыхание.
— Я же русским языком сказала — все отсюда во-он! — крикнула Татьяна.
— Чуваки, три минуты! Я догоню вас! — крикнул Виктор.
— Мы тебя на улице подождем, Витька! — отозвался девичий голос.
— Знакомая картинка. Выяснение отношений, — сказал один из парней.
— Кажется, дело подошло к точке кипения, — сказал второй.
— Интересное дело, почему все родичи обожают качать права? Прямо хлебом их не корми! — засмеялся третий.
— Мочалки, вперед! Совершим суворовский переход через Альпы!
И вся компания с гоготом вывалилась на улицу.
Виктор нашел пиджак, распихал по карманам бутылки и шагнул к двери. Татьяна загородила дорогу.
— Куда ты собрался?
— Куда мне надо.
— Виктор, нам нужно серьезно поговорить.
— Не о чем. Пусти.
— Ты никуда не пойдешь. Хватит, Виктор, пора одуматься или ты плохо кончишь.
— Не твое дело. Пусти.
— Куда ты катишься? Подумай, умоляю тебя! Чем все это кончится?
— Успокойся. Хуже тебя не кончу.
— Что значит — хуже меня? Ты с ума сошел? Что ты говоришь?
— Пусти!
— Нет. Я вот лягу на пороге и буду лежать. Если у тебя хватит совести переступить через родную мать, то — пожалуйста! — И она действительно легла на пол у самого порога. — Я буду лежать здесь сутки, двое, трое! Умру, здесь! Может, ты хоть тогда одумаешься!
— Вроде политической голодовки? — усмехнулся Виктор. — Ну-ну…
Он перешагнул через лежащую мать, толкнул дверь и вышел. Выдернул ключи из замка.
И когда Татьяна вскочила, кинулась следом за ним, он успел вставить ключ в замок с другой стороны двери, дважды повернул ключ.
— Немедленно открой! — Татьяна барабанила кулаками в дверь. Потом затихла, обессиленно уронив руки вдоль туловища. Стало тихо. С улицы смутно доносились беспечные, веселые голоса ребят…
— …Ты знаешь, он перешагнул через меня, да, да, взял и перешагнул! А по его глазам я видела, что он способен и ударить меня! Я увидела, что он способен на это! Ты знаешь, Юра, я не верила своим глазам. Ведь это мой сын. Боже мой, родной сын!
Они пили кофе на кухне в городской квартире. Был поздний вечер. Татьяна много курила.
— Юра! Ты единственный друг и близкий человек, который у меня остался. Умоляю тебя, посоветуй что-нибудь! Я боюсь его, понимаешь? Боюсь оставаться с ним вдвоем!
Юрий Николаевич долго молчал, наконец шумно вздохнул:
— Вся беда, Таня, в том, что тут уже ничем не поможешь… Не смотри на меня так испепеляюще, я говорю, что думаю. Он всем будет приносить несчастья, даже человеку, которого полюбит.
Татьяна отсутствующим взглядом смотрела в пространство.
— Я — врач, Таня, и должен сказать тебе, что характер человека на девяносто процентов сформировывается к трем-четырем годам, а все остальное — лишь шлифовка граней алмаза…
— Это я виновата, что он такой… — прошептала Татьяна.
— Почему ты? — Юрий Николаевич отхлебнул кофе. — Хотя… может быть. В молодости ты была слишком занята собой…
— Это неправда.
— Таня…
— Это неправда! — упрямо и громко повторила она. — Я любила его. Кроме Виктора и Павла, для меня никого не существовало. Ты что, тоже хочешь сделать мне больно? Мне уже не больно. — Она прикоснулась рукой к груди. — У меня там сплошная рана… всё в крови…
— Таня! Мы никогда не говорили об этом, но ты ведь знаешь, что я… люблю тебя… Все эти годы я любил тебя, смотрел на тебя, любовался тобой… И был счастлив, что живу рядом с тобой, в одном доме, и могу часто тебя видеть… Ты, наверное, замечала, что я часто караулил тебя у подъезда.
— Замечала… — шепотом ответила Татьяна. — Один раз ты мне поднес цветы. Я спросила: зачем? А ты сказал, что это просто так, от хорошего настроения…
— Ты помнишь? — расцвел Юрий Николаевич. — Неужели помнишь? Бог мой, я старый, глупый и ни на что не рассчитываю. Я буду счастлив, если тебе будет хорошо и покойно… Я хочу помочь тебе и не знаю как…
— А говоришь, любишь, — невесело улыбнулась Татьяна.
Юрий Николаевич замолчал, вид у него был растерянный и подавленный.
— Извини. Ты прав, наверное, — после паузы проговорила она. — Во всем виновата я. И хочешь не хочешь, а за все нужно расплачиваться.
— Хватит ли сил расплатиться? — вздохнул Юрий Николаевич.
— Хватит. Ты меня плохо знаешь.
— Есть один вариант. При желании можно попробовать.
— Какой? Говори.
— У меня есть знакомый врач-психиатр. Лечит наркоманов, алкашей, разные психические отклонения, расстройства и прочее. Методом психоанализа. Дело это новое и рискованное. Сеансы психотерапии происходят вместе.
— Что значит — вместе?
— Ну, если лечат сына, например, то обязательно должна при этом присутствовать мать. Если лечится муж, то обязательно вместе с женой. Вообще-то, врач этот — мужик довольно тяжелый, но… честный и добрый. Мы воевали вместе… И результаты лечений у него пока обнадеживающие.
— Думаешь, стоит к нему обратиться?
— Даже не знаю. Выдержите ли вы с Виктором эти сеансы? Он говорил, что поначалу лечение протекает очень тяжело. Пациенты часто озлобляются и многие отказываются от дальнейших сеансов.
— Почему озлобляются? — Татьяна заинтересованно смотрела на Юрия Николаевича.
— Потому что им приходится говорить вслух о себе правду. Люди совсем не склонны это делать. У немногих хватает сил выслушать о себе правду, а уж самому говорить про себя… — Юрий Николаевич красноречиво махнул рукой. — Но весь принцип лечения именно на этом и построен, и если это выдержать — впереди ждет нравственное очищение и исцеление.
— Я согласна, — подумав, сказала Татьяна.
…Темную ночную улицу оглашал жестяной скрежет и грохот.
Виктор с приятелем катили по мостовой пустую мусорную урну. Хохотали, перекрикивались:
— Пасую! Держи!
— Гарринча! Пеле! О ля-ля-ля!
За парнями бежали две девушки, пытались остановить, хватали за руки, кричали:
— Витька, балда, хватит! Генка, кончай!
— Кретины, вас сейчас в милицию заберут!
Фонари горели через один, да еще мерцающий свет магазинных витрин. И грохот жестяной урны глушит ночную тишину. И душераздирающие вопли:
— Аля-улю-улю-лю, гони гусей!
— А на голову, слабо? Пасую!
Под ударами ботинок урна с грохотом металась с одной стороны мостовой на другую. Девушки бежали за парнями, голосили:
— Немедленно прекратите, идиоты чертовы! С ума сошли!
Им встретился старик с палкой, высокий, чуть сгорбленный, в длинном, наглухо застегнутом пальто с барашковым воротником.
Он издалека внезапно услышал грохот и крики, остановился и, когда парни докатили до него урну, сказал громко, хрипло:
— Люди спят! Совесть имейте, жеребцы!
Ребята остановились, тяжело дыша.
— Видал? — сказал Генка, убирая со лба прилипшие волосы. — До кладбища доползти не сможет, а туда же, замечания делает.
— Тебе чего надо, дедуля? — Виктор подошел к старику. — Тебе что, жить надоело? — Он угрожающе сжал кулак.
— Витька, не смей! — истошно закричала одна из девушек.
Старик выпрямился, глаза гневно сверкнули:
— Щенок! Если б… если б тут были мои сыновья, они бы тебя, мразь такая! Они бы тебя… — Старик замахнулся палкой, но Виктор перехватил ее, вырвал и отшвырнул в сторону.
— Дай ему по ушам, чтоб сынками не грозился, — посоветовал Генка.
— Он и так лишнюю неделю живет, — вздохнул Виктор. — Эх, дедуля, был бы ты помоложе… — Он схватил старика за плечи, развернул и сильно толкнул коленом под зад. Старик пробежал несколько метров, споткнулся и упал. С трудом поднялся.
Генка захохотал:
— Рывок на сто метров, дедуля!
Одна из девушек заплакала, закрыв лицо руками, другая вцепилась Виктору в руку:
— Ты… ты сволочь, вот кто! Подонок!
Виктор замахнулся, но другая девушка взвизгнула:
— Не смей, бандит!
— Пусть ударит, пусть! — говорила первая. — Я его не боюсь!
— Да кончай ты, Вить, чего завелся? — миролюбиво протянул Генка.
Виктор с силой наподдал урну, и она с грохотом покатилась по мостовой. Он побежал за ней, пиная на ходу. Через несколько шагов обернулся, крикнул:
— Слюнтяи вшивые!
Генка и две девушки остались на месте, смотрели ему вслед.
Старик с трудом отыскал свою палку. Голова его тряслась, по сухим, морщинистым щекам текли мутные слезы…