— Ты так не рванешь, верно?
— Что я, больной, что ли? — снова засмеялся Шутиков.
— Да, брат, ты здоровый. Вот первым и пойдешь.
— Почему это я? Репьев первым до сих пор ехал, пусть и дальше.
— А дальше ты пойдешь, — голос Голдаева сделался глухим и злым: — Не то я тебя перед радиатором бежать по дороге заставлю. — Голдаев поднялся. — По коням, мужики. Вениамин, закругляйся, некогда…
…Снегопад не утихал. Тяжелые хлопья вертикально падали на землю. Одна за другой уходили в ночь и пургу тяжелые машины. Взревывали моторы, сверкали фары, полосуя белую снежную завесу.
Стоя на подножке, Голдаев курил, подставляя лицо снегопаду, и смотрел, как прыгают и растворяются в пурге машины. Венька ловил по транзистору «Последние известия».
Наконец Голдаев сел в кабину, захлопнул тяжелую дверцу.
— Ну, помогай нам бог, — пробормотал он и, выжав сцепление, перевел рычаг на первую скорость.
«Последние известия» сообщали о том, что на шахте «Первомайская» Донецкой области добыта миллионная тонна угля, с конвейера КамАЗа сошел трехсоттысячный грузовик, металлурги Нижнего Тагила на пять дней раньше срока выполнили плановое задание по стали и прокату, что пущена первая линия Кокчетавского тракторного, что… первого января нового года начнется перекрытие реки на строящейся Воропаевской ГЭС.
— Во, про нас сообщили, — не без гордости улыбнулся Венька.
— Почему — про нас? — не понял Голдаев.
— Ну, как же — Воропаевская ГЭС, а мы туда на перекрытие машины гоним. Значит, и про нас.
— Нда-а, Вениамин, — покрутил головой Голдаев. — На таких, как ты… мир держится.
— Хотели сказать, на таких дураках?
— Нет, умных…
— Ладно, я не в обиде, — улыбнулся Венька. — Спасибо, что заступились… перед этим Шутиковым…
— А правда, чего она от тебя сбежала? — полюбопытствовал Голдаев.
— Не знаю… — Голос Веньки сразу как-то потускнел. — Разлюбила, может… А может, ей в нашем Кандыме скучно жить стало… Не знаю…
— А может, другого себе завела?
— Может быть… — Он нахмурился и весь ушел в себя.
— Ну, приедешь, а она с другим. Что делать тогда будешь? — наседал Голдаев.
— Умру… — после паузы произнес Венька. — Сдохну как собака…
— Ну, зачем такие страсти-мордасти? — улыбнулся Голдаев. Слова Веньки показались ему смешными.
— Не верите? — спросил Венька и сам ответил: — Я сам не верю… Но чувствую — так будет…
— Суровый ты мужик, Вениамин, — с иронией произнес Голдаев.
Неожиданно лучи фар выхватили из снежной круговерти наползающий на них бронированный кузов идущей впереди машины. Голдаёв затормозил, некоторое время сидел неподвижно и вдруг рявкнул:
— Что расселся как на именинах?! Узнай, в чем дело!
Венька послушно выбрался из кабины. Пурга ударила ветром и колючими тяжелыми хлопьями. Проваливаясь по колено в снегу, Венька добрался до следующей машины и в свете фар увидел, что вокруг нее суетятся шоферы. КрАЗ утонул по уши. Правыми колесами он съехал в кювет, накренился, и напрасно водитель рвал двигатель, подавал то назад, то вперед. Колеса проворачивались вхолостую, выбрасывая из-под себя фонтаны снега. Четверо шоферов остервенело работали лопатами, отгребая снег, кричали, срывая голоса:
— Да-ава-а-ай! Чуть впере-ед и сразу назад! Поше-ол!
Надсадно ревел двигатель, машина дрожала от напряжения, рывком двигалась вперед и вновь оседала, и колеса уже по ступицу скрылись в снегу.
— Сто-ой! На буксир брать надо, братва-а! — орал Репьев. — Трос тащите! Шутиков, давай трос!
Венька тем временем раздобыл лопату и принялся разгребать снег. Работал он быстро и умело. Еще двое шоферов снова взялись за лопаты.
Наконец Шутиков с Кадыркуловым притащили трос, долго распрямляли его. Металл на морозе затвердел, окоченевшие руки плохо слушались. Выла и стонала пурга. Все же они умудрились зацепить трос, протащили его к передней машине.
— Юрка, садись за баранку! Потихоньку, не рви-и!
— Все от машины-ы! Кому сказано?!
— Юра, поше-ол! Потихонечку, потихонечку-у!
КрАЗ, стоящий на дороге, взревел, пошел вперед. Как струна натянулся толстый трос. Казалось, что сейчас лопнет. Странное дело, КрАЗ шел вперед, а машина, которую он вытягивал, стояла на месте. Это вытягивался трос, сплетенный из десятков металлических волокон. Потом КрАЗ-тягач повело в сторону и он чуть было тоже не съехал на обочину.
— Левее бери, сучья лапа! — взвыл Репьев. — Юрок, леве-е! — Он спрыгнул на обочину, продолжая орать: — Не газуй! Потихонечку! Мужики, ну-ка, навалимся хором!
И шоферы, как мухи, облепили застрявший КрАЗ, тужились, проваливаясь в снегу.
— Разом взяли-и! Еще взяли-и! Сама пойде-от!!
Как ни мизерны были усилия людей по сравнению с мощью громадных машин, но все же… Застрявший КрАЗ вздрогнул и, медленно напрягаясь, как бы через силу пошел вперед.
— Урра-а! Давай, давай! Сама по шла-а! — торжествующе орали шоферы, напрягаясь из последних сил.
Застрявший КрАЗ медленно вскарабкивался на дорогу.
— Знай наших, урра-а! — больше всех надрывался Венька Черепанов.
…Роба Голдаев покуривал и разглядывал карту с маршрутом. Потом откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза. Все время вспоминалось ее лицо, смеющееся, с рассыпавшимися по плечам волосами. Или вдруг оно становилось полным тревоги и участия. Темнели глаза, смотрели на него испуганно, и он отчетливо слышал, как она спрашивала, едва шевеля полными губами:
— Роба, Робочка, что с тобою? Что случилось?
Голдаев встряхивал головой, тер ладонями лицо.
— Фу ты, черт возьми… что-то совсем расклеился…
В кабину ворвался Венька:
— Ну дела-а! По брюхо сидела! Вытянули! На руках вынесли! А снегу сколько — жуткое дело!
— Молодцы… — довольно равнодушно проговорил Голдаев и выжал сцепление. Тронулись. Пурга не утихала. Снег густо налипал на ветровое стекло.
Венька изрядно продрог, забился в угол, съежился, спрятав руки в рукава куртки, нахлобучив на глаза мохнатую лисью шапку.
Голдаев достал из-под сиденья металлическую флягу, протянул Веньке.
— Что это? — спросил тот.
— Водка. Хлебни — в себя придешь. Скоро за руль сядешь.
— Не-е, не хочу… — пристукивая зубами, ответил Венька.
— Кому сказал!
Венька послушно взял флягу, отвинтил колпачок, отхлебнул и замотал головой:
— Брр, горькая…
Голдаев забрал флягу, спрятал обратно под сиденье.
— Она как уехала — я ей письма писал… столько писем — жуткое дело… — засыпая, забормотал Венька. — Я ей про жизнь хотел объяснить… про себя… про нее… и ни одного ответа не получил… Правда, до востребования писал… не получила, наверное… — Он еще что-то бормотал, но все тише и неразборчивее, и скоро мирно спал, уронив голову на грудь. Лисья шапка свалилась на пол кабины. Голдаев поднял ее, нахлобучил Веньке на голову…
…Поменялись они под утро. Пурга не утихала, сыпала и сыпала тяжелый, сухой снег. Медленно занимался зябкий рассвет. Голдаев устало курил, а Венька вцепился в баранку, с напряжением таращил глаза. Он старался не упустить из виду чернеющий в пурге кузов идущего впереди КрАЗа.
— На третью переведи, чучело, — сказал Голдаев.
Венька перевел скорость, и КрАЗ действительно пошел легче. Венька благодарно посмотрел на Голдаева и снова уставился вперед. Ритмично работали «дворники».
— И не напрягайся ты так, а то через два часа трупом будешь, — вновь посоветовал Голдаев. — Расслабься.
— Не могу… не получается…
— А ты попробуй… На спинку откинься, ноги вытяни.
Венька попробовал, но тут же вновь выпрямился, наклонился вперед.
— А что ж ты раньше в Воропаевск за ней не поехал? — вдруг спросил Голдаев.
— А работа? На базе и так механиков раз, два — и обчелся, а я уеду. Вся работа станет.
— Ты ж ее вон как любишь…
— Люблю, конечно…
— Так надо было сразу — за ней!
— А работа? — коротко глянул на него Венька.
— Ну, Вениамин! — И Голдаев захохотал.
Венька не обиделся, только вздохнул — он привык к подобной реакции на свои слова.
— А вы все бросили бы и поехали? — спросил он.
— Я бы? — Голдаев внезапно осекся, замолчал. — Если бы… я бы…
Он не знал, что дальше сказать, и медленно стал наливаться злостью. Вдруг заорал:
— Скорость сбрось, деятель! Машина юзом идет, не видишь?!
Венька послушно выполнил приказание, но все же спросил:
— Так как же, Роберт Петрович?
— А вот так же! Если б полюбил, то хоть на край света! Хоть к черту в зубы, понял?
— И так с вами бывало, Роберт Петрович? — не отставал Венька.
— Еще будет…
— Как так? — Венька удивленно повернулся к нему всем корпусом и на мгновение выпустил баранку из рук. Этого мгновения было достаточно, чтобы самосвал плавно и мягко пошел в кювет, зарываясь носом в целинный снег.
— Вправо баранку, раззява, вправо! — закричал Голдаев, но удержать тяжелую машину было уже невозможно. КрАЗ носом съехал вниз, на обочину.
— Давай задний!
Натужно завыл двигатель, машина дернулась, но назад не пошла.
— Вперед! Да резче выжимай газ! Теперь назад! — Голдаев толкнул Веньку в плечо: — Пусти-ка!
Венька уступил водительское место, и Голдаев отчаянными усилиями пытался вырвать машину из снежного плена, но все попытки оказались безуспешными. КрАЗ увязал все глубже и глубже.
Они выбрались из кабины и лопатами пытались откапывать колеса. Выла и стонала пурга, вокруг не видно ни зги — сплошная пелена крутящегося, несущегося к земле снега.
Они работали лопатами до изнеможения. Лица одеревенели, и казалось, что ветер пронизывает до костей. Забрались передохнуть в кабину. Здесь было тепло, уютно светили лампочки на приборном щитке, негромко, обнадеживающе постукивал двигатель.
— Пока движок живой — шансы есть… — сказал Голдаев.
Венька молчал. Голдаев отхлебнул из фляги водки, закурил.
— Ну, что замолк, деятель? — наконец спросил Голдаев.
— А что? — испуганно спросил Венька.