Пришибленное, перепуганное молчание воцарилось в юрте. Аксакалы смотрели на Антипова, словно ждали от него каких-то слов.
— Ничего, аксакалы, все будет хорошо. Извините, — сказал наконец Антипов и тоже встал.
— Кто этот аксакал? — поинтересовался Антипов, когда они возвращались домой. — Тоже бывший бай?
— Мой отец, — односложно ответил Керим, неподвижно глядя прямо перед собой.
…В молчании они ехали по степи. Уже скрылись за горизонтом юрты, вокруг — снега и снега, и кровавое солнце скатывалось к горизонту.
— Я устал быть жестоким, — нарушил молчание Керим, и желваки заиграли у него под скулами. — С шестнадцати лет поднялся на борьбу со злом, а с тех пор зла в мире стало еще больше… Почему, кто мне объяснит?
Антипов молчал.
— Сколько людей уже погибло и сколько еще погибнет, кто знает? Бог? Аллах?
— Хватит, успокойся! — попросил Антипов.
Керим обжег плеткой лошадь и поскакал дальше.
…Придя с работы, Витька Парадников сидел в своей голубятне при свете зенитной гильзы. Кормил голубей, менял воду в консервных банках, выгребал сор и помет.
У барака кто-то играл на гармонике и несколько голосов пели частушки и смеялись:
— «Словно звездочка ночная в полутьме горит костер,
Прощай, жизнь моя степная, прощай табор и шатер!»
«Ох, ты, Васенька, Васек,
Ты мне сердце все посек,
И посек, и порубил,
А сам другую полюбил».
После паузы снова:
— «Любила очи голубые, а теперь вот — черные!
Те были милые такие, а эти — непокорные!»
Витька, задумавшись, сидел с голубем на руках, машинально гладил его, расправляя перья. Лицо у него было печальное.
Он сунул голубя за пазуху и выбрался из голубятни. Закрыл дверь на щеколду и замок, двинулся к бараку…
…Обошел его со стороны, где светились окна. Длинный ряд освещенных прямоугольников. Окно Маши он нашел безошибочно. Привстал на цыпочки, заглянул…
…Они сидели за столом, и Маша держала на руках своего Игорька. Этот проклятый Антипов что-то рассказывал ей, Маша смеялась, закидывая голову назад. А этот чертов Антипов строил ей рожи, размахивал руками. Небось врал что-нибудь про свою полную опасностей «оперативную» жизнь.
Глаза у Витьки светились и печалью и завистью, нервная гримаса подергивала лицо. Голубь был у него в руках, и пальцы так сдавили птицу, что она судорожно задергалась. Витька опомнился, разжал пальцы, погладил голубя по головке.
Вдруг в отдалении послышался громкий скрип шагов. Витька отпрянул от окна.
По тропинке от оврага шла его мать с вязанкой дров за спиной. Она увидела Витьку, остановилась, тяжело дыша, бросила вязанку на снег.
— Ты чего тут, Витек? — спросила мать.
— Ничего… так…
Витька мельком оглянулся на окно, но острый глаз матери подметил. Она шагнула к окну и тоже заглянула, тут же отошла: — Чего ты за ними, как сыщик? Нехорошо, Витька… Ну-к, помоги лучше…
Витька сунул голубя за пазуху, молча закинул за спину вязанку и двинулся по тропинке.
Мать молча шла следом. Вдруг сказала после долгой паузы:
— А все ж интересно, чем он ее таким улакомил, черт хромой…
— Ничем, — зло ответил Витька. — Липнет к ней как банный лист…
— Ладно, не нашего ума дело, — сказала мать. — Ты Люську с Ленкой покормил?ж
— Покормил.
— Картошку почистил?
— Почистил…
— Вот и молодец, Витька, вот и хорошо… А ноги у меня гудят… Прямо в голове отдается… От отца что-то долго ничего нету, — бормотала озабоченно мать. — А Верка Ткачук похоронку получила… И Татьяна Севостьянова тоже… Ревели как белуги…
Витька шел впереди, шмыгал носом, и по щекам ползли слезы.
Завод ни днем, ни вечером, ни ночью не гасил огней. Зарево над заводом размывало вечернюю темень. И стоял неумолчный грохот.
…Витька закончил обтачивать болванку чуть позже того, как прогудела сирена, возвещавшая конец смены. Бросил болванку в ящик, выключил станок, промасленной ветошью стал вытирать руки.
На заводском дворе, недалеко от проходной, стояла кучка ребят. Играли в «чеканку».
Витька прошел мимо играющих не задерживаясь. Из большого черного репродуктора на столбе у проходной гремел оглушительный марш…
Витька вошел в зрительный зал, когда показывали боевой киносборник о Чапаеве. Он, оказывается, не тонул в Урале, а выплывал. Его встречали на другом берегу боевые соратники, таким же чудом уцелевшие.
Витька огляделся по сторонам и наконец в рассеянном свете луча от проектора увидел Машу, Антипова и Керима и стал пробираться к ним, наступал на чьи-то ноги, стукался о ножки лавок, колени зрителей. На него шипели:
— Куда прешь, чума, с краю тебе места нет?
— Иди ты!.. — огрызался Витька.
— А если по сопатке дам?
— Как дашь, так и обратно получишь…
Рядом с Машей, Антиповым и Керимом места не было, зато нашлось позади. Витька устроился, некоторое время сидел тихо, глядя то на экран, то на головы Антипова и Маши.
На экране Чапаев на лихом коне, и шашка блистала в его руке, и фашисты в панике выскакивали из окопов, удирали.
В зале реагировали чутко: восторженно кричали, смеялись, хлопали. Клубы табачного дыма попадали в луч света, растекались облаками.
Антипов больше смотрел не на экран, а на Машу. Как она смеялась, пугалась, переживала… снова начинала смеяться, и глаза светились детским восторгом… Витька подался вперед, и голова его оказалась как раз между головами Антипова и Маши.
— Здрасте, — сказал он и протянул Маше большущий пук вербных веток, который достал из-за пазухи телогрейки.
— Ой, как здорово! — Маша взяла ветки, понюхала их. — Откуда ты взялся, Витька?
— От верблюда, — ответил Антипов и показал Витьке кулак.
— Это вы — от верблюда, — ответил Витька, — а у меня смена кончилась.
— На деньги, пойди семечек купи Маше, кавалер, — глянул на него Антипов.
— Это вы кавалер, а я так просто… сосед, — сказал Витька.
Керим засмеялся, а рядом сказали с угрозой:
— Вы кончите трепаться? А то по ушам получите!
— Как получим, так и обратно вернем, — сказал Антипов. — Верно, Витек?
— Верно, — подтвердил Витька.
— Совсем обнаглели, — сказал голос сбоку.
— Ой-ой, — сказал Витька и силой убрал руку Антипова с плеча Маши.
— Ну, ты, салага, — уже недовольно глянул на него Антипов.
— Дайте кино посмотреть, припадочные! Налили зенки, морды чертовы!
Витька окаменело сидел на своем месте и делал вид, что все внимание поглощено экраном.
— Николай, ты выглядишь дураком, — сказал Керим.
— Ой, царица небесная, — голосом матери сказал Витька. — И чем это он ее улакомил, черт хромой, не пойму, чем улакомил?
Маша вскочила, будто ее током ударило, бросила на пол вербные ветки и быстро пошла по проходу, наступая на ноги зрителям.
— Ну, теперь ты у меня получишь, — обернувшись, прошипел Антипов и хотел было идти за Машей, как вдруг поднялся здоровенный детина в лисьем малахае, прогудел:
— Щас ты у меня заработаешь, гаврик! Вижу, давно не получал.
Опять зашумели, заволновались зрители. Антипов толкнул детину в грудь, и тот не удержал равновесия, плюхнулся обратно на лавку.
Когда Антипов выскочил на улицу, никого не было. Светили редкие фонари, а в глубине улицы — сплошной мрак.
…Маша прибежала домой, распахнула дверь в барак, промчалась по коридору…
Несколько соседей, встретившихся по дороге, со страхом попятились в стороны — пальто и ноги и даже лицо Маши были в грязи. И она еще громко всхлипывала.
Витькина мать, тетя Даша, сидела у стола и вязала шерстяной носок. Рядом на широкой лежанке лежал маленький Игорек, а на полу играли с куклами-«инвалидами» девочки Люся и Лена. Тетя Даша чуть вязание из рук не выронила:
— Что с тобой, Маша? Где это ты вывозилась? Или бежала от кого?
Маша схватила с постели спящего Игорька, прижала к груди, стала жадно, торопливо целовать глаза, лоб, щеки.
— Мой драгоценный… мой хороший… картинка моя нарисованная!
— Видать, делов натворила, раз в сына вцепилась, — усмехнулась тетя Даша.
— Витька, тетя Даша… просто хулиган! Проходу не дает! — пожаловалась Маша, продолжая целовать Игорька. Тот проснулся и заплакал.
— Он тебя от милиции… охраняет, — опять усмехнулась тетя Даша.
— Нечего меня охранять, я не маленькая — сама знаю что к чему!
— А может, он того… влюбился в тебя? — Она взглянула на Машу, в глазах — усмешка.
— Кто? — не поняла Маша.
— Да Витька мой… У пацанов такое бывает… Насмерть влюбляются.
— Да что вы, в самом деле, мелете, тетя Даша? Слушать стыдно! — Маша направилась к двери.
С утра для всего барака начался банный день. Трактором подтащили банный вагончик на полозьях. Установили его на заднем дворе, так что получился маленький уютный глухой дворик.
Из трубы, из всех щелей валил вовсю то ли дым, то ли пар. Возле него толпились женщины с детьми, заглядывали в маленькие запотевшие оконца, кричали:
— Долго еще греть будете? Поморозишь всех, Федотыч.
На козлах пилили еловые чурки, доски от ящиков, рубили карагач.
Витька пилил в паре с Нефедовым. Запарились, разделись до рубах. Нефедов пилил быстрее, Витька старался не отставать. Контуженный фронтовик Егор подхватывал чурки, аккуратно ставил их на «плаху», и один взмах топором — в стороны со звоном разлетались чурки. Антипов укладывал их в поленницы.
У входа в барак пожилая женщина играла на гармони. Улыбалась. Вдруг запела дурным, бесшабашным голосом:
— «Ой, Семеновна, баба русская,
Талья толстая, а юбка узкая!
Ох, Семеновна, баба — ладная!
До работы и любви — страсть как жадная!»
Две маленькие девчонки пытались выплясывать перед гармонисткой «барыню», смешно выделывая толстыми ножонками в валенках замысловатые «коленца».
Двери женского отделения выходили налево, во «дворчик», мужского — направо, на улицу.