— Значит, чужие в доме. В листа попали… Короче говоря, сделаем так: подойдешь к крыльцу, постучишь и скажешь, что дом окружен, чтобы клали шпалеры и выходили, и сразу бегом на задний двор. И стреляй, если кто появится. Понял, дед?
— Понять-то понял…
— У тебя патроны-то какие? Дробь или жаканы?
— Два жакана есть…
— Вот и хорошо. Стреляй без церемоний. Моя бы воля, дед, я бы их всех, как бешеных собак, стрелял…
— А ты-то где будешь? — спросил осторожно старик.
— Я под окна стану. Они точно в окна полезут. Давай, не трусь. — И Антипов легонько подтолкнул старика по направлению к крыльцу.
Освещенные окна были задернуты занавесками. По занавескам двигались большие горбатые тени.
…Маша спала, уронив голову на стол. Разбудили ее громкие шаги по коридору, грохот сапог. Наконец дверь отворилась и первым вошел Керим, за ним — остальные оперативники, усталые. У Садабаева на скуле свежая ссадина.
— Ой, слава богу! — вскинулась Маша. — А говорили, только к утру вернетесь!
— Так ведь скоро утро, — усмехнулся Керим. — Антипов где?
— Он уехал! Там магазин ограбили, на углу Пролетарской… А он уехал… В Егорьевскую… И вот до сих пор нету, сколько сейчас? Шестой час? А он в начале двенадцати уехал. Неужели что-нибудь?.. — Губы у Маши задрожали.
— Только не реветь, — остановил ее Керим и скомандовал: — Садабаев и Ступин, отдыхайте. Нефедов, поехали!
— И я! — рванулась к ним Маша. — Я тоже! Пожалуйста, товарищ Кадыркулов…
— Ни в коем случае! — резко ответил Керим.
Антипов вынул пистолет, поставил его на боевой взвод. Несколько секунд стояла мертвая тишина, потом за домом оглушительно выстрелила берданка и донесся перепуганный голос старика:
— Паралич вас расшиби, проклятое семя, всех поррешу! — И грохнул второй выстрел.
Антипов не двигался, не сводя глаз с окон. И вот с треском распахнулись створки окна, и в черном проеме показалась фигура. Вернее, она больше угадывалась в темноте. Фигура тяжело спрыгнула на землю, а за ней в проеме показалась вторая.
Антипов хладнокровно прицелился и выстрелил в первого. Бандит уже успел разогнуться, сделал несколько стремительных шагов и, получив пулю, будто споткнулся, упал плашмя, раскинув руки.
— Я сказал, всех постреляем к чертовой матери! — крикнул Антипов. — Вы думали тут шутки шутить будут?!
— Не стреляй, начальник! — раздался голос из окна. — Сдаюсь.
— Шпалер выбрасывай! — приказал Антипов.
Из окна вылетел пистолет «ТТ», за ним блеснула в лунном свете финка.
Затем в проеме окна показалась черная фигура, тяжело спрыгнула на снег и неожиданно метнулась в сторону. У бандита оказался второй пистолет. Он выстрелил в Антипова почти в упор и бросился бежать. Но далеко уйти он не мог. Два раза подряд Антипов выстрелил ему в спину и, видя, что он падает, сразу же обернулся.
В черном провале окна больше никого не было, но Антипов ждал, наведя дуло пистолета на окно. Потом тронул рукой левое плечо и увидел на руке кровь.
— Выходи! — крикнул Антипов. — Еще один остался! И хозяева выходите! Последний раз говорю!
В это время в глубине деревенской улицы послышался чистый, громкий стук копыт, и скоро стали видны сразу три всадника.
— Антипов? Ты где, Антипов?! — прокричал передний. Это был Керим.
— Здесь!
Керим на полном скаку повернул коня, тот заскользил копытами на мокрой снежной дороге, завалился набок. Вместе с ним упал и Керим, тут же вскочил, кинулся к дому. Остановились двое других всадников — это были оперативники Корнеев и Нефедов.
— Что у тебя? — подлетел Керим к Антипову и сразу же заметил двоих бандитов, лежавших возле дома.
— Там дверь во дворе, к ней бегите… Еще один гад в доме с хозяевами сидит…
— Корнеев, за мной! Нефедов, останься с Антиповым!
И тут открылась дверь из дома, и один за другим вышли трое: двое мужчин и одна женщина.
— Сдаемся, начальник, не стреляй…
Нефедов перевернул лежащий лицом вниз труп, одобрительно присвистнул.
— Ловко ты его, товарищ Антипов… Полбашки как не бывало…
…Маша старательно промывала Антипову рану теплой водой. Ее лицо, такое заботливое и серьезное, было совсем близко от Антипова. Он смотрел и глуповато улыбался. Он сидел на кровати, а она стояла перед ним согнувшись, плескала водой.
— Хорошо, что навылет, — озабоченно сказала Маша, не замечая его улыбки. — Повезло…
— В упор стрелял, поэтому навылет. — Антипов все улыбался.
— Больно? — Она взглянула на него. — Чего улыбаетесь? Это просто дикая случайность, что вас не убили…
— Конечно, повезло… — улыбнулся Антипов. — Разве я спорю?
— Больно, да? — переспросила Маша, прикоснувшись мокрым тампоном к ране.
— Ничего… Хорошо… — через силу улыбнулся Антипов.
— Что — хорошо? — Она опять приложила вату, смоченную йодом, к ране.
— Что ты рядом… совсем близко… — Он сморщился.
— Перестаньте, Николай Андреич. — От старания она даже кончик языка высунула. — Взрослый человек, а говорите глупости.
Она забинтовала плечо, завязала аккуратный бантик и сняла с головы красную косынку:
— А из этого мы вам перевязь сделаем. — Она протянула руки, чтобы закинуть ему за шею косынку, и тут он обнял ее здоровой рукой, прижал к себе, стал жадно целовать щеки, шею.
Она не отталкивала его, наоборот, замерла испуганно, а потом тихо прильнула к нему всем телом. Его губы искали ее губы, она слабо отворачивалась, но он все-таки поцеловал ее долгим-долгим поцелуем.
— Не надо… — простонала она, прижимаясь к нему все сильнее. — Не надо.
— Маша… Машенька… Зачем я уговорил тебя с поезда сойти — век себе не прощу. — Глаза его были закрыты, он бормотал, словно в забытьи. — Уехала бы, и все забылось… А теперь не могу… пропал я, пропал, Маша…
…На станции из санитарных вагонов выгружали раненых. Ходячие прыгали на костылях или просто шли, растопырив в стороны загипсованные руки. Лежачих укладывали на носилки пожилые санитары.
А возле вагонов толпились женщины, эвакуированные и местные, жадно разглядывали раненых.
Перед ними выступил сумрачный военврач с одной шпалой в петлице гимнастерки:
— Просьба к местным жителям, поскольку госпиталь переполнен тяжелоранеными, оказать содействие и пустить легких, ходячих, на постой до полного выздоровления. Раненые будут обеспечены всем необходимым — сухим пайком, дополнительно продовольственными карточками, бельем.
Тут же раздались бодрые, бравые голоса «ходячих»:
— Что, бабоньки, что, мои красивые, кто возьмет?!
— Вы не глядите, шо он однорукий! — подхватил другой. — Мужское достоинство при ем! — И дружный добродушный смех.
— И ест мало! На завтрак — полведра каши с маслом! Поспит и снова есть просит! — И опять смех.
И вдруг из толпы выделилась одна, тридцатипятилетняя, в застиранном ситцевом платьице выше колен, загорелая под степным ярким солнцем.
— А пошли ко мне, служивый. — Она обращалась к высокому белобрысому солдату с пшеничными усами.
Тот оробел вначале, оглянулся на товарищей.
—- Давай, Васек, не тушуйся! Гля, какая орхидея!
— Ну, Васек, ну, хитрован, всю-то дорогу ему фартит!
— Тебя как звать-то? — спросил солдат, дурашливо улыбаясь.
— Полиной звать. Мужика моего убило, и брата тож… двое детишков у меня.
— Здешняя?
— Здешняя. — Она смотрела на него строго и требовательно, и солдат все робел, переминался с ноги на ногу. — Так идешь ай нет?
В толпе баб послышались смешки, восхищенно-испуганные голоса:
— От, бесстыжая! При всем народе-то…
— Че, бесстыжая? Солдатик ладненький, и глаза веселые, сияющие!
Маша, которая тоже была в толпе женщин, невольно засмотрелась на женщину и солдата.
— А меня Василием звать, — наконец широко улыбнулся солдат. — Василий Плотников. Далеко живешь-то?
— Близко… У нас тут все близко.
— Ты бы в госпитале сперва отметился, орелик, — сказал, проходя мимо, пожилой санитар. — А уж после шуры-муры…
— Успеется! — весело ответил солдат и обнял женщину здоровой рукой за плечо.
Они не спеша двинулись по перрону и разговаривали уже, как старые знакомые.
— Ты только не бреши, скажи правду, женатый?
— Ей-бо, нет, не веришь?
— Верю… Зачем обманывать, я же сама позвала.
А в толпе женщин раздавалось уже с завистью:
— Ты глянь на них — прям влюбленные…
— Бабье сердце, што горшок с кипятком: што всплыло, то и было.
А эти двое уходили все дальше и дальше, прижавшись тесно друг к другу, и солдат что-то уже нашептывал ей на ухо, а она смеялась заливисто, закидывала голову с тяжелым блестящим узлом волос на затылке, и ни до кого им уже не было дела.
А женщины все высматривали среди раненых знакомое, родное лицо. Жила в истосковавшихся, глазах надежда. Но вот еще одна вдова поманила к себе солдата на костылях. Они отошли чуть в сторону и тихо разговаривали. Женщина стыдливо улыбалась, чертила носком сапога узоры по земле. Солдат то хмурился, то ухмылялся.
— Одна загвоздка, Вера Петровна… — доносились обрывки фраз: — Как поправлюсь — опять на фронт.
— Ну дак что ж… одного не дождалась, может, тебя дождусь…
— А детишек я очень даже люблю. И когда выпью — совсем смирный.
Маша протолкалась к самому вагону, заглядывала в окна, жадно смотрела на лица раненых, которых выносили и которые сами выходили из вагона.
— А вы с какого фронта? — спросила она у одного.
— Спроси лучше, с какого тут нету… Кого ищешь-то? Мужа, брата?
— Мужа…
— Это, милая, все равно што иголку в сене искать…
Вместе с ранеными из вагонов выгружали и умерших, наглухо зашитых в брезентовые мешки. И толпа женщин молча расступилась, многие крестились и что-то шептали.
Санитары складывали умерших на телеги. Слышались слова санитаров, усталых, запыхавшихся:
— Хорошо хоть кладбище рядом… Нно, милые, поехали…
Две подводы одна за другой потащились через переезд, по другую сторону от станции. Там пыльная, твердая дорога вела прямо к кладбищу.