— Лейтенант Прохоров выполнил первый самостоятельный полет в облаках!
И вот он стоит мокрый, как мышонок. Щеки в свекольных пятнах. Улыбка растянула рот до ушей. Улыбка торжествующая и победоносная. Теперь он чувствует себя свободным, осмелевшим, равным со всеми. Сейчас нет на земле человека счастливее Прохорова! Как все-таки мучительно сладка, противоречива, а порой и обманчива жажда людей к полету!
Здесь все до предела заняты, но каждый успевает потрясти еще не остывшую от полета руку летчика, поздравить его с праздником. Казалось, что все они долго терпели, сносили, дожидаясь этого момента, а вот сегодня пришел конец их терпению и страданию. Яшин с визгом застегнул «молнию» шевретовой куртки, пригладил ладонью небогатую шевелюру, надвинул на глаза фуражку и, неторопливо приблизившись к летчику, похлопал его по плечу.
— Молодец, Прохоров, на посадочный курс вышел по струнке. Не думал даже, — промолвил он и, вздув щеки, помотал головой, а потом, повернувшись ко мне, протянул мягкую кисть руки. — И вам спасибо, товарищ майор, — поблагодарил он, а посмотрел так, будто я виноват в чем-то.
— Прохорова к телефону! — крикнул дежурный по полетам.
Лейтенант растерянно взял трубку двумя руками, сбил ею шлемофон на лоб, оголил ухо. Улыбка исчезла с лица.
— Да, слушаю вас, лейтенант Прохоров! A-а, это ты?! — Глаза его снова засветились, звонче и добрее стал голос. — Все в норме, в ажуре все, как… Да ладно, ладно, потом… — Дальше шло что-то сугубо личное, секретное. Прохоров стиснул ладонью трубку и изогнул спишу так, что на его тонкой шее был виден розовый желобок, а от него угадывалась бежавшая вниз линия острых позвонков. Он что-то говорил и говорил, но уже не слышно было. Потом он положил трубку, положил осторожно, как случайно неразорвавшуюся гранату. Отошел потихонечку от стола и прислонился спиной к стенке. Улыбка снова растянула его рот. «Окреп парень духом. Летчик в нем настоящий проклюнулся». Чувства, которые сейчас переполняли душу Прохорова, мне до боли были знакомы. Конечно, он немного удручен прошлым, что все так получилось — споткнулся, и не на первой ступеньке. Но что оно, то прошлое, с настоящим?! Главное ведь — преодолел он эту ступеньку. Не узнав горя, не узнаешь и радости. А что споткнулся — тоже приобретение, тоже зачтется, не пройдет даром. Дальше легче будет. Только нельзя забывать такие случаи, но и брать от них, как говорил Потанин, надо не злое, а умное и доброе. Авиация сама по себе жестока, оправдывает она иногда и жестокость людей, которые ею управляют. Что поделаешь, и хороший металл легко в золу превратить. Попробуй схимичь…
«А где же «Казбек»? Неужели здесь потеряли, утратили летные традиции?» — мелькнуло в сознании. И в этот момент с шумом открылась дверь, и на пороге появился старший лейтенант Смирнов, а из-за его широкого плеча выглядывал лейтенант Анохин.
— Где он, именинник? Автор такого изумительного полета? — спросил старший лейтенант и, заметив Прохорова, выдохнул из груди кубометр воздуха: — И-ех, Юра, и молчал! В военторг «Казбек» не привезли. Вот «Три богатыря» приволок. Это все равно. Угощай! Обычай ведь, традиции! Капитально! — протянул Смирнов летчику коробку с картинкой. — А мне техник с «двадцатки» сказал, что ты самостоятельно пошел, а папирос у тебя не было. Не планировали тебя.
— Да, не знал я, — начал оправдываться Прохоров, краснея. — Спасибо, Иван!
Прохоров распечатал «богатырей» и положил пачку на стол. К ней со всех сторон потянулись руки. Традиции есть традиции. Взял и я длинноствольную папиросу.
— А в семье-то как у вас, все наладилось? — осторожно полюбопытствовал я, чиркая о коробок спичку.
— В ажуре все, товарищ майор! — попыхтел летчик папиросой, втягивая в себя дым. — Вот только сейчас по телефону звонила. Беспокоится, — со сдержанной бодростью отозвался он и, как бы извиняясь, добавил: — В семье-то, знаете, всякое бывает. — Глаза его блеснули синеватыми белками.
— Бывает, бывает, — согласился я. — Теперь-то уж держите направление.
— Ясное дело.
На пороге появилась розовощекая девушка в сопровождении двух солдат с термосами и чайниками.
— Здравствуйте, вьюноши! — приветливо сказала она. — Кушать не хотите?
— О, милая женушка, елкина мать! — бросился ей навстречу старший лейтенант Смирнов. — Наливай кружку компоту, самую большую! Капитально!
— Тебе, что ль? — поинтересовалась она.
— Прохорову, Людочка! Он именинник сегодня!
— Побыстрей, побыстрей! — торопил ее муж, хлопая по шлемофону рукой, а шлемофон у него сидел на голове, как на папиросной картинке шлем у Ильи Муромца.
— Ты теперь, Людочка, своему летчику Ивану по воскресеньям сама готовишь? — спросил у официантки дежурный по полетам.
— Сама, — засмеялась Люда.
— Как, получается? — с явной подковыркой поинтересовался он, переломив ракетницу.
— Получается, — снова засмеялась она. — На вкус как, не знаю, а в общем выходит горячо.
Все громко захохотали.
Люда налила в большую синюю кружку компот и протянула ее лейтенанту Прохорову. Тот взял кружку и…
— Я Ноль один, отказал компас! Прошу завести на посадку! — послышалось в динамике, вмонтированном в пульт управления.
Все знали, что «ноль один» — это позывной полковника Потанина.
Руководитель полетов поправил красную повязку на рукаве, приподнялся с крутящегося кресла и сосредоточенно посмотрел в сторону посадочного курса. Глаза его подернулись тревогой, губы сжались в тонкую полоску.
— Штурман, внимательно следите за отметками самолета командира на планшете! — приказал он к, нажав кнопку микрофона, передал в эфир: — «Маяк»! «Маяк»! Берите на себя управление Ноль-первым!
— Ноль один! Ноль один! Я «Маяк»! Вам курс — триста двадцать градусов!
— Какой курс! Какой курс! — как ошпаренный, метнулся Яшин к руководителю полетов. — Что он там!
— Какой курс? Какой курс?! Я говорю вам, компас отказал! — теперь уже повторно загремел голос Потанина в динамике.
— Виноват, доворот вправо с креном пятнадцать! — поправился офицер системы посадки.
— Сообразил, — улыбнулся Яшин и медленно попятился от стола руководителя полетов.
— То-то и оно, думать надо, — с укором протянул командир.
— Горизонт…
— По-о-ня-ял, — с растяжкой ответил Потанин.
Я вышел на мостик, чтобы лучше видеть, как Потанин будет заходить на посадочную полосу. На стылые горбатые сопки по-пластунски крался туман, он медленно накатывался на вершины, как загустевшая сметана. В небе громоздились развалы темных свинцовых туч. Это, видно, циклон, заблудившийся в океане, выпустил на материк полчища своих туч, чтобы восстановить ориентировку, а потом двинуть дальше — на запад. Прохлада жестко охватила мне плечи. Зайти на полосу без компаса все равно что с закрытыми глазами нитку в иголку вдеть.
Прошла минута, другая. И вот над сонной, мокрой и посиневшей от холода тайгой обозначилась черная точка. Точка росла, превращаясь в самолет. Это был Ноль-первый! Истребитель, ощетинившись посадочными щитками, перемахнул через макушки деревьев и, гордо задрав нос, прижался к земле.
С приглушенным свистом и рокотом самолет промчался возле СКП. И вроде бы за ним через сопку перекинулся ласковый ветерок. Сразу ожил флаг на мачте.
В конец полосы рванулся командирский «газик». А через некоторое время машина уже зафыркала у стартово-командного пункта. Хлопнула дверца. Потанин поднялся вверх по лестнице.
— Отбой! — строго сказал он и скрестил руки на груди.
Дежурный по полетам стремительно выбежал на мостик и, вытянув руку на полную длину, пустил в небо красную ракету.
Потанин подошел к планшету штурмана, сорвал с руки кожаную перчатку. Прищурился. И от этого прищура лицо его приобрело удивительную стремительность.
— Как вы тут вели меня, деятели? — спросил он и провел увесистой ладонью по карте. — Не скажешь, что здорово… У меня компас отказал, а они мне курс суют. Как его прикажете держать? Компаса-то нет! По солнышку, что ли? Оно само выхода не найдет к земле, в облаках заплуталось.
— По системе они вас заводили, товарищ полковник, — осторожно пояснил дежурный штурман, но тут же осекся под суровым взглядом командира.
— По системе Станиславского и Немировича-Данченко? Лицедеи! Знаете таких, товарищ штурман? Говорю, компас не работает а они мозги полощут. Сверхзадачу придумали. Ой, вы! — покачал он головой.
Я подошел поближе. Потанин сдвинул на затылок фуражку. Еще раз с укором посмотрел на штурмана, потом на меня.
— Выходит, Виктор Иванович, не одни птицы без компаса летают? — вставил я.
— Выходит, — согласился он, оттаяв. — Приноравливаемся к птицам. Ложку-то и впотьмах мимо рта не проносим. Научились. Так и здесь должно. А компас у меня и не отказывал вовсе. Это я так, для тренировки. Имитировал. Чтобы мои локаторщики не дремали. Профилактику мозгов им делаю, информацию к размышлению подбрасываю. А они — видишь ли! На такой умной машине пробить облака — раз плюнуть. Зажмурь глаза, брось управление, она сама, как слоеный пирог, проткнет эту облачность, только не мешай, — пошутил он и опять, сгорбившись, провел рукой по планшету и недовольно покачал головой: — Нарисовали… Кукрыниксы несчастные!
— Виктор Иванович, выпейте компотику, — весело предложила официантка, протягивая полковнику большую синюю кружку.
Потанин глянул на нее и сразу распрямился, будто только сейчас вспомнил о своей осанке, и заговорил уже совсем другим голосом:
— Вот спасибо, Людочка!
— Хорошо управляли и вывели хорошо, — осторожно ввернул я. — Зачем сердиться?
— Да не сержусь я. Чего мне сердиться?
Он потрогал рукой лежащую на столе коробку с нарисованными на ней тремя всадниками, отбросил крышку и взял из нее последнюю папироску. Понимающе посмотрел на меня, зажег спичку и поискал глазами лейтенанта Прохорова.
— Чего там притаился, Юра? — обращаясь к летчику, ласково сказал Потанин.
Лейтенант торопливо засеменил к столу.